Отшельник 2 (СИ) - Шкенев Сергей Николаевич. Страница 43
Но московиты остановились за сто пятьдесят шагов от ганзейцев, и опять вскинули к плечу своё непонятное оружие. Хотя почему непонятное? С такого расстояния уже хорошо видно, что у них в руках нечто похожее на аркебузы, но почему-то очень маленькое и без дымящихся фитилей. Даже украшений нет на оружии, иначе бы серебряная насечка блестела на ярком солнце. Серебро несовместимо с богопротивным колдовством?
Снова треск, будто мальчишки провели палкой по забору, только чуть громче. Различимы вспышки этих странных аркебуз. Господи милосердный, да они же палят без перерыва, не перезаряжая оружие!
— Арбалетчики, отвечайте же, сожри дьявол вашу печёнку!
Ответом лишь стоны, крики боли, да лязг доспехов падающих на утоптанный снег стрелков. Но этого же не может быть?
— Убейте их всех! — генуэзец обнажил меч и поднял коня на дыбы. — Кто любит Господа, за мной! Руби колдунов!
Сто пятьдесят шагов. Много ли времени нужно хорошему боевому коню, чтобы преодолеть это расстояние? Совсем немного, но московиты не дали и этого — жидкие ряды аркебузиров расступились, и в лицо атакующей кавалерии заглянули неприветливые жерла огнедышащих бомбард.
— Бух-х-х!!! — сказали жерла, и визжащие от жажды крови чугунные шарики врубились в ганзейскую конницу.
В сеньора Гальдони, скачущего в первых рядах, попало семь картечин. Чуть позже, когда князь Беловодский Андрей Михайлович Самарин распорядился достойно похоронить участников смелой, но безнадёжной атаки, бывшего генуэзского кондотьера закопали сразу в шести могилах. А как разобрать кто есть кто, если накладываешь павших в мешки совковой лопатой?
Но это позже, а сейчас над полем боя прозвучала команда на русском языке:
— Примкнуть штыки!
Глава 5
Славный и древний город Псков освободили малой кровью. То есть, со стороны Московского пехотного полка получилось четверо раненых, а обороняющийся ганзейский гарнизон потерял восемнадцать человек погибшими от применения светошумовых гранат и слезоточивого газа. Здесь оставили самых старых и непригодных к битве, а в преклонном возрасте сорока и более лет не всякое сердце выдержит потрясение от выжигающей глаза яркой вспышки и оглушительного грохота, после которого кровь течёт из ушей. Да ещё неведомая и невидимая отрава, раздирающее нутро и заставляющее выхаркивать лёгкие в безудержном кашле. Так что да, почти бескровно.
И точно так же без пролития крови заплясали в петлях шестьсот двадцать ганзейских наёмников, приговорённых к смерти на Вече за преступления против жителей. И ещё одиннадцать человек из местных приговорили к петле за явное сотрудничество с захватчиками. Да шестерых за сотрудничество тайное, но выплывшее наружу за короткое время ганзейской власти.
Князь Беловодский Андрей Михайлович Самарин, утвердивший приговоры от имени государя-кесаря, выразился коротко:
— Помер Максим, да и хер бы с ним!
Правда его поняли неправильно и латинское слово maxim перетолмачили дословно, после чего уже без суда повесили ещё восьмерых бояр, двух аглицких купцов и семерых свейских, а прочих немцев вообще без счёта. Эксцесс исполнителя, так сказать.
Самарин только пожал плечами, когда узнал о самовольстве псковитян и ругаться не стал. Так, минут на двадцать разразился матерной речью без пауз и повторений, и предложил принести присягу государю-кесарю, а городу впредь именоваться Господин Великий Псков. Очередное Вече предложение одобрило и приняло, и Московский Пехотный полк пошёл далее, освобождать от оккупантов древние русские города Колывань, Ругодив, Берлин и Бранибор, в настоящее время ошибочно именуемый Бранденбургом.
Нарва сдалась без боя. Разве можно назвать боем обстрел укреплений снарядами с всё тем же слезоточивым газом? Гуманно, действенно, хотя и довольно дорого — неведомые благодетели слезогонкой не озаботились, и её пришлось закупать за наличные такими хитрыми и извилистыми путями, что вспоминать не хочется. Но для Нарвы не жалко, все остатки потратили.
Полк вломился в Ливонию, напоминающую лоскутное одеяло, сшитое на скорую руку гнилыми нитками, и Самарин завёл специальный сундук для коллекции ключей от сдавшихся городов. Ливонцев и раньше не бил только ленивый, а сейчас они окончательно утратили волю к сопротивлению, и даже орденские рыцари при первом же намёке на опасность садились на коней и скакали как можно дальше. Неважно куда, но подальше.
Чаще всего таким местом становилась Рига, и начавшаяся весна давала надежду на возможность смыться от страшных московитов морем. Шторма будут или нет, то одному Господу известно, и лучше довериться непостоянным волнам, чем дожидаться визита незваных гостей. Ответного визита, между прочим. Поэтому очень и очень многие чувствовали себя весьма неуютно, припоминая грешки перед московитами.
В итоге в город набилось столько народу, что цены на жильё в гостиницах и постоялых дворах подскочили до небес, но его всё равно не хватало, из-за чего то здесь, то там то и дело вспыхивали короткие, но жаркие схватки. Но трактирщики недолго набивали кошельки и радовались чужой беде — примерно через неделю в чью-то умную голову пришла мысль выгнать жителей понравившегося дома на улицу и заселиться в нём самому совершенно бесплатно. Или трактирщика прирезать. Да без разницы кого резать, лишь бы крыша над головой появилась.
У этого самого умного получилось, и у второго, и у третьего, но уже четвёртого последователя до смерти забили каминными щипцами, а его вооружённых слуг обварили выплеснутым из окон кипятком. Сами виноваты, недоумки! Кто просил соваться в дом шведского посланника? Головой думать нужно!
Однако и швед поплатился — собравшаяся на шум толпа обложила дом хворостом, кто-то бросил горящий факел, и к утру в городе не осталось вообще ни одного шведа. Заодно пограбили датчан, поляков, голландцев, и спалили шесть костелов, чем разгневали Господа. Гнев Господень выразился в пожаре в порту, оставившем Ригу без кораблей. Их и было там немного, но сильный ветер и летящие искры сработали быстрее, чем обленившиеся от долгой стоянки команды.
Андрей Михайлович Самарин рассматривал Ригу в мощный бинокль, и когда от города потянуло дымком, поморщился:
— Чем у них так воняет?
Иван Леонидович, отправившийся в поход с Московским полком, пожал плечами:
— Это весной пахнет. Прошлогодние листья жгут, дачники херовы.
— Про шашлычки ещё вспомни, — хмыкнул Самарин. — Слушай, Ваня, а Рига сейчас вообще чья? В смысле государственной принадлежности.
— Спроси чего-нибудь попроще, — ответил полковник. — Забирай себе, твоя будет.
— Я бы забрал, — согласился Андрей Михайлович. — Но ведь не потянем.
— Ты не потянешь?
— Вообще всё государство не потянет новые территории. Сюда, если по уму, полтора-два миллиона человек переселять нужно, только их взять негде.
— И не брать Ригу нельзя.
— Это точно. Слушай, Ваня, а может ты и займёшься? Бросишь клич среди отставников, здоровье им порталом поправим, и будешь ты королём Курляндии, Лифляндии, Мурлындии и прочая и прочая. Здорово я придумал?
— Гениальная мысль, — кивнул Иван Леонидович. — Ещё придумать, как эту чёртову Ригу побыстрее захватить, вообще титаном мысли будешь.
И в самом деле, Московский пехотный полк оказался в положении того самого охотника из старого анекдота про пойманного медведя. В полку вместе с тверскими и псковскими добровольцами всего четыре с небольшим тысячи человек, из них почти шестьсот оставлены гарнизонами в городах вроде Нарвы и Ревеля, однозначно отходящих под руку государя-кесаря Иоанна Васильевича. А в Риге местного населения под двадцать тысяч, и в два раза больше беженцев. Этот кусок и прожевать не получается, и выплюнуть нельзя. Две вялые попытки рижан прорвать редкое и на вид жидкое кольцо осады легко остановили сотней метких выстрелов, но так не может продолжаться вечно.