В Милуоки в стикбол не играют - Коулмен Рид Фаррел. Страница 8

– Мы могли бы поговорить позже?

– Да, я бы хотела с вами поговорить. Встретимся перед библиотекой в семь часов. Отлично. – Она снова поклонилась, едва заметно.

Я смотрел, как она в тишине идет по коридору.

Потом открыл дверь в комнату Зака ключом, которым снабдил меня Джеффри. Одним из преимуществ Риверсборо – или, по мнению других, недостатком – являлось то, что студенты не обязаны были жить по двое. Зак предпочел жить один. Вероятно, это было ошибкой, и, вероятно, виноват в этом был я. Во время наших разговоров я без конца распространялся о том, что самостоятельная жизнь – это лучшее, чего я достиг за все эти годы. Она учит справляться с одиночеством. Учит ответственности. Ты познаешь оборотную сторону свободы. Мне и в голову не приходило, что он слушает. Полагаю, я забыл упомянуть, что вступил на свою одинокую тропу только после окончания колледжа.

Войдя внутрь, я увидел, что комната Зака в Риверсборо имеет такой же вид недавно прошедшего по ней торнадо, как и его комната дома. Кто-то очень настойчиво что-то искал, причем был уверен, что это у моего племянника есть. Недостаток деликатности этот парень более чем компенсировал непреклонной решимостью. Я позвонил в лучшее маленькое Полицейское управление по эту сторону границы.

Музыка зазвучала все та же, но слова изменились. Полицейские Риверсборо по-прежнему были уверены, что с Заком ничего плохого не случилось.

Они были уверены: кто-то из студентов заметил, что Зака нет, и воспользовался ситуацией.

Данная новость не слишком удивила Макклу. Он сказал, что был бы более потрясен, если бы комната Зака в спальном корпусе осталась нетронутой. Он заставил меня записать несколько вопросов для Киры Ватанабэ, а я спросил, какие там новости у него. Он ответил, что заново расспрашивает всех, каких может, друзей Зака по Касл-он-Хадсону, но добился пока что лишь пары чашек травяного чая и нескольких неприязненных взглядов. Осталось проверить еще двух друзей, и можно будет на этом закончить. Живет он в доме Джеффри. Фацио нашел в доме Калипарри ключ от банковской ячейки, но не уверен, что это имеет какое-то отношение к исчезновению Зака. Фацио собирается выяснить, что это за банк, и получить ордер.

– Постой-постой, – перебил его я, – вы что там с Фацио, поцеловались и помирились или что? Откуда ты так много знаешь о его действиях?

– Сержант Херли помогает.

– И как ты к ней подъехал?

– Я не подъезжал, – ответил Джонни. – Она сама пришла.

– И снова в игру вступает очарование старины Макклу.

– Да не мной она заинтересовалась, Клейн. Что я могу поделать, если она ничего не смыслит в мужчинах?

– Иди-ка ты сам знаешь куда. Поблагодарю потом.

– Ну да, когда рак свистнет. Может, я что и накопаю.

Пока я пересекал кампус, пошел снег. Кира Ватанабэ снова ждала. Она заметила меня не сразу, поэтому я постоял в тени, наблюдая, как белые хлопья опускаются на ее густые черные волосы, ниспадавшие значительно ниже плеч. Она была стройной, как тростинка, и не выше пяти футов, но под ветром не гнулась. Через толстые шерстяные леггинсы были заметны очертания крепких икроножных мышц. На свету кожа ее треугольного личика казалась одновременно и молочной, и прозрачной, как оболочка жемчужины.

Когда я вышел из укрытия, мы нервно и слишком уж долго жали друг другу руки. Широко улыбнувшись, а потом смутившись от того, что именно я могу прочесть в этой улыбке, Кира заставила ее исчезнуть.

– Идемте, – проговорила она и повела меня прочь с кампуса.

Мы шли молча, и я был рад этому. Я ощущал себя косноязычным и неуклюжим, словно ко мне вернулись мои семнадцать лет. Я чувствовал запах ее волос: цветущий жасмин в снегу. Странно, что эта девушка заставила меня снова ощутить себя живым. В последний раз это было очень давно. Мой внутренний голос неустанно напоминал мне о Заке, моем отце и детективе Калипарри, но, пройдя несколько сотен ярдов, я не слышал уже ничего, кроме наших шагов.

В кофейне, которая располагалась в подвальчике, было темно, и пахло там, как в кабинете у Фацио. Стены были украшены граффити и капельной живописью. Какой-то шут в берете играл на маленьких сдвоенных барабанах, прищелкивая пальцами и читая стихи бит-лайт. Выходило не так уж и плохо, но я готов был поспорить, что слова песен «Перл Джэм» он знал гораздо лучше, чем «Мексико-Сити блюз» или «Хаула». Забавно, но поверхностно. Для студентов колледжа это была Мода, которую они примеряли на себя и отбрасывали, как мини-юбки или бусы братской любви, что в ходу у хиппи. На следующий год это будет диско.

Я заказал «ирландский кофе», Кира заказала чай. Когда официантка принесла наши напитки, Кира вытащила что-то из сумки и положила на стол рядом со свечой.

– Надеюсь, вы не против, – она отвела взгляд, – подписать это для меня?

Я увидел зачитанный экземпляр своей последней книги – той, что я не смог продать в виде сценария, – «В Милуоки в стикбол не играют». Слишком жесткая для девяностых годов, писала критика. Ну надо же, слишком жесткая.

Когда я заколебался, девушка испугалась:

– Простите. Не надо было просить. Пожалуйста»

– Не глупите, – ответил я и взял ее ручку. Она прочла надпись:

– «Дорогой Кире, Жемчужной коже, Цветущему жасмину в снегу». Красиво. Я ничего не понимаю, но красиво.

– Может, когда-нибудь и поймете. Наклонившись через стол, она поцеловала меня в щеку.

– Мне нравится, как колется ваша борода.

– А мне – ваш поцелуй.

Она убрала книгу в сумку, и мы сделали еще один заказ. На этот раз Кира тоже попросила «ирландского кофе», и официантка пожелала узнать ее возраст. На счастье, у Киры имелось требуемое фальшивое удостоверение личности. Прошло уже лет двадцать с тех пор, как я пил с несовершеннолетней студенткой. Ее предупредительность, энтузиазм, не говоря уже о физической привлекательности, – все тешило мое самолюбие. А к сорока годам мое самолюбие сделалось маленьким и слабым.

Я задал ей вопросы, продиктованные Макклу, но без толку. Она больше знала об исчезновении Джимми Хоффы [7], чем Зака. Мы с Джонни занимались этим делом всего два дня, но оно уже приближалось к той точке, когда обнадеживал даже тупик. Умница Кира задавала не слишком много вопросов, на которые я не смог или не захотел бы отвечать. Думаю, она чувствовала мое нежелание углубляться в этом направлении.

– Между прочим, я специализируюсь на английской литературе. – Темы разговора она меняла быстро. – Люблю писать, но не могу. Слишком много одиночества. Слишком много заглядывания внутрь.

– Выходит, вы много знаете об одиночестве?

– Да. – Последовало неловкое молчание. – Ну, и каково это – быть издаваемым автором?

– Фантазии гораздо лучше реальности. Публикация твоих книг в основном помогает познакомиться с собственной неизвестностью. – Она нахмурилась. Не такой ответ ей хотелось услышать. – Извините, – сказал я. – У меня неважное настроение, и одиночество одолела. Дома, за письменным столом, я с ним справляюсь, но здесь…

– Я понимаю. – Лицо Киры оказалось совсем рядом с моим. – Где вы остановились?

– В гостинице «Старая водяная мельница». А что?

– А то, дядя Дилан, что в тебе нет ничего неизвестного, и сегодня ночью я вместе с тобой хочу прогнать наших демонов.

Аргументами, способными убедить нас обоих, что она ошибается, я не располагал.

Мир действительно вертится

Я лежу в темноте, слушая слабое шипение гостиничного душа. Через жалюзи пробивается красно-желтый свет неоновой вывески. Я встаю, незажженный «Кэмел» прилип к нижней губе. Взяв пиджак, достаю завернутую в коричневую бумагу бутылку. Поворотом колпачка разрываю наклейку акциза и делаю глоток дешевого пойла. Жидкость легко скользит в пищевод, по ощущению напоминая битое стекло. Делаю еще глоток. Стекло по-прежнему битое, но края уже не такие острые. Вынимаю из кобуры свою пушку тридцать восьмого калибра и кручу барабан, просто потому, что мне нравится клацанье, которое он издает. Я прижимаюсь ухом к двери в ванную комнату – душ все еще шумит. Я раскрываю сумочку и дулом револьвера аккуратно ковыряюсь в ее содержимом. Никогда не знаешь, что может выскочить из сумочки девицы и укусить тебя. Но эта умна. Я не нахожу ничего, что указало бы мне на мотив, побудивший ее забраться в мою постель. Шум воды прекращается. Я защелкиваю замочек, кладу сумочку на место. Убираю револьвер в кобуру и наливаю спиртного в стакан, помеченный призывным оттиском ее накрашенных губ. Она выходит из ванной комнаты, верхний край полотенца, в которое она завернулась, чуть прикрывает розовые соски. Вручаю ей стакан со словами: