Идеальные незнакомцы (ЛП) - Джессинжер Джей Ти. Страница 13

Его глаза теплые, а улыбка снисходительная, Джеймс проводит большим пальцем по моей нижней губе. — А я думал, что это из-за меня у тебя кружится голова.

Я улыбаюсь ему. — Нет. Гипогликемия виновата, мой друг.

Мы оба удобно игнорируем тот факт, что я еще десять минут назад рассказывала ему о его влиянии на мою нервную систему.

Он поворачивается и выводит меня за руку из туалета, крепко держа ее даже после того, как мы садимся за стол и начинаем пить.

Глава 7

В итоге мы заканчиваем, когда заведение закрывается.

Мы кушаем, пьем, смеемся и разговариваем, пока не остаемся последними в ресторане, а официанты скапливаются у дверей кухни, коллективно глядя в нашу сторону.

Не то, чтобы меня это волновало. Я лучше всего провожу время за последние годы. Никогда не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась.

Я говорю, — Не могу поверить, что тебе нравится Хемингуэй! Он такой невыносимо мачо.

Я закатываю глаза, но улыбаюсь, слизывая с ложки последний кусочек вкусного шоколадного мусса, который мы разделили. Джеймс заказал не менее четырех разных десертов, потому что я не могла остановиться на одном.

— А я не могу поверить, что ты такой литературный сноб, — отстреливается Джеймс, — Мачо или нет, этот человек был гением. Посмотри на его наследие. Посмотри на его творчество...

— Гением? Да ладно тебе. Он был задирой и хвастуном и написал одну из худших фальшивых библейских проз, которые когда-либо появлялись на рынке. “Я - это ты, а ты - это я...” Что за бред. Соедини его любовь к предложениям из трех слов с патологическим отвращением к наречиям, и этот человек просто невыносим. Не могу поверить, что его до сих пор изучают в школах.

— Ты больше возражаешь против его стиля письма или против его характера? Потому что надо отделять художника от его произведений. Иначе нам пришлось бы сжечь всех Пикассо. Вот это был высокомерный засранец.

Я киваю в знак согласия. — А еще и бабник. Как Хемингуэй.

Джеймс пожимает плечами. — Многие известные и успешные мужчины такие. Представь себе, что красивые женщины постоянно хотят с тобой переспать...

— Я натуралка, но спасибо, — резко перебиваю я.

— ...буквально бросаются на тебя днем и ночью. Мужчина должен быть святым, чтобы устоять перед таким соблазном.

— Забавно, но именно так я подумала о тебе, когда впервые увидела тебя. У каждой женщины в кафе был спонтанный оргазм, когда ты вошел.

Он смеется. — Ты опять преувеличиваешь.

— Если и преувеличиваю, то совсем чуть-чуть. Даже некоторые мужчины смотрели на тебя так, будто хотели вылизать тебя с ног до головы.

Когда его выражение лица становится кислым, я смеюсь. — Ну же, Джеймс, не скромничай. Ты должен знать, какой ты роскошный.

Он на мгновение останавливается, глядя на меня в странной, взвешенной тишине. Потом опускает взгляд на свой пустой бокал бурбона и мрачно говорит:

— Только снаружи.

Меня пронизывает дрожь узнавания. Это то же ощущение, которое я испытывала, когда смотрела на его портреты. Животное ощущение осознания собственного племени.

Птицы одного полета слетаются вместе. Хотя мы все еще не намного больше, чем незнакомцы, я интуитивно знаю, что мы с ним похожи.

Страдание - это великий уравнитель человечества.

Я вспоминаю, как он стоял там, окруженный восхищенными женщинами на вечеринке, и выглядел несчастным и одиноким, и как он не замечал всех тех взглядов, которые на него бросали, когда он заходил в кафе, и с потрясением осознаю, что это человек, для которого большинство других людей перестали существовать.

По крайней мере, счастливых. Нормальных, у которых еще есть свет в глазах.

Только таких, как я, он может видеть и общаться с ними. Людей, погруженных в собственную темноту, так же, как он погружен в свою.

Я убедительно говорю: — Какая бы плохая вещь с тобой ни случилась, она не сделала тебя менее прекрасным. В темноте тоже есть красота. Просто нужно другое зрение, чтобы ее увидеть.

Когда он поднимает голову и смотрит на меня, боль в его глазах пронзает мое сердце. Его губы раздвигаются. Какое-то мгновение мы просто смотрим друг на друга, забыв обо всем вокруг.

Потом он обходит стол, хватает меня за руки и тянет к себе на колени.

Он целует меня с неистовым отчаянием, от которого у меня перехватывает дыхание. Одной рукой обхватив мою спину, а другой сжав челюсть, он поглощает меня поцелуями, его рот твердый и требовательный, пока я не начинаю дрожать и издавать тихие звуки потребности низко в горле.

Он отрывается, тяжело дыша, и бормочет: — Блядь.

Мои пальцы сжимают его рубашку спереди. Мои подмышки влажные, соски твердые, а между ногами пульсирующая боль. У меня кружится голова, я задыхаюсь, мои вкусовые рецепторы и нос переполнены им, моя кожа пылает.

Не открывая глаз, я шепчу: — Еще. Пожалуйста, еще.

Он не колеблется. Его рот снова скользит по моему. На этот раз поцелуй нежнее, медленнее, но почему-то еще более голодный. Он берет мою голову в обе руки и сжимает кулаки в моих волосах, держа меня неподвижно, чтобы его язык мог глубоко проникнуть, когда он берет то, что хочет, и дает мне то, что мне нужно, его эрекция большая и жесткая против моей задницы.

На этот раз, когда он отрывается, он тихо стонет.

И я вот-вот взорвусь от желания.

Кто-то прочищает горло. — Хм. Excusez-moi.

Мои веки открываются. Возле нашего столика стоит официант, вежливо улыбается. Он говорит что-то по-французски, похлопывает по кожаной папке, которую держит в руках, кладет ее на край стола и отходит.

Я говорю, затаив дыхание: — Думаю, это наш сигнал.

Джеймс смотрит на меня, его лицо в нескольких сантиметрах от моего, глаза затуманенные и горячие. Он подстраивает мое тело под себя, используя петлю ремня на моих джинсах, чтобы подтянуть меня ближе и немного ниже, так что я откидываюсь назад в его объятиях, наклонив лицо к нему. Я мурлыкающий котенок, свернувшийся калачиком у него на коленях.

Он говорит гортанным голосом: — Я еще не готов, — и снова захватывает мой рот.

Эти его поцелуи... они требовательны и собственнические. Они голодные и глубокие. Это поцелуи мужчины, который хочет большего от женщины - который хочет всего - и не остановится, пока не получит этого.

Я прижимаюсь к нему и дрожу, зная, что сейчас дам ему это. До глубины души я знаю, что чего бы Джеймс ни требовал от меня, я дам ему это безо всяких вопросов.

Он стонет мне в рот. Я выгибаюсь на нем, с каждой секундой становясь все более отчаянной, впиваясь пальцами в его руки, затем скольжу руками вверх по его сильным плечам, чтобы погрузиться в его волосы. В эти густые, шелковистые волосы. А его шея - боже, даже его шея красивая, сильная и горячая, его пульс бешено колотится под моей ладонью.

Мы медленно растворяемся друг в друге, наши губы слились, наши тела в огне, пока я не могу сказать, где заканчиваюсь я и начинается он. Он сжимает мой зад, тяжело дыша через нос, когда прижимает свою эрекцию ко мне и глубоко пьет из моего рта.

Если бы он сейчас сжал один из моих сосков, я бы кончила.

Еще одно прочищение горла, на этот раз громче.

Прервав наш поцелуй, Джеймс поворачивает голову и смотрит на официанта так, будто собирается убить его голыми руками. Он говорит что-то низкое и резкое, от чего глаза официанта расширяются и он отступает на шаг назад. Затем официант берет себя в руки, задирает нос, разворачивается и уходит.

Я смотрю, как он удаляется. — Надеюсь, он не собирается вызывать полицию.

Джеймс прижимает поцелуй к моей челюсти, другой - крепкий и быстрый - к моим губам. — Если бы в этой стране можно было арестовывать людей за поцелуи на людях, у полиции не было бы времени на что-то другое.

Он берет меня с собой, когда поднимается, ставит на ноги - поддерживая, когда я шатаюсь, - и вытаскивает кошелек из заднего кармана джинсов. Он бросает пачку наличных, затем хватает меня за руку.