Справедливость (СИ) - Афанасьев Семён. Страница 17

Сама Шукри происходила из таджикской семьи, изначально из Бадахшана (но не из той части, что на территории Таджикистана, а из своей провинции). Что-то такое происходило в конце восьмидесятых в Бадахшане, настолько сложное, что родители (тогда ещё молодые) перебрались в Баглан, где и осели возле Пули-Хумри. Брат говорил, остановились тут именно что из-за единоверцев (ибо исмаилитами были и все предки Шукри). Но сама Шукри в этом сильно сомневалась: когда, по их же рассказам, пришедшие на два года бородачи резали единоверцев-азара, что-то никто из исмаилитов-таджиков не вступился с оружием в руках за единоверцев. Хотя оружие уже давно было в каждом доме.

О братьях и сёстрах родителей в семье почему-то никогда не говорили. В детстве Шукри пыталась расспрашивать, есть ли у неё тёти и дяди, но каждый раз натыкалась на перевод беседы на другую тему. Позже, когда повзрослела, поняла: за молчанием родителей о родне (как и за переездом на границе восьмидесятых и девяностых семьи из Бадахшана в Баглан) стояла какая-то тайна. Для её ушей не предназначенная.

Всего у родителей было шестеро детей (Шукри — младшая), но до её рождения, по разным причинам, дожил только старший брат (один из).

Когда похоронили болевших родителей (Шукри тогда было восемь, а стареют в тех местах рано), брат ещё какое-то время пытался удержаться на плаву в Пули-Хумри (попутно стараясь справиться руками Шукри с хозяйством в кишлаке, находившемся в окрестностях). Но получалось плохо.

Слава Аллаху, брат, будучи почти на полтора десятка лет старше, ещё при жизни родителей успел выучиться в кабульском университете (на техническом факультете). Помимо техники, кстати, там же худо-бедно освоил ещё и язык соседей: кундузские узбеки, жившие в кампусе университета тесной общиной, почему-то оказались более близки с братом, чем «свои».

Подробностей брат не объяснял, но спасибо его трудолюбию: когда стало ясно, что именно им в Баглане не прожить, благодаря друзьям и связям удалось перебраться в соседнюю страну, в место поспокойнее (конкретно — в Термез).

Если совсем честно, в узбекский Термез очень срочно пришлось перебираться после того, как земляки (но не единоверцы, хоть и говорившие на одном языке — потому что сунниты), под покровом ночи, разгорячённые не понятно чем (тогда Шукри по молодости ещё ничего не знала о наркотиках), воспользовались отсутствием брата и, силой войдя в дом…

Далее Шукри не хотелось ни вспоминать, ни рассказывать.

В первое время после случившегося, на этом свете удержалась только потому, что самоубийство харам. Только что и сидела у стены дома два дня, тупо глядя в горизонт и ни на что не реагируя. И не решаясь зайти обратно в дом, в котором всё (включая разбросанные по полу и частично растоптанные ночными посетителями вещи) напоминало о случившемся.

Вернувшийся на третий день откуда-то с заработков брат (которому, кажется, кто-то наверняка позвонил и рассказал — в маленьком кишлаке никакие тайны не хранятся долго) откопал какой-то ствол (хранившийся ещё у отца со времён войны), долго ковырялся с ним, что-то к нему прикрепляя (всё же инженер), затем исчез на полночи.

Когда брат вернулся под утро, уже Шукри его успокаивала: из резаной раны на плече брата небольшими толчками выплёскивалась кровь, вторая рука была сломана, на лбу кровоточила глубокая царапина, но сам брат имел вид возбуждённый.

«Только один ушёл!», — сказал тогда он. — «Собирайся. Нам тут больше не жить. Да и ты здесь замуж выйти не сможешь…»

О замужестве, правда, Шукри тогда думала меньше всего. У опозоренной девушки мысли в эту сторону по понятным причинам не поворачивались.

Какое-то время, пока лечили брата, они вдвоём перекантовались в Кундузе у его друзей по университету (спасибо накоплениям, кои в рачительных семьях есть всегда, не смотря ни на какие войны. Хотя, часть денег, если честно, осталась ещё от старших братьев Шукри, которых она сама почти не застала. Но которые старательно копили на обзаведение семьями; жаль, не дожили…)

Параллельно с лечением, через друзей-узбеков, брат наладил контакт с «роднёй» друзей в самом Узбекистане и в гораздо более спокойный Термез перебраться удалось относительно без проблем.

Проблемы начались, когда Юсуф (брат) начал оформлять гражданство новой страны. Неожиданно оказалось, что действовавшие в Кундузе связи не помогают. Более того, знакомые, достаточно немало представлявшие из себя в Кундузе, тут вообще лишены какого-либо влияния. Суммы, озвученные местными чиновниками за смену гражданства, поражали не только воображение, но и слух: на такие деньги, дома можно было вообще купить новый дом. С участком и хозяйством. В том же Бадахшане. Возможно, даже и не один дом.

Однако, Шукри тогда по инерции не волновалась, пребывая в каком-то подобии транса: она тогда считала, что её опозоренная и обесчещенная жизнь уже закончена. И просто плыла по течению.

Тягу к жизни в ней, как ни странно, пробудил брат. Он, в отличие от неё, не опускал рук; брался за любую работу; а с его квалификацией (всё же инженером он был хорошим), умениями как тянуть оросительные системы, так и взрывать скальный грунт (под фундаменты и опоры), плюс реальные практические знания, давали очень неплохой заработок на новом месте.

Узбекистан переживал подобие строительного бума, и аккуратный, работящий и непьющий инженер работу мог найти всегда. Кстати, и на религиозные различия в Термезе смотрели проще.

Дома, делясь вечерами с сестрой рабочими вопросами (надо же о чём-то говорить за ужином), Юсуф объяснял: строиться на скалах можно. Но надо знать, как. А у него этого опыта, в силу происхождения, было побольше, чем у местных. Например, если не промыть щебень (кажется, закладываемый в фундамент) — через три-пять лет обязательно следовало ожидать саморазрушение здания. Юсуф, кстати, никогда не ленился, и часто делал это и своими руками, не полагаясь полностью на низкоквалифицированных поденных рабочих (нанимаемых хозяевам строящихся объектов на дневной основе).

Или при неверно залитом фундаменте, возможно ещё и сползание здания по склону, особенно после осадков. Брат что-то говорил о «более слабом основании и более прочной заливке, что неверно», но Шукри не вникала в такие детали: в марках цемента и бетона она не понимала, да и вообще мало представляла, чем одно отличается от другого.

Не смотря на сложности с оформлением местного гражданства, брат не унывал: сердобольные знакомые подсказали, что, в отличие от Узбекистана, северный сосед (тоже мусульманская страна), ещё спокойнее относится к вопросам веры: войны там вообще не было и нет, язык похож на узбекский (который Юсуф уже вполне освоил), а программа для беженцев из Афганистана работает чуть ли не последние двадцать лет.

Не афишируется (видимо, потому, что сам северный сосед Узбекистана не желал притока эмигрантов к себе). Но существует, и Юсуф с Шукри под неё вполне могут попасть. Только надо съездить в посольство в Ташкент и обратиться лично.

Как ни странно, это сработало. В тонкости с документами Шукри не вникала (она, если честно, плохо понимала узбекский, в отличие от брата; а читать странную азбуку северного соседа Узбекистана вообще не могла. Слава Аллаху, в новых документах была часть, прописанная латиницей, а сам язык на узбекский был похож, поскольку тоже тюркский).

Перебравшись ещё севернее, Шукри с братом столкнулась и с холодными зимами (конечно, и дома бывало прохладно, но не минус тридцать же). И со странными продуктами (почти вся колбаса в магазинах, например, содержала свинину. А та, что имела надпись «халал», всё равно часто фигурировала в отчётах местной прокуратуры, как содержащая свинину — это ей переводил из новостей брат). И с много чем ещё, но с этим как-то можно было мириться. Кстати, исмаилитов тут не было. Но сама Шукри не сильно-то и скучала по единоверцам…