Влюблюсь (СИ) - "Anzholik". Страница 21

Его вкус заполняет, захватывает, заводит еще сильнее. Ласкаю, прикрыв глаза.

Мягко языком по каждой венке, вдоль ствола поцелуями. Он так тверд и напряжен в моей руке. Смазка сочится, солоноватая, тягучая.

Я вижу, что ему осталось недолго, да и у меня самого пар из ушей так и валит.

Порывистее. Быстрее. Импульсивнее. В себя вобрать и выпустить. Сжать. Подразнить.

Еще… еще… еще…

А он молчит, лишь крупная дрожь и рваные вздохи дают понять, что он все еще здесь, все еще со мной. Вбираю полностью, расслабив горло. Это не слишком приятно, но его ощущения важнее, дороже. Пряная струя семени орошает. Едва не поперхнувшись, сглатываю, снова, снова… Испиваю до последней капли, слизываю драгоценные остатки, вплоть до капелек спермы с пальцев.

— Безумный… — выдыхает он хрипло. Откидывает голову на спинку кресла. Молчу…

Ему хорошо, лишь это важно. Ему хорошо, и я счастлив. Я ощутил его вкус на кончике языка, и это воспоминание останется навечно со мной.

Тянусь к сигарете и закуриваю, поправив свою одежду. А особенно ноющую плоть, что уперлась в ширинку джинсов навязчиво; присаживаюсь на стул.

Дискомфортно, но я ведь сам этого хотел. Чтобы вернуться в нужное русло, мне потребовалось полчаса. Тело, наконец, прекратило докучать.

Черно-белый вариант был готов. А значит, если ему понравится работа на данном этапе, и он не захочет ее в цветном виде, я буду свободен. Хочу ли я этого? Не знаю…

====== Глава 20. ======

POV Рома

То, что он дарил мне, эти драгоценные минуты наслаждения высечены теперь в моем мозгу навеки. Это невозможно забыть. Стереть. Это было самым невероятным из случившегося со мной за всю мою жизнь.

Я не смею больше его держать гнусным предлогом шантажа, но и просто так остаться тоже не могу просить. Не имею права. После всего, что он сделал для меня. Выдержал. Крепкий. Стойкий. Удивительный, но не мой.

Не место мне рядом с ним, он слишком чист. Слишком бескорыстен и открыт. И я, кретин, только сейчас рассмотрел это…

Поправив одежду, сижу и долго наблюдаю за ним. Когда он увлеченно рисует, то словно преображается. Глаза сияют внутренним светом. Руки порхают. Он видит то, чего не видим мы, простые смертные. В его глазах весь мир иной, его мышление разнится с нашим. Необыкновенный, ласковый и нежный. Его глаза — мое персональное море, в котором я утопаю.

Его губы… Запах. Шелк волос. Он свел с ума…

— Черно-белый вариант готов, — мягкий голос окликнул. Поворачиваюсь к нему, но не встречаю его глаз. Он не смотрит на меня… А жаль. Встаю и иду к нему, расслабленно. Изнуренно. Он, как энергетический вампир, испил мои эмоции. Осушил. Бросаю взгляд на картину и понимаю, что он все же увидел меня. Настоящего меня, а не ублюдочную маску. Он понял, каков я, или хотя бы попытался. Тем хуже нам обоим… Быть вместе мы не можем. Разве чуть больше полугода подождать. А на данный момент я повязан по рукам и ногам контрактом, начальником, всем подряд.

Как отпустить тебя, Женя? Спрашиваю глазами, смотрю на него, ведь мне плевать на этот шедевр, что стоит на мольберте. Мне без разницы на все… Как отпустить тебя, ответь?! Но он не ответит, ведь я молчу, глаза молчат.

Его взгляд проникновенный. Понимающий. Я ожидал увидеть там обиду, презрение или печаль. Ожидал увидеть в них обреченность, стыд, радость. Хоть что-нибудь… Но там было лишь смирение. Спокойствие. Осознанность.

Сколько же в тебе силы, парень? Откуда? Ты чертов демон, ты моя пропасть, обрыв, океан…

Выпотрошил, вскрыл мою грудную клетку. И теперь я потерян, теперь я зависим, теперь я сам не свой. Гребанное объявление, чертовы картины! Ярость начинает заполнять. И, видимо, в глазах моих что-то мелькнуло. Видимо, там была отчаянная искра, там был знак, там было отпущение. Прощание…

Он встал и, не говоря не слова, стал собирать свои принадлежности, бережно положив рисунок на стол. Движения отточенные. Профессиональные. Привычные. Карандаши и кисти. Коробочки, ластики. Все укладывалось в нужные ему места. Мольберт сложен. Сумка закрыта, куртка надета. А я стою…

Остановить? Дать мнимую надежду? А надо ли? Ведь я не могу дать того, чего он хочет, не сейчас, по крайней мере. Выход один: отпустить.

Проходит мимо, по коридору к дверям из квартиры. Обувается, бросив взгляд в зеркало на стене. Он так отчужден. Уравновешен. Удивляет своим спокойствием.

Беру чек, что выписан давно. В нем более чем достаточно, но я бы дал ему и больше. Я бы отдал ему все… Протягиваю, рука чуть дрогнула. Глаза изучающе, заискивающе смотрят в мое лицо. Пытаясь понять? Не утруждайся, я сам себя плохо понимаю сейчас.

Давящая тишина, как грозовая туча. Молчаливая угроза… висящая, но не тревожащая. А я все еще молчу. Чек он взял. Сложив аккуратно напополам, положил в карман и чуть грустно, но по-настоящему улыбнувшись, вышел, тихо защелкнув входную дверь.

Он ушел, и разверзлась пропасть между нами.

Он словно уплыл, оставив меня стоять на берегу.

Он будто улетел, а я стою и смотрю в небо, ведь рожденный ползать… правильно, не может. Не дано. Не светит.

…

Чувствовали себя роботом хоть раз? Я таков уже около трех месяцев. Все изменилось, когда закрылась дверь. Все изменилось, когда он ушел, а, точнее, изменился я.

Он, мой художник, ушел, забрав краски жизни моей. Оставил ее бесцветной.

Теперь я улыбался — фальшиво. Смеялся — наигранно. Разговаривал — без интереса.

Но я-то знал, что это так, а окружающие, привыкшие к маске, даже не заметили перемены.

Мать радовалась, что я стал чаще помогать ей с показами. Сергей успокоился немного, поняв, что я теперь его собственность. Он мог использовать тело, но душу… Душа была отдана лишь одному. И это будет неизменно, я знал. Верил. Чувствовал.

Иду по улице, слякотно, холодно и противно. Кончики ушей замерзли, облачком пара вырывается дыхание из груди. Руки в карманах теплого пальто, низ калош заляпан. А мне плевать. Иду мимо судьбоносного стенда и улыбаюсь.

Какая ирония. Сегодня 14 февраля. Сегодня ровно год с того момента, как моя жизнь изменилась. И все благодаря ему. Благодаря одному слову на потрепанной промокшей бумажке.

Еще всего пара месяцев, и я найду его. Найду и привяжу к себе, попытаюсь исправить все, добиться… А пока мне лишь остается вспоминать то, каково оно было — спать, обнимая его. Вспоминать его мягкие губы. Вспоминать пшеничную копну волос. Большего не дано, пока что не дано.

Поздно. Темно. Одинокие уличные фонари тускло освещают блеклые дома. Зима уносит краски. Зима убивает красоту. Зима так же одинока, как и я. Похоже, только за это я и люблю ее, ведь зима — это мое состояние души.

Прихожу домой. Пинаю сапоги на высокой танкетке, что попались под ноги. Опять сестра пришла, бесит.

— Я тут курицу делала. Будешь?

— Нет, — коротко, как и всегда в последние месяцы. Как и всегда, в общем. Мы с ней мало разговаривали, разговариваем и будем разговаривать. Это наш метод общения. Наша линия поведения. Не вмешиваться. Не влезать. Не мешать.

Щелчок замочной скважины в комнате. Не хочу видеть. Не хочу слышать. Ничего не хочу.

Сажусь у окна в полной темноте. Наушники в уши. Сигарета между пальцами. Пусто…

Сижу на том самом месте, где стоял его мольберт. Смотрю в ту же точку за окном, в которую смотрел он. Воспоминания душат. Жестоко. Беспощадно.

Они как стервятники, им мало надкусить. Им нужно выжрать все. До последнего ошметка. Болезненно. Хлестко. Им плевать на то, что сил уже нет прокручивать раз за разом утраченные моменты. Им на все плевать…

А я устал винить себя. Устал ждать гребанного окончания контракта. Устал быть таким, каким хотят видеть меня все вокруг. Устал от безразличия, от холодности, от обреченности и обязательств.

Я хочу тепла, просто человеческого. Хочу его руку, теплую, необходимую мне.

Задохнуться его запахом. Целовать и умирать от нехватки воздуха. Хочу в его объятия. Сильные. Напористые.