Когда боги спали - Коул Аллан. Страница 46

Каждое утро, приходя за заданием к жрецу, он спрашивал, когда же ему будет позволено ходить на уроки. Ответ звучал один и тот же:

— К концу года. Попозже. Работай. Работай. Как только появится свободное место… свободное место… Я дам тебе знать. Дам знать.

И Сафар вынужден был говорить:

— Да, праведник, — именно тем сокрушенным тоном, которому обучал его Губадан, перед тем как он покинул Киранию. Но длившееся изо дня в день несчастье делало его нетерпеливым. Ведь он прибыл в Валарию за знаниями, а не затем, чтобы скрести полы. Более того, за обучение Коралин платил большие деньги. И Сафар хотел быть студентом, а не рабом.

В тот особый день терпение достигло предела, и Сафар уже подумывал, не собрать ли пожитки и не убраться ли восвояси, послав Валарию в преисподнюю. Он как раз принялся подниматься с колен, когда услыхал какой-то шум.

Во внутренний двор влетел жрец-повторятель, окруженный другими жрецами и большой толпой прислужников из школы магов Валарии. Группа элиты, числом чуть менее сотни. Считалось, что у этих студентов особый талант, располагающий к интенсивным занятиям магией. Сафар так высоко не метил. В то время его желания не распространялись далее присоединения к основной массе студентов, занятых общеобразовательными предметами. Но, оглядев эту группу, увидев их взгляды превосходства и ощутив слабое жужжание их магии, он почувствовал минутный припадок зависти. Но справился с эмоциями, подхватил ведро и отошел в дальний угол, чтобы оттуда понаблюдать, оставаясь незамеченным.

Из перешептываний прислужников он понял, что некий важный человек обратился к Умурхану с просьбой оказать помощь. Судя по всему, этот человек совершил нечто незаконное — то ли нарушил супружескую верность, то ли убил раба. И теперь хотел жертвоприношениями заслужить прощение богов. Но хотел совершить обряд без лишней огласки. При этом он внес большую сумму на нужды храма. Сафар из слов прислужников понял, что после обряда очищения всем студентам заплатят за то, чтобы они хранили молчание.

Услышав это, Сафар вообще забился за колонну, увитую толстыми лозами.

Минуту спустя грянули цимбалы, и во внутренний двор вошли два человека в сопровождении мальчиков, которые устилали их путь лепестками цветов и размахивали горшками с дымящими благовониями, услаждающими воздух для дыхания этих двух. Не было сомнения, что один из них — в развевающейся мантии мастера-мага — Умурхан. Даже будучи слепым, Сафар ощутил бы его присутствие по атмосфере, внезапно сгустившейся из-за обилия магии. Но Сафара поджидал еще один сюрприз. Поскольку богато разодетый и увешанный драгоценностями человек, вышагивающий рядом с Умурханом, был не кто иной, как лорд Музин. Хотя Сафара лично и не представляли лорду Музину, но этот король торговцев однажды проезжал по улице в роскошной карете, влекомой четверкой одинаково прекрасных черных лошадей, и Сафару его показали. Лицо Музина напоминало молоток, повернутый вверх рукоятью. Длинное и узкое, оно на подбородке раздваивалось.

Когда эти два человека вошли на возвышение и приблизились к алтарю Рибьяна, короля богов, божества, создавшего всех живущих из священной глины, Умурхан и двое дюжих малых в чисто-белых мантиях помогли с осторожностью встать Музину на колени перед каменным изваянием этого божества с милостивым выражением лица.

Умурхан повернулся к прислужникам, свирепо сверкая глазами из-под разлетающихся бровей.

— Братья, — сказал он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы помочь хорошему человеку, доброму человеку, волею несчастливо сложившихся обстоятельств оступившемуся на безупречно чистой тропе, по которой он шел всю свою жизнь. Мы здесь не для того, чтобы судить его, ибо кто из нас сможет осудить человека, широко известного чистотой помыслов и щедрой благотворительностью? Этот человек пришел ко мне с открытым сердцем, испытывая душевные муки. Он согрешил, но кто из нас без греха? Так не судите же его. А вместо этого попросим великого и милосердного бога Рибьяна, отца нашего, сжалиться над бедным смертным и простить его за те прегрешения, которые судьбою уготовано ему было совершить.

— И сегодня я прошу вас, братья мои по духу, присоединиться ко мне всей душою в этой милосердной миссии. Этот человек, стоящий перед вами коленопреклоненно, заслуживает нашей помощи, и это большая честь для университета и храма способствовать ему в столь деликатном деле.

Пока Умурхан говорил, двое малых в белом бережно сняли тунику с Музина, представив всем на обозрение розовое упитанное тело богача. Затем они сняли с поясов небольшие хлыстики.

— Кто-нибудь возражает? — спросил Умурхан. — Или, может быть, кто-то из присутствующих не расположен от всего сердца помочь этому человеку? Если так, то я покорно прошу такого просто покинуть нашу компанию. И не надо долго размышлять над этим решением. Мы поймем, что вами руководила совесть.

Умурхан обвел толпу свирепым взглядом, но никто не шелохнулся.

Он кивнул и сказал:

— Тем лучше, братья. Боги да благословят вас за это.

Сафар услыхал, как кто-то пробормотал себе под нос:

— Да благословят они мой счет в таверне, хозяин.

Послышались смешки, смолкшие по сигналу Умурхана, призывающего всех встать на колени. Прислужники как один рухнули на землю, низко склонив головы.

Умурхан провозгласил:

— Да начнется церемония благословения.

Откуда-то понеслись звуки лютни, колокольчиков и барабанов. Жрецы запевали, ведя прислужников от псалма к псалму, взывая к вниманию Рибьяна.

Первым звучал знаменитый псалом Умурхана «Вечерняя молитва», которую каждый слышал по вечерам.

Под напевы собравшихся малые в белых мантиях нежно похлестывали Музина по спине. Музин завывал, как под жестокими пытками, полагая, что чем громче вопит, чем мучительнее крики, тем сильнее заблуждение бога Рибьяна относительно происходящего наказания.

Наконец Музин издал самый ужасающий вопль и рухнул на пол. Его «палачи» проворно принялись ухаживать за спиной, на которой не осталось и пятнышка, обмазывая успокаивающими мазями, целуя его и приговаривая на ухо слова сочувствия. Когда Музин решил, что уже можно подниматься, он встал, изображая боль и пошатываясь. Слезы текли по его длинному лицу, изображавшему блаженную улыбку того, кто вновь обрел Свет. Ему помогли надеть тунику, дали чашку спиртного. Музин сделал добрый глоток, вытер глаза и запел вместе с остальными.

Сафару уже изрядно наскучил этот фарс, и он посматривал, как бы потихоньку отползти отсюда, не будучи замеченным. В этот момент звякнула железная дверца клетки, и Сафар повернул голову назад, посмотреть, какое несчастное животное приносится Музином в жертву всепрощающему богу Рибьяну.

С удивлением увидел он старую львицу, которую вывели на хрупкой серебряной цепи. «Должно быть, Музин совершил действительно нечто ужасное», — подумал Сафар. Он уже давно обретался в храме и знал, что лев — самое дорогое и редкое животное. Сафар решил, что, должно быть, произошло убийство, и даже, вероятно, не раба.

Он внимательно вглядывался в огромную львицу ростом почти с ведущего ее малого. От наркотиков она чуть не спала, так что глаза на огромной морде казались лишь щелочками. Несмотря на устрашающие размеры, львица напомнила Сафару, у которого защемило сердце, их домашнего кота в Кирании, где тот бродил по хлевам, отлавливая грызунов. Кот частенько сиживал у него на коленях, умываясь и утешая хозяина в его мальчишеских несчастьях.

И тут он увидел обвисшее брюхо, набухшие соски львицы и понял, что она недавно рожала. Наверное, даже находясь под влиянием наркотиков, — подумал он, — она мучительно переживает за своих львят».