В Милуоки в стикбол не играют - Коулмен Рид Фаррел. Страница 3

А мне следовало бы поволноваться. В первую неделю нашего пребывания там проталкивание моей идеи означало следующее: представить компетентно написанный детективный роман со сложным сюжетом и неожиданной концовкой как самый лучший объект для вложения денег со времен Майкрософта. Вторая неделя означала клянчить с достоинством. На третьей неделе это превратилось уже в откровенное попрошайничество. К четвертой неделе я готов был пердеть во время встреч, лишь бы привлечь внимание. Во время последней из тех встреч мне позвонили из дома. Внезапно их внимание перестало меня волновать.

Кивнув Макклу, я посмотрел на своих родственников, сидевших со мной в ряд. И принял невысказанный совет Джона попытаться не судить их. Мои невестки казались потрясенными до кончиков туфель. Братья же, наоборот, как будто впали в кататонию. Их лица словно бы покрывал быстро застывающий известковый раствор, по цвету идеально совпадающий с цветом их кожи. Но, присмотревшись повнимательнее, вы замечали трещины в гипсе и красноту век, которую ни с чем не перепутаешь. Иногда слезы как таковые и не нужны. Мои племянники и племянницы испытывали должное смущение,

Зак, старший сын моего брата Джеффри, отсутствовал. Долг перед семьей стоял в списке приоритетов моего племянника отнюдь не на первом месте. А поскольку он, по всей видимости, был и обречен, и преисполнен решимости со временем взять на себя мою роль семейной паршивой овцы, его отсутствие нисколько не покачнуло устоев мироздания. Никто не отзывал войска и не печатал фотографию Зака на молочных пакетах. Думаю, большее волнение вызвало бы как раз его появление.

Раввин начал службу. Этот человек явно черпал вдохновение в «Вальсе-минутке». Гарри Клейну понадобилось семьдесят четыре года, чтобы прожить свою жизнь, а раввин собирался подвести их итог за несколько секунд. Может, я и не стал бы так уж возражать против подобной скорости, если бы он смог изобразить хоть какое-то подобие искреннего чувства. Он им просто не обладал. И когда, спустя двадцать секунд после начала, раввин принялся препарировать третье и четвертое десятилетия жизни моего отца, я перестал слушать и стал разглядывать интерьер.

Синагога не слишком изменилась за семь лет, прошедших после такой же службы по моей матери. Стала только чуть более отвратительной. Тут фигурировали и фальшивые кирпичи, и фальшивые балки, а выцветшие переводные картинки на окнах призваны были производить впечатление витражей. На пластиковых панелях стен изображались сцены из Ветхого Завета, а на сиденьях лежали подушки цвета авокадо. Если добавить сюда несколько плохих чучел, можно было бы принять это место за охотничий домик.

Джош, один из братьев Клейн, который имел несчастье родиться между Джеффри и мной, должен был произнести надгробное слово. Он сказал, что оказался до странности не готов к смерти отца. Я тоже, Джош. Я тоже. И это действительно странно, так как мы находились в полной боевой готовности к его смерти с того времени, как стали самостоятельно переходить улицу. Мой отец страдал от особенно коварной формы рака. Причиняющий мучительную боль и распространяющийся черепашьим шагом, он убивал его постепенно. Нежность оказалась одной из первых жертв. Гарри Клейн коллекционировал рубцы, как другие люди собирают сувениры, связанные с бейсболом. В среднем у него пришлось по операции на год моей жизни. Я был бы рад увидеть, что этот поток иссяк. Джош так и сказал. Мы все будем рады, что эта боль наконец закончилась.

Я заставил себя взглянуть на гроб вишневого дерева, в котором покоились те скудные останки отца, которые не поделили между собой хирурги и саркомы. По мне, так врачи и болезнь были двумя сторонами одной медали: две шайки неуклюжих воров, которые навсегда сговорились, чтобы сбежать с добычей. Помню, как мальчишкой я лежал без сна и молился, чтобы отец умер. Другие дети молились бы о чудесном исцелении, но уже тогда я возлагал на Всевышнего катастрофически мало надежд. Вместо того чтобы послать смерть ожесточенному болезнью бакалейщику, Бог пошел по пути наименьшего сопротивления и вместо этого убил мою веру. Если бы мой отец умер в дни моего детства, я, вероятно, сумел бы сохранить о нем воспоминание как о человеке, состоящем не из одних острых углов. В моих фантазиях он, возможно, даже был бы способен любить меня в ответ на мою любовь. А так я воспринимал его, как воспринимал помятые и уцененные банки консервов, которые он приносил с работы. Я воспринимал отца так, как он воспринимал себя сам – бракованным товаром.

На кладбище только шум и воздушные завихрения от пролетающих самолетов помешали раввину поставить еще один рекорд скорости. Мне стало интересно, не держит ли он в кармане секундомер. Когда мы все по очереди бросили на гроб по лопате земли, присутствующие разбились на группки. Разговор пошел о еде. У евреев две традиционные темы: страдания и еда. Тетя Линди и дядя Сол пошли навестить другие могилы. Их мир только что существенно сократился. Теперь они остались единственные из своего поколения.

– Ну и как тебе Лос-Анджелес? – спросил Макклу, стискивая мою ладонь.

– Я думаю, Лос-Анджелесу здорово повезло, что Бог прогневался на Содом и Гоморру.

– Жуть, да?

– Хуже.

Покончив с формальностями, мы обнялись. Наше объятие опечалило меня больше, чем я мог выразить. Мы с отцом никогда вот так непринужденно не обнимались. Ну а теперь уж этого и вовсе никогда не случится.

– Подбросишь меня до Саунд-Хилла? – спросил я.

– Только не за так, мой мальчик

– Кажется, у меня завалялся лишний четвертак, пивная ирландская рожа.

– Да, я тоже по тебе скучал, еврейский варвар.

Из лимузина вылез и направился к нам Джеффри. Мы обнялись по привычке. Неловкое объятие Джеффа весьма походило на отцовское.

– Нам надо поговорить, – сказал он, отступая назад.

– Буду ждать тебя у машины, – произнес Макклу, собираясь уйти.

– Останьтесь, – четко скомандовал Джеффри. – Это уже не ко мне, – на ходу откликнулся Джонни.

– Прошу вас, – продолжал настаивать Джеффри. – Я хочу, чтобы вы это слышали.

Сказать, что Макклу и мой старший брат были врагами, значило преувеличить, но ненамного. Копы, даже вышедшие, как Джонни, на пенсию, продолжали рефлекторно испытывать презрение к адвокатам типа Джеффри. А отношение Джеффри к разнообразным Макклу этого мира было в лучшем случае терпимым.

– Что такое, Джефф?

– Зака нет, – ответил он.

– Да, – отозвался я. – Это в порядке вещей.

– Ты все же такая сволочь, Дилан, – пихнул меня Джеффри. – Неужели мало того, что он похож на тебя? Зачем он подвергает своих родителей тем же испытаниям, через которые ты заставил пройти маму с папой?

Сейчас он демонстрировал гнев, о котором я вам говорил. Но когда я попытался устроить небольшую демонстрацию своего гнева, мой левый кулак перехватили пальцы-клещи. Джонни, возможно, здорово сдал в последнее время, но на его хватке это никак не сказалось.

– Что вы подразумеваете под словами «его нет»? – спросил Макклу, вставая между Джеффри и мною.

– Отпусти мою руку!

Он не отреагировал.

– Заткнись и дай своему брату высказаться.

Джеффри открыл было рот, но промолчал, заметив, что наша троица привлекла слишком много внимания. Отвлекся даже рабби Реактивный Язык. Макклу выпустил мою руку, и мы стояли, улыбаясь, как три дурака. Когда все поняли, что продолжения не будет, они отвели взгляды.

– Вы все еще держите тот бар? – спросил у Макклу Джеффри.

– Вроде да.

– Когда вы сегодня закрываетесь?

– На этот счет не волнуйтесь, – сказал Джонни. – Я прослежу, когда понадобится.

– Спасибо. – Джеффри резко повернулся кругом.

– Не забудь досье своего сыщика! – крикнул я вслед.

– Откуда ты знаешь… – начал он.

– Я знаю тебя, Джефф. Это все, что мне нужно знать. Ты никогда бы не обратился ко мне первому.

Он пошел прочь. Он был напуган. Теперь и мне стало страшно.

Три Ноги

Саунд-Хилл – это старая деревня китобоев, расположенная в конце Лонг-Айленда, милях в восьмидесяти от границы Нью-Йорка. Джордж Вашингтон никогда не останавливался здесь на ночлег, но выстроил нам обшитый досками маяк. На нем красуется бронзовая табличка и все прочее. У нас есть местные индейцы. Есть фермы по производству картофеля, фермы по производству дерна, виноградники и винодельни. Имеется несколько викторианских поместий, несколько лачуг поневоле, но ни одного большого ранчо. Этим мы здорово выделяемся на фоне остального Лонг-Айленда. Саунд-Хилл – Последний Бастион к Западу от Атлантики, Свободный от Больших Ранчо. Но больше всего мы гордились недостатком полей для игры в гольф. Вот какие мы.