Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ) - Бреннер Марина. Страница 61

Однако, всё же не стоит Эмелине так усердствовать! Во вред себе — не надо.

Только лишь перешагнув порог спальни и повалившись в постель, Диньер понял, насколько была права Серебрянка!

Он и впрямь вымотан. Выжат, ровно старая тряпка, которой трут полы. Или кухонный стол. Широкий, выщербленный по краям, весь в зарубках от ножей и бледных пятнах от соусов, с вбитыми в трещины остатками мучной пыли…

Поудобнее устроившись в постели, Диньер прикрыл глаза, приказав себе не засыпать глубоко.

Но, прислушиваясь к тиканью часов, шороху снега за окном и спокойному дыханию дома, недолго посопротивлявшись, впал в глубокое, тяжелое забытьё…

…Открыв глаза только тогда, когда льерда Ланнфель, присев на край постели, обдала его слабым ароматом выпечки и домашнего мыла.

— Диньер, — громко зашептала она, осторожно касаясь плеча супруга — Там шерохтит что — то в купальне… Ну, в той самой. За досками. Может, сходим? Посмотрим?

Резко содрав с себя остатки сна, льерд резко сел в постели, свалив на пол подушку и смяв покрывало.

— Который час, Эмми? — «гхыкнул» сухим от сдавившей его дремы горлом.

Эмелина же, покосившись на большой, выпуклый циферблат блестящих новизной настенных часов, подняла повыше горящую свечу:

— Почти полночь, милый. Без двух минут…

Глава 53

Глава 53

Спускаться по лестнице супруги старались тихо.

К сожалению, это не очень удавалось льерде Ланнфель. Несмотря на хрупкое сложение, магичка отличалась весьма тяжелой поступью. «Легкие, воздушные шаги» — невозможно было так сказать о ней, при ходьбе Эмелина топала, как солидный толстяк или сытый боевой конь. Плюсом ко всему, теперь, когда она волновалась, девушка дышала очень часто и шумно, пытаясь унять редкий кашель, прикрывая рот свободной рукой. В другой руке льерда держала лампу, поскрипывающую дужкой при каждом неаккуратном движении.

Льерд Ланнфель же, напротив, в неслышимости ходьбы мог бы посоперничать даже с лиймом, шагая по ступеням, словно тот на мягких, пухлых, подушечных лапах.

Может, объяснением тому была военная выучка? Или достаточно долгосрочная наука бывшего учащегося Академии и гостя Призонского Каземата? Может, медленно, но настойчиво пробуждающаяся звериная Суть?

Как бы там ни было, а только шагов тяжеловесного, здоровенного мужлана Диньера даже соглядатаи Правителя не учуяли бы. Зато пыхтение его супруги и топот её маленьких ног, мог услышать даже непосвященный в шпионские и прочие наушнические дела.

— Шла бы ты назад в спальню, Серебрянка, — недовольно пробубнил вольник, полуобернувшись — Пыхтишь, ровно дорогу от нас до Призона бегом покрыла! По ступеням топаешь. Хрипишь, ровно тебе глотку порезали. Перебудишь всех в доме… Иди отсюда.

— Сам ты иди, — зашипела Эмелина, остановившись и подобрав повыше юбку — Дракон облезлый… Вот так помогаешь, помогаешь, а вместо «спасиба» одни порицания!

Не обратив внимания на предостерегающий взгляд супруга, добавила:

— Кого я перебужу — то⁈ Кора порошков своих наглоталась, от погоды неможется ей, проспит до утра. А Тинка дрыхнет так, что под ухом даже если Светлый Посланник ей под ухом на дуде заиграет, так она ту дуду храпом заглушит. Давай, не маши руками! Иди вперед, Приезжий. Всё равно, одного тебя не пущу никуда. Мало ли!

Ну вот, и что делать с этой строптивицей? Как можно вот так, парой слов, всего лишь полуфразами сделать, чтоб вновь в окаменевшем было горле горячий комок родился? И снова, в который раз уже тяжелым, мягким клубком нежность заворочалась в груди, широкой, уже покрытой крепнущими, зеленоватыми пластинами брони…

— Ладно, Эмми, — льерд стиснул в горячей руке теплые пальцы жены — Пойдем вместе. Но. Вперед меня не лезть. Никуда. Ясно тебе? И не хмыкай. Только нос сунешь, куда не следует, пинка тебе под зад. Поняла?

— Агашеньки, Диньер! — потрясла головой магичка — Это понятно. Ой, миленький, надо бы выдергу взять, или хоть топор. Доски оторвать, руками не полу…

— Закрой рот, — льерд дернул Эмелину за собой следом — Закрой рот, дорогая. Замолчи и послушай, насколько прекрасна тишина.

До самой купальни льерда Ланнфель держала рот на замке.

Однако, оказавшись около заветной двери, тут же припала к ней ухом и затрещала вновь:

— Воет кто — то! Так тихо… Будто плач.

Ланнфель сжал в руке небольшой топорик.

— Ветер там воет, — проворчал, бесцеремонно оттолкнув в сторону супругу — А может, призрак папаши моего с похмары страдает? Он всегда, с похмела будучи, выл. «Ой, Диньер, ой сынок! Пробегись до лавочника, возьми в долг кувшинчик…»

Эмелина заинтересовано склонила голову:

— И ты бегал? В долг брал винище?

— Разумеется, — Диньер, прижав топор плоско к стене, подсунул под верхнюю доску — А как не взять? Отец же просит… Бегал. И брал. Потом и отрабатывал сам. Помыть в лавке, почистить. По поручениям сбегать, товар поднести… За прилавком постоять, если хозяину требовалось отлучиться. А что такого? Лавочник, кстати, добрый мужик был. Не только выпивку, пожрать тоже в долг давал. И свечи, и дрова, и всякую прочую дрянь… Мы вообще тогда в долг жили… Так. Одна есть!

Без особого труда выдрав из стены огромные гвозди, вольник аккуратно снял верхнюю доску.

Положив её на пол рядом с купальней, подмигнул Эмелине:

— Ну что, Серебрянка? Ссышь? Не бойся, если что, кулаком в морду призраку бей. Ну, либо светильником.

Льерда Ланнфель нервно хихикнула.

Дрожащий огнём светильник, к слову, и не нужен был здесь. Оба супруга видели в темноте прекрасно. Магичка взяла его с собой только как опору. Некий амулет, вместилище живого тепла и огня. Своеобразный символ, соломинка для утопающего…

— А тебе сколько тогда было, Диньер? — спросила шепотом, наблюдая, как муж принимается за следующую доску — Сколько лет?

— А? — не понял льерд — Когда?

— Когда ты на лавочника работал, — ответила Эмелина, поднимая повыше лампу — Ну в лавке — то?

Гвозди вышли из стены, легко свистнув. Миг, и следущая доска уже лежала в руках Ланнфеля.

— Да лет семь, — ответил тот — Или восемь. Приблизительно так. Сначала я за прилавком не стоял, конечно. Мал был для этого. Лет в десять, одиннадцать Джок меня за себя оставлять начал. Я здоровый был, как конь, Серебрянка! Хоть и худой, а рослый. Кто не знал, так думали, взрослый парень торгует. Ну и сильно не лезли поэтому. А кто знал, так тоже не наглели… Мира и покоя Джоку! Если б не он, так подохли б с голоду мы с папашей.

Льерда придержала отошедшую от стены доску:

— Он умер, этот Джок? Что с ним стало?

Доска легла к стене, а покрытые пластинами руки тронули следующую:

— Погиб. В кризис, когда торговые дела у многих хиреть начали, он в столицу поехал, в Правовую Палату. У законников отсрочки кредита просить. Получил, возвращался радостный. Наверное… Уже на подъезде к Призону его волки сожрали. Зима была, а они в холода особенно злы. Родня его принялась искать, когда он вовремя не явился, ну и нашли только телегу, да какую — то рвань. Ни лошадей, разумеется, ни самого Джока… Так, тряпки кровавые. Повозку ещё. И то, с повозки кто — то уже колеса открутил и покров снял. Да и правильно. Джоку уже ни к чему, а нуждающийся спасся. Тогда, Эмми, самый пик кризиса был. Каждый как мог, старался выжить.

Магичка слушала очень внимательно.

Совершенно ненужные ей подробности жизни какого — то мелкого местного торгаша отвлекали не хуже, чем салонная болтовня, либо готовка, так любимая Эмелиной Ланнфель.

Вообще, ей всегда нравилось слушать рассказы супруга. Теперь, так и вовсе они были как тот самый светильник, который льерда держала в руке.

— Я тогда как раз в Каземат попал, — льерд снял следующую доску — Потом, когда вышел и женился, решил Джока навестить. Всё таки не чужой он мне… Вот, мы и поехали как — то раз с Ферном. С братом твоим. Нам всё лавочниковы родственники и рассказали. Ну вот. Джок погиб, а долг остался. Детей у лавочника не было, жена давно умерла. Долги его пришлось платить родне. Я им помог, Серебрянка. Не мог не помочь, сама понимаешь…