Когда боги спали - Коул Аллан. Страница 17

Мозг Бадави вопил:

«Нет, нет, я не должен этого делать!»

Но он продолжал копать, вгрызаясь в землю ножом и отгребая почву и камни окровавленными пальцами. Он был не в состоянии замедлить работу, не говоря уж о том, чтобы вообще остановиться. И он понимал, что как только остановится, то тут же примется исполнять последнюю часть приговора Сарна. Как и приказано, он сам покончит с собой — медленно и мучительно, как только дух вытерпит.

Его посетила безумная мысль. Все из-за верблюда. Именно тогда удача впервые отвернулась от него. Когда он из-за любви к верблюду похитил приданое дочери.

«Но он же был таким прекрасным животным, мой Сава, — подумал он. — Таким белым, таким белым…»

Белым, как снега Божественного Раздела.

В последующие несколько дней Ирадж несколько раз возвращался в пещеру. Он уходил один, никогда не рассказывая о своем намерении и ни о чем не говоря по возвращении. Но каждый раз, возвращаясь, он словно становился выше, ступал все более уверенно, в глазах появлялось все больше властности.

Сафар побывал там затем только один раз, и тоже в одиночестве. Однажды поздно вечером он размышлял о кошмаре с танцорами, погибшими от вулканического извержения. После того как он успокоился, а мысли прояснились, он вспомнил о находке, сделанной им в пещере во время одного из прошлых посещений. Убедившись, что Ирадж спит, он отправился в пещеру, в тот зал, где на каменной полке стояли старые кувшины. В углу лежали осколки разбитого горшка, которые привлекли его внимание из-за древних символов, изображенных на них. Он разложил черепки на полу, пытаясь собрать их в соответствующем порядке.

Рассматривая сложенную головоломку, Сафар поднял факел повыше. Но на этот раз его внимание привлекали не символы, а сам горшок. Он представлял собой округлый кувшин в форме глобуса с единственным небольшим отверстием для затычки. На этом шаре были изображены основные части света, включая океаны и четырех гигантских черепах, несущих на себе сушу. Вот здесь, в Средних морях, располагался Эсмир — что на древних языках означало просто суша, или земля. К северу лежал Ароборус, край лесов. К югу — Раптор, край птиц. Последней оставалась Хадин, земля огня. Сафар с большим вниманием разглядывал черепки, формируя горшок в уме. На этом глобусе Хадин располагалась на другой стороне земли — прямо напротив Эсмира.

Он склонился ниже, пытаясь тщательнее рассмотреть большой черепок с изображением Хадин, состоящую на самом деле из огромной цепи островов, а не из единого континента. На самом большом острове изображена была заснеженная вершина с ликом чудовища. Чудовище дышало огнем. Именно воспоминание об этом куске изображения и привело Сафара в пещеру. Он размышлял, не был ли этот остров в составе Хадин тем местом, куда его занесло в видении. Если только это было видение.

Он ощутил себя невежей. Ведь он всегда гордился своим умом, но сейчас ему его познания о мире казались столь же ничтожными, как какое-нибудь насекомое по сравнению с небесами. Он ощутил неодолимое желание узнать больше, отчего опечалился, понимая, что Губадан как учитель уже не в состоянии дать ему большего. И, глядя на черепки, Сафар вдруг подумал, что все его знания могли быть и ошибочными или основанными лишь на зыбких мифах, рассказанных Губаданом. Даже старый жрец признавался, что вообще не существует никаких черепах, держащих на себе сушу. Земля плавает в океане без чьей-либо помощи, говорил он. А черепахи являлись лишь символами, но не опорой. Хотя и предупреждал, что в символах могут скрываться значения, представляющие научную ценность.

Сафар решил, что в следующий раз, когда отправится с отцом в Валарию, отыщет там книги, с помощью которых расширит свои познания — хотя малейшего понятия не имел, какие же ему нужны книги. Но для начала, пожалуй, можно начать с той, что поведает ему о четырех континентах. Особенно о Хадине.

Он протянул руку к черепку с изображением Хадина, и как только пальцы его коснулись керамики, ощутил то самое теплое, приятное чувство, которое испытал той ночью, когда с небес обрушился ливень раскаленных частиц. Ощущение быстро пропало, и все вновь пришло в норму. Он встряхнулся, удивляясь, что же произошло. Он уставился на черепок с огнедышащей горой. Ничего не произошло. Немного погодя он оставил свои попытки и сунул черепок в свой мешочек с глиняными шариками, чтобы изучить его позднее.

Затем вернулся в лагерь, на свое ложе. И уснул без сновидений.

Через несколько дней жизнь в гроте ему надоела. Вернее, ему стало как-то не по себе. Он не показывал виду, но в воздухе носилось тревожащее ощущение магии и опасности. Наконец он придумал отговорку, как уйти отсюда. Он сказал Ираджу, что им не хватает мяса. Ирадж, всегда готовый поохотиться, согласился.

Оставив коз и ламу пастись на лугу, они несколько часов продвигались по заснеженным тропам. Сафар с помощью пращи сшиб несколько горных куропаток, а Ирадж из лука подстрелил зайца. Сафар поддразнил его, сказав, что с таким оружием надо охотиться на медведя, а не на кролика, и что стрела разнесла зверька на части, так что он теперь ни на что не годен.

Ирадж притворился оскорбленным.

— Неблагодарный, я только что спас наши жизни. Неужели ты не видел взгляда его глаз? Да это же самый настоящий людоед!

— Ой-ой-ой! — завопил Сафар. — Заяц-людоед! Бежим! Бежим!

И они помчались по тропе так, словно за ними гнался тигр.

Примерно через час они вышли на выступ, откуда открывался вид на главный караванный путь. Перевал, через Невесту и Шестеро Дев, был не из легких. Он состоял из череды серпантинных колец, ведущих от пустыни вверх к первому проходу. Этот проход вел к шаткому мостику, тянущемуся до следующей горы. И вся конечная часть пути состояла из таких вот ущелий и мостиков. Затем тропа вела вниз и выводила к самой Невесте, а с нее — в Киранию и дальше, вниз.

Сафар не один час в свое время провел на этом выступе, наблюдая за караванами. В разгар торгового сезона, когда их проходило здесь до дюжины, зрелище выдавалось удивительное. Один раз ему посчастливилось увидеть четыре каравана, движущихся одновременно по четырем вершинам. Ему еще не доводилось видеть океан, но для Сафара караваны как раз и выглядели как небольшие флотилии судов, плывущих среди моря облаков и снегов. Киранийцы называли этот край Высокие Караваны, тем самым утверждая, что нигде во всем мире торговцам не приходилось пересекать более высокие горы.

Когда юноши стояли, созерцая заснеженные вершины, Сафар, увидев караван, первый за эту весну, направляющийся к перевалу Невесты, испытал чувство радости. Он указал на караван Ираджу, который из-за недолгого срока пребывания в горах не мог еще с легкостью определять расстояние до цели. Они залюбовались видом бредущих животных, колокольчики которых странно позванивали в холодном сухом воздухе. Вскоре стали различимы и маленькие фигурки людей, идущих пешком или едущих на лошадях, и бредущих за ними тяжело нагруженных лам и верблюдов. Несколько больших фургонов, влекомых быками, замыкали караван.

— Где они только не побывали, — мечтательно сказал Ирадж, — чего только не повидали. Из-за одного звука этих колокольчиков хочется пойти вместе с ними, правда, Сафар?

— Вот еще, — резковато ответил Сафар. — Мне и здесь хорошо. Чего это ради жить среди чужестранцев?

Ирадж странно посмотрел на него.

— Тебя посещают видения, — сказал он, — но ты не любишь мечтать?

— Люблю, но не о таких вещах, — ответил Сафар. — Я совершенно доволен тем местом, где нахожусь. Мой отец иногда ездит в Валарию продавать свои лучшие горшки. Но когда бы я с ним ни ездил, каждый раз с нетерпением рвался домой.

Ирадж обвел рукой караван и окружающий его вид.

— Но ведь настоящий мир там, Сафар, — сказал он. — Там великие люди вершат судьбы. Там можно увидеть интересных людей и таинственные вещи. Я согласен, ваша долина прекрасна. Но здесь ничего не происходит и не произойдет. Неужели тебе не хочется уехать?