Историк - Костова Элизабет. Страница 104

— Ваша мать? — ахнула Элен.

— Да, моя дорогая… — Тургут сочувственно улыбнулся. — Не у вас одной замечательная мать. Помнится, я говорил вам уже, что для своего времени и своей страны она была необыкновенно образованной женщиной, — и мой дед не жалел сил, чтобы пополнить ее знания и поддержать честолюбие, чтобы подготовить ее к службе в Страже. Она заинтересовалась техникой, когда эта область знаний едва начинала развиваться, и после введения ее в Стражу дед отпустил ее учиться в Рим — у него были там друзья. Она освоила сложнейшие области высшей математики и читала на четырех языках, в том числе по-гречески и по-арабски.

Он на турецком пояснил что-то жене и Селиму, и оба одобрительно заулыбались.

— Она держалась в седле как лучший из всадников султана и — хотя мало кто знал об этом — стреляла не хуже.

Он подмигнул Элен, и я вспомнил ее пистолетик — хотел бы я знать, где она его прячет?

— Мой дед посвятил ее в науку о вампирах и научил, как защищать живущих от злых замыслов. Если вы хотите ее увидеть, вот ее портрет.

Он поднялся, взял со стоявшего в углу резного столика карточку и бережно вложил в руку Элен. Удивительный портрет с мягкой отчетливостью фотографических снимков, сделанных в начале века. Дама, терпеливо позировавшая для долгой выдержки в стамбульской фотостудии, выглядела спокойной и собранной, но фотографу, скрывавшемуся под черным полотном, удалось сохранить насмешливую искорку в ее глазах. Отретушированная кожа над черным платьем была безупречно гладкой. Лицо напоминало черты Тургута, хотя нос был тоньше и линия подбородка мягче. Подобное хрупкому цветку на стебле стройной шеи — лицо персидской княжны. Встретив ее улыбающийся взгляд, я вдруг пожалел, что нас разделяют годы.

Тургут снова любовно коснулся рамки портрета.

— Дед проявил мудрость, когда нарушил традицию и сделал ее членом Стражи. Это она собрала разрозненные клочки архива по разным библиотекам и вернула их в первоначальное собрание. Мне было пять лет, когда она убила волка, — мы выехали тогда на лето из города. А когда мне исполнилось одиннадцать, она научила меня стрелять и ездить верхом. Отец горячо любил мать, хотя она пугала его своим бесстрашием: он всегда говорил, что уехал за ней из Рима в Турцию, чтобы хоть как-то оберечь отчаянную девушку. Мой отец, как и достойные доверия жены членов Стражи, все знал о ней и постоянно тревожился за жену. Вот он… — Тургут указал на писанный маслом портрет, висевший рядом с окном.

На нем был изображен солидный, надежный, добродушный мужчина в черном костюме, черноглазый и черноволосый, с мягким выражением лица. Тургут говорил, что отец изучал историю итальянского Ренессанса, но я легко представлял этого человека играющим в камушки с маленьким сыном, между тем как жена заботилась о более серьезном образовании мальчика.

Элен шевельнулась, украдкой вытянула ноги.

— Вы сказали, что дед ваш был активным членом Стражи Полумесяца. Что это значит? Чем вы занимаетесь?

Тургут с сожалением покачал головой.

— Этого, коллеги, я не могу рассказать вам в подробностях. Есть вещи, которым следует оставаться тайной. Мы рассказали вам то, что рассказали, потому что вы спросили… почти угадали — и чтобы вы верили, что можете полностью рассчитывать на нашу помощь. Для Стражи чрезвычайно важно, чтобы вы отправились в Болгарию — и как можно скорее. Нас осталось очень мало, — он вздохнул, — и у меня, увы, нет сына или дочери, кому я мог бы передать свою миссию, хотя Селим воспитывает племянника в наших традициях. Но вы можете рассчитывать, что мы поддержим вас, где бы вы ни были, со всей силой оттоманской решимости.

Я сдержал стон. Можно было спорить с Элен, но спорить с тайной мощью Оттоманской империи мне не по силам. Тургут поднял палец:

— Я должен предупредить вас, друзья мои, и очень серьезно предупредить. Мы отдали в ваши руки тайну, которая заботливо — и успешно, как мы полагаем, — охранялась пятьсот лет. У нас нет оснований думать, что она известна нашему старинному врагу, хотя он, бесспорно, ненавидит наш город и боится его, как ненавидел и боялся при жизни. В хартии нашей Стражи Завоеватель низвергает его власть. Всякого, кто выдаст тайну Стражи нашим врагам, постигнет немедленная казнь. Насколько мне известно, такого никогда еще не случалось. Но я прошу вас быть осторожней как ради вас самих, так и ради нас.

В его голосе не было ни намека на злобу или угрозу, только глубокая озабоченность. Я услышал в нем неколебимую верность, позволившую султану завоевать великий город — несокрушимую доселе твердыню заносчивой Византии. Говоря: «Мы служим султану», он имел в виду именно то, что сказал, хотя сам родился спустя полтысячелетия после смерти Мехмеда. Солнце за оконным стеклом спустилось ниже, и розовый луч тронул крупное лицо Тургута, подчеркнув скрытое благородство его черт. Я подумал вдруг, с каким восторгом смотрел бы на Тургута Росси. Он увидел бы в этом человеке живую историю. Сколько вопросов — вопросов, которые мне даже не приходили в голову, задал бы Росси на моем месте!

Но правильные слова нашла Элен. Она с достоинством поднялась, и мы невольно тоже встали, и протянула Тургуту руку.

— Ваше доверие — честь для нас, — сказала она, гордо глядя ему в лицо. — Даже ценой жизни мы сохраним вашу тайну и волю султана.

Тургут поцеловал ей руку. Он явно был тронут. Селим низко поклонился. Мне нечего было добавить: забыв на минуту вечную ненависть своего народа к туркам-угнетателям, она говорила за нас обоих.

Мы могли бы простоять так, молча, пока не спустились сумерки, но телефон Тургута вдруг взвизгнул. Он поклонился, извиняясь, и прошел через комнату, чтобы снять трубку, а миссис Бора принялась составлять посуду на медный поднос. Несколько минут Тургут слушал невидимого собеседника, вставляя возбужденные междометия, а потом резко опустил трубку, обернулся к Селиму и взволнованно заговорил по-турецки. Селим поспешно накинул свой поношенный пиджак.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Увы, да. — Тургут ударил себя в грудь кулаком, будто наказывая за что-то. — Наш архивариус, мистер Эрозан.

Человек, которому я поручил его охранять, вышел на минуту, и теперь звонил, чтобы сказать, что на нашего друга снова совершено нападение. Эрозан без сознания, а сторож собирается вызвать доктора. Дело плохо. Третья атака, и как раз на закате.

Пораженный, я тоже потянулся за пиджаком, а Элен сунула ноги в туфельки, хотя миссис Бора пыталась мягко удержать ее. Тургут поцеловал жену, и мы выбежали из квартиры. Обернувшись, я увидел ее в дверях, бледную и испуганную».

ГЛАВА 52

— Где будем спать? — неуверенно спросил Барли.

Мы стояли посреди комнаты с двуспальной кроватью, которую получили, уверив пожилого портье, что мы — брат и сестра. Он безропотно выдал нам ключ, хотя и рассматривал весьма подозрительно. Но мы оба знали, что не можем позволить себе раздельных номеров.

— Ну? — нетерпеливо продолжал Барли.

Мы посмотрели на кровать. Другого места не было: на голом полированном полу не нашлось даже коврика. Наконец Барли принял решение — по крайней мере, за себя. Пока я стояла, примерзнув к месту, он, прихватив зубную щетку и какую-то одежку, скрылся в ванной и несколько минут спустя появился уже в пижаме, такой же светлой, как его волосы. Что-то в этом зрелище, в его неумелой беззаботности, заставило меня громко расхохотаться, хотя щеки у меня и горели. Тогда он тоже рассмеялся, и мы хохотали до слез: Барли — скрючившись и схватившись за тощий живот, а я — ухватившись за угол унылого старого платяного шкафа. В этом истерическом хохоте расплавилось все напряжение пути, все мои страхи, недовольство Барли, мучительные письма отца, наши размолвки. Много лет спустя я узнала выражение fou rire — безумный припадок смеха, но впервые испытала его тогда, в перпиньянском отеле. За первым в жизни fou rire последовало еще одно «впервые», когда мы, словно споткнувшись, оказались совсем рядом. Барли сграбастал меня за плечи так же неуклюже, как я минутой раньше цеплялась за старый гардероб, но поцелуй получился небесно-легким: его юношеский опыт нежно влился в мою неопытность. Теперь я задыхалась уже не от смеха.