Историк - Костова Элизабет. Страница 75

Я кивнул:

— Это после Первой мировой войны, когда прокладывали новые границы?

— Пять с плюсом. Так что Ева с детства служила в их семье. Она рассказывала, что к ней там были очень добры. Иногда по воскресеньям отпускали домой, чтобы она не потеряла связи с родными. Ей было семнадцать, когда ее хозяева решили вернуться в Венгрию и взяли ее с собой. Там она встретила молодого человека: журналиста и революционера по имени Янош Орбан. Они полюбили друг друга и поженились, и он живым вернулся с войны. — Элен вздохнула. — Так много венгерских юношей сражались в Первую мировую по всей Европе. Сколько их могил в Польше, в России… Как бы то ни было, Орбан при послевоенном коалиционном правительстве вошел в силу, а наша славная революция наградила его министерским постом. Потом он погиб в автомобильной катастрофе, а Ева осталась растить сыновей и продолжать политическую карьеру. Она поразительная женщина. Даже я не знаю, каковы ее политические убеждения; иногда мне кажется, что она не вносит в политику ни капли чувства — для нее это просто ремесло. Думаю, дядя был страстным человеком, убежденным последователем ленинской доктрины, и искренне восхищался Сталиным, пока сюда не дошли слухи о его жестокости. О тетушке того же сказать не могу, зато она сделала замечательную карьеру, так что обеспечила своим сыновьям все возможные привилегии, и мне тоже смогла помочь, как я тебе рассказывала. Я не упустил ни слова из ее рассказа.

— А как сюда попали вы с матерью? Элен снова вздохнула.

— Мать на двенадцать лет моложе Евы, — сказала она. — Ева всегда любила ее больше других маленьких братьев и сестер, но когда Ева уехала в Будапешт, матери было всего пять лет. Потом матери исполнилось девятнадцать, она была не замужем и забеременела. Она боялась, что узнают родители и односельчане — понимаешь, в традиционной культуре ей грозила опасность изгнания и голодной смерти. Она написала Еве и попросила о помощи, а тетя с дядей устроили ей переезд в Будапешт. Дядя встретил ее на границе, которая тогда строго охранялась, и отвез в город. Тетя рассказывала, что пограничной страже пришлось дать огромную взятку. В Венгрии ненавидели трансильванцев, особенно после договора. Мать всей душой полюбила дядю: он не только спас ее от большой беды, но и никогда ни словом не намекнул на национальные различия. Она очень горевала после его гибели. Это он доставил ее в Венгрию и помог начать новую жизнь.

— А потом родилась ты? — тихонько спросил я.

— А потом родилась я. В будапештской больнице, и тетя с дядей помогли вырастить меня и дали мне образование. Пока я не окончила школу, мы жили с ними. В войну Ева увезла нас в деревню и как-то умудрилась прокормить. Мать тоже получила здесь образование и выучила венгерский. И наотрез отказалась учить меня румынскому, хотя во сне иногда говорит на нем. — В ее взгляде сквозила горечь. — Как видишь, твой обожаемый Росси много сделал для нас, — сказала она с кривой усмешкой. — Если бы не тетя с дядей, мать умерла бы одна где-нибудь в горном лесу и ее тело сожрали бы волки. И меня заодно.

— Я тоже благодарен твоим тете и дяде, — выговорил я и, боясь встретить ее взгляд, стал наливать себе еще кофе из медной джезвы.

Элен помолчала и спустя минуту зашелестела листками, извлеченными из сумочки.

— Повторим твой доклад?

И солнечный свет, и утренняя прохлада казались мне полными угрозы; быстро шагая к недалекому университетскому зданию, я только и думал о приближавшейся минуте, когда объявят мой доклад. До сих пор мне только раз приходилось выступать публично: совместно с Росси, на организованной им в прошлом году конференции по голландским колониям. Каждый из нас писал свою часть доклада: в моей половине содержалась жалкая попытка втиснуть в двадцатиминутную речь содержание еще не написанной диссертации. Половина Росси представляла собой блестящее эссе на темы культурного наследия Нидерландов, стратегической мощи голландского флота и природы колониализма. Я, хотя и страдал от сознания своей неполноценности, был польщен его приглашением участвовать в докладе. Кроме того, меня поддерживала мысль о его незаметном, но ощутимом присутствии на кафедре и воодушевил добротный хлопок по спине, когда я передал ему аудиторию. Но сегодня надеяться предстояло только на себя. Перспектива провала ужасала и повергала в отчаяние, и я спасался, лишь представляя на своем месте Росси.

Мы проходили по светлым и прекрасным улочкам Пешта, и теперь, при дневном свете, я видел, что его великолепие создается — или, скорее, воссоздается — прямо у меня на глазах. Целые кварталы были разрушены войной. Во многих домах рухнули передние стены или не было стекол в верхних этажах, а то и самих этажей, а присмотревшись, я видел на уцелевших стенах оспенную рябь пулевых отметин. Я жалел, что идти нам недалеко и я слишком мало увижу город, но мы с Элен договорились прослушать все утренние доклады, как положено законным гостям конференции.

— Кроме того, на вторую половину дня у меня есть дело, — задумчиво добавила Элен. — Надо успеть в библиотеку до закрытия.

Подходя к большому зданию, где вчера проходило первое собрание, она приостановилась.

— Окажи мне услугу…

— Конечно. Какую?

— Не говори с Гежей Йожефом о наших разъездах и поисках.

— Я и не собирался! — возмутился я.

Элен примирительно подняла обтянутый перчаткой палец.

— Предупреждаю на всякий случай. Он умеет очаровывать.

— Хорошо. — Я открыл перед ней тяжелую дверь, украшенную в стиле барокко, и мы вошли.

В конференц-зале на втором этаже в креслах уже сидели многие из тех, с кем я успел познакомиться накануне. Люди оживленно переговаривались или шуршали бумагами.

— Господи, — пробормотала Элен, — и вся кафедра этнографии явилась!

Через минуту ее закрутило в водовороте приветствий и расспросов. Я смотрел, как она улыбается старым знакомым, друзьям, коллегам, и чувствовал себя очень одиноким. Элен, кажется, показывала на меня, пыталась издали представить меня кому-то, но гомон разговоров на непостижимом венгерском языке воздвиг между нами почти ощутимый барьер.

И тут меня тронули за плечо. Передо мной стоял великолепный Гежа, все с той же теплой улыбкой и душевным рукопожатием.

— Как вам понравился наш город? — спросил он. — Все ли вам по вкусу?

— Все, — так же тепло отозвался я.

Предупреждение Элен не забылось, но трудно было противостоять обаянию этого человека.

— А, я рад, — сказал он. — Ваш доклад сегодня днем? Я закашлялся.

— Да-да, именно так. А ваш? Вы сегодня выступаете?

— О нет, только не я! Я сейчас работаю над очень интересной темой, но докладывать еще не готов.

— А над какой темой? — не удержался я от вопроса, но в это время над кафедрой вознесся белый помпадур профессора Шандора, призвавшего аудиторию к порядку.

Толпа расселась по рядам, как птицы на проводах, и затихла. Я занял место в заднем ряду, рядом с Элен, и взглянул на часы. Была половина десятого, так что пока я мог расслабиться. Гежа Йожеф сидел впереди: в первом ряду я видел его аккуратный затылок. Меня окружали лица, смутно знакомые по вчерашней встрече, — серьезные, чуть напряженные лица, обращенные к профессору Шандору.

— GutenMorgen, — прогудел тот в заскрежетавший микрофон. Скрежет продолжался, пока студент в синей рубашке с черным галстуком не подбежал поправить его. — Доброе утро, почтенные гости. GutenMorgen,bonjour, добро пожаловать в Будапешт. Мы рады приветствовать вас на первом европейском собрании историков… — Тут микрофон снова взвизгнул, и несколько фраз пропали для слушателей.

Профессор Шандор, видимо, успел за это время покончить с английской частью и продолжал на смеси венгерского, французского и немецкого. Из французских и немецких вставок я узнал, что ланч будет подан в двенадцать, а потом, к своему ужасу, что я — гвоздь программы, звезда конференции, светило среди собравшихся, что я — выдающийся американский исследователь, специализирующийся не только в истории Нидерландов, но и в области экономики Оттоманской империи, а также в истории рабочего движения Соединенных Штатов (собственноручное добавление тетушки Евы?), что в будущем году выходит моя книга о голландских купеческих гильдиях эпохи Рембрандта и что им с большим трудом удалось в последний момент добиться моего согласия на участие в конференции.