Хайд - Расселл Крейг. Страница 81

– А если осознаёт? – Хайд покачал головой. – Что, если ее разум попал в ловушку собственного тела? Бедная женщина…

– Ты жалеешь убийцу своего друга?

– Нет. Я жалею несчастную, измученную душу, которая заключена в одном сознании с убийцей.

Когда они вышли из дома умалишенных, дождь уже прекратился. Маккинли ждал их с полицейской каретой.

– Подвезти вас куда-нибудь? – спросил Хайд.

Келли с улыбкой взяла его под руку:

– Лучше отведите меня куда-нибудь выпить чаю, капитан Хайд.

Он улыбнулся ей в ответ:

– С превеликим удовольствием, доктор Бёрр.

Элспет огляделась. Исполинская темная пещера с каменным небосводом и черным, гибнущим во мраке подобием Эдинбурга исчезла, даже воспоминания о ней рассеялись. Чудовище с лицом Элспет, которое водило ее по лабиринтам мрака и ужаса, тоже исчезло, и Элспет откуда-то знала, что оно ушло навсегда.

Сама Элспет осталась на том же месте, но оно полностью преобразилось. Теперь все вокруг заливал золотистый солнечный свет с прояснившегося, очищенного от туч, яркого неба. Эдинбургский замок обрел свои привычные очертания, грязь пропала с улиц и зданий, деревья и трава ожили и зазеленели.

Оттуда, где она стояла, Элспет видела универмаг Локвудов на улице Принцев и диву давалась, как мало он теперь для нее значит, какими никчемными и пустыми кажутся ей теперь былые чаяния и устремления. Ее амбиции, поняла вдруг она, унесла с собой та, другая Элспет. Еще она поняла, что прежний мир был нереальным, Эдинбург, в котором она жила всю свою жизнь, – ненастоящим. Но и эта мысль истаяла, испарилась.

Нахмурившись, Элспет взглянула в небо – ей почудились голоса там, далеко, будто кто-то звал ее печально и едва слышно.

– Что такое, дитя мое? – раздался другой голос, на сей раз где-то рядом.

Элспет обернулась и всхлипнула от радости, увидев мать – молодую и прекрасную. Подле матери стоял ее брат Джозеф, и на лице брата не было тревог и печали, омрачавших его в прежней жизни.

– Мне показалось, я слышала голоса, – сказала Элспет. – Будто кто-то говорил, обращаясь ко мне.

– Голоса? С неба? – Мать засмеялась – словно речная вода зажурчала-зазвенела, вихрясь на камешках. И Элспет засмеялась тоже.

Она снова огляделась, впитывая в себя яркие краски и свет, потом закрыла глаза и склонила голову, упиваясь ощущением солнечного тепла и прохладного ветерка на своей коже.

– Идем, Элспет. – Мать протянула ей руку. – Нам пора.

– Это и есть иномирье? – спросила Элспет.

– Нет, дитя, – ласково отозвалась мать. – А может, да. Это всего лишь мгновение и целая вечность перед смертью. Но тебе не надо бояться.

Элспет обвела взглядом город, возродившийся в ее памяти к свету под бескрайним искристо-ярким небом.

– Знаю, мама. Я не боюсь.

– Идем, дитя, – повторила мать. – Пора.

С безбрежной радостью в сердце Элспет Локвуд взяла за руки мать и брата, а затем ступила в ослепительное зарево нового мира.

Глава 73

Это был другой мир, иная страна. Ее обитатели не так одевались, говорили на своем языке, держались наособицу, смотрели на него, будто он чужеземец. Здесь проходил еще один раскол в идентичности Шотландии, и парадоксальным образом в этой инакости чувствовалось что-то родное. Для Хайда, который значительную часть своей жизни провел в рукотворной топографии города из гранита и песчаника, это место больше походило на мир из его сновидений, вызванных ночными абсансами, чем на мир яви. Может, старуха рассказала ему об этой земле? Та, к кому он сюда приехал, заронила образ своей Шотландии ему в голову, и этот образ проник в его сны?

Путешествие по железной дороге с тремя пересадками завело Хайда в лабиринт узких горных долин. Стоянки для кэбов у дальней станции на Северо-Шотландском нагорье не было, но румяный рассыльный согласился довезти его за шиллинг на телеге по проезжей дороге и высадить как можно ближе к месту назначения. Оттуда Хайду пришлось долго шагать на своих двоих по проселку, напоминавшему заиндевевшую тропу.

День был солнечный, но холод пробирал до костей – зима уже притаилась за широко расправленными плечами гор, и все четыре мили пути собственное дыхание вилось за Хайдом облачками пара.

Он ожидал увидеть поселок, на худой конец деревеньку, исходя из того, что в адресе значилось название. Но это оказалась горстка фермерских подворий, разбросанных по восточному склону долины.

И опять его повергла в смятение инакость этого места – инакость, в которой, опять же, было что-то родное. Эта долина была совсем не похожа на просторные страты из его сновидений и все же напоминала о них.

Ферма Моррисонов оказалась третьей из тех, куда Хайд заглядывал в поисках Флоры. Мать Хью Моррисона сидела во дворе, на стуле у двери дома, и равнодушно смотрела, как он приближается. Встала она, лишь когда капитан был уже в двух шагах.

– Я Эдвард Хайд, – сказал он.

– Да уж вижу, эдинбургский полицейский, – отозвалась старая женщина с хрипловатым выговором западных высокогорий. – Помню я вас.

– Я больше не полицейский, – покачал головой Хайд, – но продолжаю работать с полицией в качестве консультанта. Я не оставил надежды доказать невиновность Хью.

– Зачем вам это? – спросила Флора.

Хайд нахмурился. Он хотел что-то сказать, но как будто передумал и сказал следующее:

– Послушайте, миссис Моррисон, я знаю, мы с вами уже говорили о Хью, но я страдаю особой формой эпилепсии, болезни, которую в народе называют падучей, и она играет злые шутки с моей памятью. Я проделал долгий путь, чтобы услышать от вас еще раз то, что вы рассказали мне той ночью.

Флора Моррисон бесстрастно смотрела на него пару мгновений, затем сказала:

– Тогда идемте в дом.

Когда они уселись, старая женщина некоторое время молча глядела в маленькое квадратное оконце из толстого стекла с пузырьками воздуха, и Хайд подумал, что она видит там места и времена, недоступные его взору.

– Стало быть, вы всё позабыли, да? – спросила она наконец. – Не помните наш разговор той ночью в Эдинбурге, когда я оплакивала сына?

– Я… – Хайд замолчал, подбирая простые слова, чтобы объяснить свое клиническое состояние, безумные ночные кошмары, дневные галлюцинации и амнезию. Но, взглянув на старую женщину, в ее светлые умные глаза на волевом обветренном лице, он понял, что в этом нет необходимости. – У меня бывают провалы в памяти, – лаконично ответил он. – Я правда не помню тот вечер.

Женщина медленно кивнула и продолжила:

– Вы знаете, кто такой cù dubh ifrirm?

– Хью говорил о нем. Сказал, cù dubh ifrinn убил Мэри Пейтон.

– Это местная легенда, – поведала Флора Моррисон. – Миф, как вы это называете. Он гласит, что в давние времена была великая битва в нашем глене между богами и демонами иномирья. Гора треснула пополам, и из раскола в долину хлынули полчища, одно из которых возглавлял Кром Ду со сворой своих боевых псов. И учинили они страшное побоище. После этого, чтобы не оставлять следов в мире людей, уцелевшие вычистили поле битвы и вернулись в гору, которая захлопнулась за ними. Но, согласно легенде, один из черных псов Кром Ду застрял в мире людей и бродит тут до сих пор, одержимый неутолимой жаждой крови. Его и называют cù dubh ifrinn — «черный пес из преисподней». Некоторые считают, что Кром Ду оставил здесь это чудовище нарочно, чтобы с его помощью получать человеческие жертвы и утолять свою жажду крови. Но в саму легенду мало кто верит, только старики. Многие думают, ее сочинили для того, чтобы объяснить присутствие в здешних краях настоящего волка, последнего из рода шотландских волков, который охотился и убивал людей в нашем глене. Говорят, последний волк, о котором есть письменные свидетельства, был убит около сотни лет назад знаменитым охотником на оленей Маккуином из Палл-а-Крокана, и волк тот был черен, как ночь. Есть такие, кто считает, что cù dubh ifrinn — потомок того зверя, не иначе.