Спасти Персефону (СИ) - Самтенко Мария. Страница 19

Прощание вышло скомканным. Владыка не говорил о «нахрена Аресу такая жена» и ничего не обещал, за исключением пугающего своей неотвратимостью «им всем точно песец».

Про песцов, символизирующих неотвратимость возмездия, Персефона уже знала от Минты, поэтому уточнять не стала — просто попросила Аида не посрамить репутацию Подземного мира совсем уж нестандартным поведением.

Владыка усмехнулся в духе «еще чего», надел шлем и исчез.

Растворился в утреннем мареве, будто его и не было.

Невидимка.

Или нет?..

Персефона вспомнила гадкий характер царя и решила, что ему больше подойдет что-то вроде «Подкрадывающийся незаметно».

Часть 2. Глава 12. Аид

— Ананка!..

Шепот отражается от голых стен гинекея, возвращается к нему тихим эхом: Ананка, Ананка. С серпа в опущенной руке капает кровь.

Он подходит к огромному, в два человеческих роста, зеркалу, вглядывается в отражение. Человек в заляпанных кровью одеждах, три разрубленных на куски тела — все не то.

Ему нужна та, что стояла у него за плечом.

— Где ты, Ананка? Ты тоже должна лежать тут!

Аид легко стряхнул с себя наваждение и надел шлем. Металл приятно холодил кожу. Не вовремя, совсем не вовремя он вспомнил мойр. С чего это вдруг? Тысячу лет они его не волновали, а тут вдруг екнуло. Еще и вспомнил, как они на него смотрели, словно до конца не верили, что он способен им головы отрубить.

Что ж, он честно изложил мойрам суть проблемы. Он почти был готов простить им отца, лишь бы они пощадили Левку.

Но Антропос начала кивать на Лахесис, которая вытащила жребий Левки, Лахезис кивала на Клото, которая сплела такую короткую нить, ну а Клото тыкала заскорузлым пальцем в книги судьбы и тоже как бы была не при делах.

О мойры, персонификации Судьбы, безличные необходимости, неподвластные даже богам! Пришлось рубить головы всем троим.

Рубить головы — и, выхватив веретено из мертвых пальцев Пряхи, сплетать воедино два обрывка серебристой, как тополиная листва, нити. Чем он их связал? Своей любовью к Левке? Кажется, она ушла туда вся, и больше он не горел. Прекрасная нимфа поняла это лучше всех, поняла по первому взгляду. Какое-то время они еще пытались все исправить… но спустя пару десятилетий Аид обнаружил, что Левка держит его не за возлюбленного, а за подружку.

Любовь к Подземному миру потерялась где-то по пути от Амелета до жилища мойр. Он так и не узнал, кто из подземных пытался убить Левку; обида жгла горло как отравленное вино всю дорогу туда — но на обратном пути он уже ничего не чувствовал. Даже Гекате с Танатом высказывал не для того, чтобы выплеснуть боль, а так, из вредности. Чтобы впредь неповадно было.

Хотя какой там «впредь»! Аид больше не считал себя обязанным находиться в Подземном мире.

Швырнув головы мойр в Тартар и перемолвившись двумя словами с друзьями, он поднялся на поверхность. Даже шлем не забрал. Да что уж там, он и вспомнил о нем лишь спустя пару дней.

Зато совершенно неожиданно полюбил мир смертных — живой, яркий, стремительный.

Аид представлял себя смертным, жил как смертный, дрался как смертный, любил как смертный и даже умирал как смертный. В смысле замедлял свой пульс и позволял себя похоронить, а потом откапывался и шел пугать своим видом Левку. Как-то раз, правда, пришлось сбегать с погребального костра, но он учел этот опыт и начал заранее узнавать об обычаях и традициях тех народов, в которые они перевоплощались.

Он жил так тысячу лет, и все было прекрасно. Но стоило на два дня вернуться в Подземный мир, погладить Цербера, схватиться с Танатом и пройтись по дворцу, и он уже не мог бездумно вернуться в степь.

Не мог остаться в стороне.

Подземные нуждались в помощи, и он не собирался ждать, осознают они это или нет. Попросят ли прощения или продолжат обвинять его в недостойной Владыки привязанности к нимфе.

В общем, Аид собирался действовать — хотя голос разума, который он безуспешно пытался заглушить, упрямо шептал «да лучше б ты полез в Тартар».

Впрочем, в этом мире существовали вещи похуже Тартара. Например, легендарные огороды Деметры — гигантские зеленые плантации, традиционно воплощающие две ее страсти: к растениям и к лабиринтам.

Каждого сада традиционно хватало на два столетия: когда сажать уже было некуда, Деметра Плодоносная снималась с места, искала другой заброшенный уголок на краю света, а к старому саду наведывалась лишь время от времени. Лишь один раз она изменила своим привычкам и раскинула сад неподалеку от Вавилона — это было во время короткого, но бурного романа с шумерским богом Мардуком.

Но те времена давно минули, и сейчас сад Деметры располагался посреди пустыни.

Богиня плодородия не очень любила смертных, поэтому все, кто пытался рубить деревья в чудесном оазисе, превращались в верблюдов. Впрочем, гигантские лабиринты посреди пустыни настораживали бедуинов и караванщиков и они старались не соваться внутрь без особой нужды — чувствовали, что ничем хорошим это не кончится.

Аид тоже чувствовал, что не кончится, но не видел другого выхода. Если кто-то и мог помочь Персефоне с разрушительной силой весны, если кто-то и мог понять, что эта сила — измененная, искалеченная сила — сотворила с Подземным миром, то только тот, кто знал Персефону с самого детства.

Потому, что всего Аидового чутья хватало только на то, чтобы ощутить — что-то не ладно — но разобраться в деталях ему не удавалось.

…Деметра совершенно не изменилась — все та же невысокая пухлая фигурка, все те же собранные в простую прическу каштановые волосы, такой же коричневый, испачканный землей балахон, все то же настороженно-брезгливое выражение на лице. Все те же пугливые нимфочки в свите.

— Радуйся, сестра! — мрачно поприветствовал ее Аид, сходу настраиваясь на грядущую истерику.

— Чему тут радоваться, подземный паук явился, — красивое круглое лицо Деметры прекрасно передавало всю меру ее презрения. — Говори, зачем пришел, и не порти своим видом мой сад.

Аид вдруг понял, почему всю дорогу думал о мойрах — бесценная сестра вызывала у него желание если не отрезать ей голову, то хотя бы хорошенько стукнуть.

— Может, я хотел спросить о твоем здоровье, — начал он, медленно подбирая слова и каждую, буквально каждую секунду напоминая себе о том, что пришел не ругаться с Деметрой, а просить ее о помощи. — Но, если хочешь, я могу пропустить прелюдии.

Деметру явственно перекосило — наверно, подумала о прелюдиях не в том смысле.

— Мне нужна твоя помощь. На днях я видел Персефону, и мне показалось, что она не совсем в порядке.

Деметра ожидаемо не поверила в его благие намерения.

— Какое тебе дело до моей дочери?! — взвилась она, и любопытно прислушивающиеся к их разговору нимфы сочли за лучшее залечь за грядки.

Аид на мгновенье возвел глаза к Небу-Урану (посмотри, какую истеричную внучку ты породил!) и наградил Деметру тяжелым взглядом.

«Такое! Да ты вообще ее видела? Ты вообще в курсе, как ей живется с этим уродом, Аресом? А, может, тебя устраивает, когда у тебя внучек жрут?..»

Он стиснул зубы и начал рассказывать, как Арес довел Персефону до ручки, сожрав с особой жестокостью ее дочь. Как проглотил подругу, Гекату, и как эта новость оказалась для Персефоны последней каплей.

— … и я решил ей помочь…

— Помочь?! Ты хочешь помочь ей с Аресом?! — взвыла Деметра, заламывая руки. — Ты, мерзкая подземная мразь?!

Напуганные нимфы залегли в канаве и притворились травой. Из грядок полезли только что посаженные растения.

Аид медленно выдохнул обжигающий пустынный воздух.

Он знал, на что шел.

— Да, — отчеканил он. — Я, мерзкая подземная мразь, хочу помочь твоей дочери с Аресом.

— Иди и помоги Церберу! Или Харону! Моя нежная Кора…

Наверно, она хотела сказать, что «нежная Кора» справится и сама, но Аид не дослушал. Просто не смог. Клепсидра его терпения вдруг высохла, как пустыня.