Поединок в «Приюте отшельника» - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 29

— Благодарю вас, Юбер. Мне нужно было довериться надежному человеку. Если ничего не выйдет, я проконсультируюсь с адвокатом.

— Мадам Бернстайн уже заказала доску?

— Да. Когда моя сестра чего-то хочет, она действует не раздумывая. Глория была такой всю жизнь.

— Как неосмотрительно… Договорились, я этим займусь и перезвоню вам.

Жюли ложится. Она совсем выдохлась. Потратила остатки сил, но сделала все, что хотела. Ее роль всегда заключалась в том, чтобы поджигать фитиль и смотреть, как он горит. Пусть теперь дорогой мсье Хольц расстарается. Бедняга очень озабочен и озадачен — из-за Джины, естественно. Они друзья. Мадам Жансон — хитрая бестия, она тут же догадается, что речь идет о… Джине, ошибется, но слух пустит. Ну что же, подождем. Отключим все мысли. Жюли умела достигать состояния внутренней пустоты и тишины. Несчастья научили ее.

На ужин она съела суп.

— Никогда не видела мадам Глорию такой веселой, — говорит Кларисса. — Она выбрала чудесный мрамор… Я в этом не разбираюсь, но камень и вправду красивый. Доска будет готова через неделю.

Жюли не понимала, почему не звонит Хольц, времени, чтобы разведать ситуацию, у него было предостаточно… Ну вот, наконец-то!

— Алло… Мадемуазель Майёль? Прошу простить за задержку — мадам Жансон не было на месте, пришлось ждать, но мы поговорили, и она при мне записала в свой блокнот: «Выяснить насчет мемориальной доски».

— Насчет мемориальной доски, я правильно поняла? — переспрашивает Жюли.

— Именно так. Полагаю, она сразу сообразила, чем вызван мой вопрос, и завтра мы получим ясный и четкий ответ.

— Она не высказала никаких соображений касательно нашего дела?

— Нет.

— Малышка Дюпон, ее секретарша, присутствовала при разговоре?

— И да, и нет. Она занималась бумагами в соседней комнате.

«И не преминет заглянуть в блокнот председательши, — думает про себя Жюли. — Дело сделано. Представление начинается».

Она сердечно поблагодарила Юбера Хольца и приняла снотворное, чтобы не терзаться мыслями и сомнениями, а утром проснулась рано от неотступной боли в боку. Встала, выпила кофе и съела гренок с медом — занятый перевариванием желудок на время успокаивался. Телефон молчал: мадам Жансон и мадемуазель Дюпон еще не успели разнести новость по «Приюту отшельника». Ничего, скоро секретарша поделится информацией с медсестрой (они близкие подруги), та в девять утра отправится делать уколы — в «Приюте» у кого-нибудь вечно обостряется люмбаго или ревматизм — и не откажет себе в удовольствии посплетничать. Слух будет передаваться изустно и потому неспешно, а вот мадам Жансон уже в одиннадцать даст ответ Юберу Хольцу и наверняка поинтересуется, идет ли речь о Джине. Он ответит «нет», тогда она обратится к Глории, та взбесится и немедленно позвонит ей, Жюли: «Кто проговорился? Кому было известно о плане? Тебе и мне, больше никому. Я ни с кем не общалась, значит, все выдала ты».

В ответ Жюли скажет, что визит Мураччиоли наверняка не остался незамеченным, кроме того, он мог проболтаться, когда плыл на остров на катере. Сомнение будет посеяно, и долго ждать развязки не придется: Джина решит последовать примеру Глории и закажет доску, возмущенные обитатели «Приюта» обратятся в совет, и тот в результате отменит обе церемонии. «Все пропало, — зарыдает Глория. — Сто лет человеку исполняется один раз в жизни!» От этого удара ей не оправиться.

В десять часов размышления Жюли прервал звонок Хольца.

— Доброе утро, дорогая. Я только что говорил с мадам Жансон. Она… не знает — и не хочет знать. Ей до смерти надоели все эти интриги. Наша председательша высказалась в том смысле, что, если одна из дам чем-то недовольна, пусть продает дом и убирается ко всем чертям. Да-да, именно так она и сказала, а потом добавила: «Я всегда подозревала, что добром это не кончится. Две столетние женщины, обе считают себя центром мироздания — идеальный повод для войны». Мне удалось прервать ее разгневанный монолог, и я спросил: «Так что же делать?» Она ответила: «Ничего…» — и повесила трубку.

— Как, по-вашему, повернется дело? — спрашивает Жюли. — Джина отступится? Она ведь тоже хочет заказать доску, я права?

— Возможно… Точно не знаю, но Джина не из тех, кого легко «подвинуть». Мне очень жаль, что все так вышло. Вы поставили передо мной невыполнимую задачу. Если появятся новости, я вас предупрежу.

— Не беспокойтесь, — отвечает Жюли, — и еще раз спасибо.

Утро закончилось без происшествий. Кларисса подала обед, разрезав мясо на мелкие кусочки, чтобы Жюли могла легко поддевать их вилкой.

— Что Глория?

— Слушала музыку.

— Ей никто не звонил?

— Нет.

Жюли исходила нетерпением. Почему медлят «добрые подруги», они ведь так любят сплетничать? Новость известна как минимум шести из них. Жюли полагала, что, учитывая скорость распространения «по эстафете» любого слуха, до Глории он дойдет с минуты на минуту.

«— Итак, вы решили поместить на фасад дома мемориальную доску?

Изумление! Предательство! Возмущенное отрицание.

— Не стоит так волноваться, дорогая, мы умеем держать рог на замке!»

Потом Глория неизбежно захочет поговорить с Жюли.

«Сейчас… вот сейчас она позвонит, — думает Жюли. — Сейчас готовится решающий удар. Мадам Жансон самоустранилась, и Джина сделает ход. Это неизбежно. Обитатели „Приюта отшельника“ прочтут надписи, и все будет кончено. Это было предписано свыше. Боже, после шестидесяти лет ожидания!»

День прошел без происшествий. Жюли не находила себе места. Вмешиваться нельзя ни в коем случае, нельзя даже сказать Глории: «Странно, что никто не зашел тебя навестить!» Глория получила с дневной почтой окончательный макет доски и уже несколько часов любовалась им, как будто надпись золотыми буквами обещала ей вечную жизнь.

— Монтано сляжет, когда это увидит.

«Она все знает! — хотелось крикнуть Жюли. — Сляжешь ты, не она. Идиотка…»

До нее вдруг дошло, что затянувшееся молчание — часть дружеского заговора. Окончательным подтверждением правильности этой догадки стал звонок Симоны, которая ни словом не обмолвилась ни о доске, ни о намерениях Джины. Никто не хотел провоцировать конфликт. Возможно, председательша негласно надавила на дам, и они приняли коллективное решение: молчать, чтобы выиграть время.

На следующее утро, сразу после визита доктора Приёра (он каждое утро навещал старую даму — его беспокоили подскоки давления), Глория попросила сестру задержаться.

— Жюли… Я чувствую, что от меня что-то скрывают. Друзья берегут мои нервы, но почему все так странно себя ведут? Заглядывают, спрашивают: «Всё в порядке?.. Только не волнуйтесь». Они как будто наблюдают за мной. Ты ведешь себя так же.

— Не смеши меня.

— Скажи честно, мое состояние ухудшилось? В таком случае церемонию провели бы не откладывая, и я бы поняла, что мой час настал. Я права? Награждение орденом станет таинством соборования? Да говори же, не молчи!

Жюли в ответ только руками разводит.

— Ты становишься совершенно невозможной, моя бедная Глория. Такое впечатление, что в жизни тебя интересуют только орден и мемориальная доска.

— Пусть так, — покраснев, отвечает Глория. — Орден и доска…

Еще три дня. Внешне все тихо. Кларисса докладывает коротко, по-военному: «Ничего не происходит». Джина затаилась в «Подсолнухах». В «Ирисах» Глория не выпускает из рук телефон и время от времени звонит Мураччиоли.

— Дело движется, — отвечает он. — Через два дня я смогу показать, что у нас получается, вы выскажете свои замечания, и мы доведем доску до совершенства.

— Обещаете?

— Ждите меня через два дня, мадам. Кстати, у меня назначена встреча еще с одной клиенткой. — Мураччиоли вешает трубку.

Глория сразу вызывает к себе Жюли, чтобы пересказать ей состоявшийся разговор.

— «Еще одна клиентка…» Что он имел в виду? В «Приюте отшельника» никто, кроме меня, ничего не заказывал!

— Возможно, это кто-то с острова?

— Ты права. И все же…