Тайм-код лица - Озеки Рут. Страница 6

Я дала отцу это обещание. Конечно, я уже не снимаю фильмы и пишу главным образом вымысел, беллетристику, так что мне не трудно держать слово, но все же я старательно слежу, чтобы ничем его случайно не обидеть. Когда я пишу об отце в автобиографическом контексте, как сейчас, я стараюсь быть справедливой и правдивой и, насколько это возможно, избегать дешевых приемов и риторических гипербол. Постепенно это распространяется на все, что я пишу. С годами его взгляд, притаившийся в моем, перестал огорчать меня, как бывало раньше, и превратился в источник стабильности и силы. У нас с отцом разные вкусы, но в целом, думаю, он помог моему писательскому становлению. Хороший, добрый, великодушный и непредвзятый – он именно тот человек, критике которого можно доверить свою работу.

Правда, он так и не прочел мой первый роман «Мой год мяса», и я никогда ему это не предлагала. В то время отец уже тяжело болел и был при смерти, а в книге у меня было то (секс, насилие, кое-какие нецензурные выражения), что, как мы оба знали, вызвало бы у него смущение и дискомфорт. Но я пересказала ему книгу, и ему понравились мои цели и замысел. Он гордился мной: гордился тем, что я написала роман и его вот-вот опубликуют. Так он сказал.

Он и всем так говорил. Но когда я спросила отца: ничего, что книга будет опубликована под его (и моей) фамилией, – он расплакался. А потом объяснил, что это от беспокойства за свою сестру. Сестра его была старой и очень набожной христианкой-фундаменталисткой, и он боялся ее расстроить или обидеть. Звучит не очень убедительно, но думаю, что для него это было правдой. Я верю, что он говорил то, что думал, хотя при этом уверена, что его сестра, моя тетка, была гораздо крепче и терпимее, чем он полагал. Думаю, свое собственное неудобство отец ради меня согласился бы вытерпеть. Но я в конце концов решила избавить нас всех от дискомфорта, спрятавшись за псевдонимом. Фамилия «Озеки» стала решением проблемы, и хотя потеря собственного имени меня разозлила и опечалила, оно того стоило. Отец, безусловно, испытал громадное облегчение. Он умер ровно за неделю до того, как книга была опубликована.

В начале «Моего года мяса» родители главной героини, Джейн Такаги-Литтл, спорят, как правильно записать ее фамилию. Отец Джейн говорит: «Это же ничего не значит. Это просто имя!» На что ее мать-японка отвечает: «Как ты можешь говорить «просто имя»? Имя – это же первейшая вещь. Имя – это наше лицо перед всем миром».

Озеки – это не лицо моего отца и не лицо моей матери. Озеки – это мое лицо, то, которое я сама выбрала, такое имя-лицо, которое защищает их от меня, а меня от них.

Тайм-код

00:55:43

00:55:43 Мне нравятся мои скулы. Это скулы моей мамы и ее отца.

Мой дедушка по материнской линии был очень крутым. Он был поэтом, фотографом, художником, а кроме того, занимался всякими эзотерическими физическими и умственными упражнениями, например, стоял босиком на лезвиях мечей и протыкал себе руки металлическими шпажками – закалял тело и дух. У него были великолепные скулы, мужественный квадратный выдающийся подбородок и орлиный нос. И пронзительный взгляд. Становясь старше, я иногда вижу в своем лице маленькие проблески лиц дедушки и матери, и мне это нравится.

Дзен-буддизм

Мои предки по материнской линии родом из Японии, они были дзен-буддистами. Между дзен-буддистами и «прыгунами» очень много всяких отличий, но самым очевидным является следующее: «прыгуны» прыгают, а дзен-буддисты сидят. Мое самое раннее воспоминание на эту тему – это как мои японские бабушка и дедушка сидели в дзадзэн [14]. Мне тогда было три года, мы жили в Нью-Хейвене, в штате Коннектикут, а бабушка с дедушкой приезжали к нам с Гавайев. Этот мой дедушка родился в Хиросиме в 1880 году, а в шестнадцать лет эмигрировал на Гавайи на заработки. Он трудился на плантациях сахарного тростника, а когда контракт истек, купил фотоаппарат и стал первым официальным фотографом Национального парка Гавайских вулканов. Должно быть, он неплохо зарабатывал, раз смог жениться на моей бабушке, ведь она была родом из старинного самурайского рода и жила в Токио. Они договорились пожениться, обменявшись фотографиями, и, глядя на эти снимки, их можно понять. Бабушка была красавицей, а дедушка был просто потрясающе привлекательным. К тому же художник суми-э [15], поэт хайку и фотограф, живущий на экзотическом райском острове. Глядя на его точеное лицо и пронзительные глаза, моя бабушка, должно быть, сочла его очень романтичным мужчиной. Я-то уж точно сочла.

Я видела его всего один раз, когда мне было три года, но он произвел на меня неизгладимое впечатление. Мы жили в крошечном домике без гостевой комнаты, поэтому родители разместили бабушку и дедушку в своей спальне. Те приехали ночью, когда я уже спала, а утром мама послала меня позвать их к завтраку. Помню, как я стояла у закрытой двери спальни. Может быть, я постучала, а может, и нет. Помню ощущение какой-то тяжести пополам с замешательством. Мне было дано поручение. Что делать? Я повернула ручку и открыла дверь.

За все предыдущие три года жизнь не успела подготовить меня к тому, что я увидела. Бабушка и дедушка сидели на полу, скрестив ноги и тихонько раскачиваясь взад-вперед. Это было в далеком 1959 году, в Коннектикуте, в те времена взрослые не сидели на полу, скрестив ноги, так что мне все это врезалось в память. В три года непривычно видеть лица взрослых на уровне твоего собственного, но они были именно там, точно на уровне моих глаз, только их глаза были опущены вниз, а мои широко открыты и устремлены на них. Как раз в этот момент дедушка поднял глаза, наши взгляды встретились, и в этот момент, в миг встречи лицом к лицу между нами что-то произошло. Если бы я рисовала мангу [16], я бы изобразила это как искрящуюся синюю электрическую дугу или молнию, проскочившую из его старческих глаз в мои.

Должно быть, какое-то время я постояла так, остолбенев, а потом выскочила из комнаты, побежала на кухню и рассказала маме об увиденном. Помнится, она пыталась объяснить мне, что бабушка с дедушкой сидели в дзадзэн, но трехлетнему ребенку это ни о чем не говорило, поэтому мама принесла мою куклу Дарума и стала объяснять по ней. «Дарума» – японское имя Бодхидхармы, монаха, который принес учение дзен-буддизма из Индии в Китай и который, как известно, просидел девять лет, уставившись на стену и безмолвно медитируя. Японские куклы Дарума – они такие круглые и красные, по форме напоминают рисовый шарик, без ног и рук, с большими пустыми белыми кругами вместо глаз. Низ у них часто бывает изогнут так, что даже если их перевернуть, они, вернутся в исходное положение и, покачавшись, восстановят равновесие.

Итак, моя мама качнула мою куклу Дарумы, та стала раскачиваться взад-вперед, и мама объяснила, что это медитация дзадзэн и тем же самым занимались бабушка и дедушка. Мама сказала, что Дарума был очень хорошим мастером медитации, и на самом деле, он в этом так преуспел и медитировал так долго, что у него отвалились руки и ноги. А глаз у него не стало потому, что во время медитации ему захотелось спать, и тогда он выдернул себе веки и бросил их на землю, и из них вырос чайный куст.

Вот таким было мое знакомство с дедушкой, бабушкой и дзен-буддизмом. Просто удивительно, что после этого я не подалась в «прыгуны».