Когда боги спали - Коул Аллан. Страница 6

Небольшой деревенский рынок уже закрывался, и лишь несколько заспавшихся покупателей убеждали лавочников не закрываться, чтобы они успели сделать необходимые покупки.

Дети Тимура шли, следуя изгибам берега озера, минуя развалины каменных казарм, согласно легенде, построенных Алиссарьяном Завоевателем, который пересек Божественный Раздел в процессе кампании за завоевание королевства. И то королевство, как учили детвору Кирании, некогда включало в себя весь Эсмир, и власти Алиссарьяна и люди и демоны покорялись. Но после его смерти империя развалилась, разделившись на воюющие между собою племена и феодальные владения. И во времена того воцарившегося хаоса люди и демоны пришли к соглашению, что именно Запретная Пустыня станет разделяющей границей между землями «недемонов» и «нелюдей».

Однако подобные воззрения Кирании на Алиссарьяна оспаривались их оппонентами, утверждавшими, что Завоеватель никак не мог провести свою грандиозную армию через Божественный Раздел. В самой же Кирании таких споров не возникало. Существовало традиционное поверье, что Алиссарьян разместил часть своих армий в Кирании, и его солдаты даже женились на местных женщинах. Киранийцы отличались невысоким ростом и смуглой кожей, а Алиссарьян и его солдаты были высокими и светловолосыми. Подтверждая поверье, время от времени рождались в Кирании и светлокожие дети.

Сафар сам являлся подтверждением этого мифа. Несмотря на смуглость, у него были голубые глаза, и, подобно древнему алиссарьянцу, он был выше обычного роста. Местные жители к тому же отличались хрупким телосложением, а у Сафара уже к семнадцати годам грудь и плечи были шире обычного, а на руках вздувались мощные мускулы. Однако же все эти отличия заставляли его в силу возраста лишь чувствовать себя неловко, напоминая о том, что он не похож на других.

Когда дети Тимура проходили мимо небольшой каменной бухточки, в которой стирали женщины, одна старуха случайно подняла голову и встретилась взглядом с Сафаром. Она внезапно закудахтала от страха и сотворила знамение, защищающее от зла. Затем произнесла проклятие и три раза сплюнула.

— Это дьявол, — визгливо сообщила она другим женщинам. — Сам голубоглазый дьявол из преисподней.

— Тише ты, бабуся, — сказала одна из женщин. — Это всего лишь Сафар с сестрами. Идет в школу при храме.

Но старуха не угомонилась.

— Уходи! — закричала она на Сафара. — Уходи, дьявол!

Он заспешил прочь, едва различая успокаивающие слова сестер, бормочущих, что это всего лишь выжившая из ума старуха, на которую не следует обращать внимания. Эти слова не приносили ему утешения. В душе он полагал, что женщина говорит правду. Он и сам сомневался, уж не дьявол ли он. И был уверен, что обязательно станет таковым, если не оставит занятий магией. Каждый раз после магического действа или же видения он клялся перед богами, что никогда впредь не будет заниматься этим. Но чем старше он становился, тем труднее было удержаться от искушения.

Способности у Сафара проявились еще в раннем детстве. Если на глаза ему попадался какой-нибудь сверкающий предмет, то усилием воли он приближал его к себе, запихивал в рот и начинал жевать, дабы успокоить чешущиеся десны. Мать и тетки, вскрикивая в панике, вытаскивали у него предмет изо рта, боясь, что он проглотит его и подавится. Сафар доводил их до белого каления своими проделками, потому что, куда бы они ни прятали предмет, он вызывал его силой воли вновь.

Став постарше, он обратил свои способности на поиски вещей, потерянных другими. Если пропадал инструмент, кухонная принадлежность или животное отбивалось от стада, Сафар всегда их находил. Он настолько преуспел в своем мастерстве, что, если в семье что-то пропадало, сразу же звали его. Сафар и сам не знал, как у него это получается, но получалось настолько естественно, что он лишь удивлялся, почему другие не способны на это.

Но к концу его десятого года невинным забавам пришел конец.

Однажды он находился в мастерской, лепя по заданию отца небольшой горшочек. Отец был занят своими делами, и мальчику быстро надоело занятие, как это часто происходит с детьми, оставленными без надзора взрослых. У одного из горшков был уродливый носик, по мнению Сафара, весьма напоминающий шишковатый нос деревенского жреца. Мальчик засмеялся и, скомкав горшочек в руках, стал скатывать его в шар. Затем руки, словно руководствуясь собственным разумом, в течение нескольких минут вылепили из шара крошечного человечка.

Поначалу он пришел в восхищение, но тут же ему показалось, что чего-то не хватает. У человечка отсутствовал пенис, поэтому Сафар прилепил ему недостающий член в том месте, где смыкались ноги. Отложив человечка в сторону, он задумался, что же ему с ним делать. Человеку нужен друг, подумал Сафар. Нет, жена. Поэтому он скатал еще один шар и вылепил из него женщину с роскошной грудью, как у старшей сестры, и с соответствующей маленькой штучкой между ног.

И вновь он задумался, что же ему делать с этими новыми игрушками. И решил, что коли они муж с женой, то у них должны быть дети. Половой акт не являлся секретом для детей, живущих вблизи природы, да еще в киранийских домах, где на интимность обращали мало внимания. Поэтому Сафар разместил две фигурки в надлежащей позе, выгнув женщине ноги так, чтобы она могла принять своего мужа.

— Делайте детишек, — сказал им Сафар.

Но ничего не произошло. В голове его всплыло детское заклинание, хотя в то время он и не знал его. Взяв фигурки, Сафар соединил их вместе и забормотал:

Глиняные куколки обрели тепло и задвигались, а мальчик радостно рассмеялся, вспомнив, как совокуплялись в лугах молодые любовники, за которыми он шпионил.

Затем пришел отец, и Сафар закричал:

— Смотри, что я сделал, отец!

Когда Каджи увидел фигурки, он решил, что его сын охвачен сексуальным возбуждением, поэтому отец пришел в ярость и отвесил мальчику пощечину.

— Что это за гадость? — закричал он.

Он выхватил кукол из рук Сафара, и они вновь стали безжизненными. Он помахал ими перед лицом мальчика.

— Как ты мог дойти до такой дерзости? — рявкнул он. — Боги благословили нас этим наслаждением. И над ними нельзя насмехаться.

— Но я и не думал насмехаться, отец, — запротестовал Сафар.

Отец отвесил ему еще одну пощечину, но тут как раз появилась мать посмотреть, что произошло.

— Что случилось, Каджи? — спросила она. — Что наш Сафар натворил?

Он сердито показал ей кукол.

— Этот грязный мальчишка занимается такими вот непристойными вещами. Ведет себя как один из этих развращенных городских гончаров, а не как богобоязненный Тимур.

Мать Сафара осмотрела кукол, ничем не выдавая неудовольствия. Отец же смутился, что злость заставила его показать жене такие греховные штуки. Он быстро бросил их в ведро и собрался отвесить мальчику еще одну оплеуху.

— Ну хватит, Каджи, — вмешалась мать. — У тебя свой взгляд на эти вещи. А он больше не будет так делать… не так ли, Сафар?

Мальчик плакал, но скорее от унижения, чем от боли. Отец не так уж сильно ударил его. И потом герой, которым воображал себя Сафар, должен сносить боли и пострашнее.

— Да, мама, — забормотал он. — Я не буду так больше. — Он обратился к отцу: — Извини, папа. Я обещаю, что не буду грязным мальчишкой.

Старший Тимур что-то проворчал, но кивнул. Мальчик возблагодарил богов за то, что отец удовлетворен. И поклялся себе, что никогда не заставит отца смотреть на себя презрительно. Затем мать увела Сафара и на кухне заставила драить очаг.

Всхлипывая, Сафар ожесточенно набросился на камни, очищая их со всей своей мальчишеской силой. Постепенно он перестал хныкать. Случайно бросив взгляд на мать, он увидел, что она смотрит на него. Но не сердито и не укоряюще.