Белая башня - Демина Карина. Страница 13
Цветочные масла?
Нет, что-то куда более знакомое… кровь.
Она, засохшая, старая, лежала на ступенях. Она въелась в камень, сроднилась с ним, ставши неотделимой, но запах, запах сохранился.
Верховный потрогал пятно и поднес пальцы к глазам. Со вздохом разогнулся и, опираясь ноющей рукой на стену, поднялся на первую ступень. Высокие. В его пирамиде пониже будут. Да и много тут… ничего.
Справится.
Не так уж он стар и немощен.
Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. И с каждой минутой крепло внутри раздражение. Вот ради чего все?
Лестница вывела в другой коридор.
И здесь уже слабо, тускло, но горел факел. Кем был оставлен? Мекатлом? Императрицей? Не важно. Главное, что огня хватило, чтобы осветить вереницу золотых масок. Они начинались сразу от входа, и Верховный узнал ту, что была ближе.
Император.
Маска была из числа храмовых. Их каждый год выплавляли по дюжине. Эту Верховный даже помнил, держал в руках, тогда аккурат нашептали, что золото для масок разбавляют медью.
Он не удержался, коснулся поверхности.
Разбавляли.
И давно. Настолько, что утратили всякую осторожность. Жадность… у людей множество пороков, но жадность, пожалуй, опаснее прочих. И маску эту Верховный собирался отдать на переплавку, но вот беда, Император требовал новую, а времени, чтобы сотворить… теперь же она, несовершенная, осталась в вечности. В том числе упреком Верховному.
Многие тогда отправились на вершину пирамиды.
В том числе и смотритель Казны. Он, кажется, был из рода… Верховный забыл, какого. Главное, определенно род оказался недоволен. И врагов у Верховного прибавилась.
А вот еще одна маска.
Отец Императора.
И его дед… Верховный застал его правление. Прадед… вереница масок тянулась, и каждая походила на другую. В какой-то момент начало казаться, что все эти маски – суть одно лицо. Жутковато. А главное, Верховный пропустил момент, когда золото начало оживать.
Сперва мелькнула и погасла искра на гладкой поверхности одной маски. Ожила в другой.
Засветилась третья, тускло, неровно, пятнами.
А вот в четвертой свет окреп, пусть все одно был неравномерным. Пятая… еще немного и откроет глаза. Разомкнет слипшиеся губы, задав вопрос, на который у Верховного нет ответа.
Что он делает здесь?
Впрочем нет, маски не стали говорить. Зато потянуло свежим воздухом. И кровью… тоже свежей.
Три ступени.
Приоткрытая дверь, которой Верховный коснулся осторожно. Площадка три на три шага. И бездна внизу. Марево огня на небесах почти погасло, лишь редкие всполохи тревожили тьму.
– Красиво, – девочка сидела на самом краю, свесив ноги в бездну. А за спиной её темной грудой виднелось тело. – Хорошо, что ты пришел.
– Не уверен, что мне сюда можно, – Верховный оторвал руку от двери. Отпускать её было боязно, хотя он и понимал, сколь нелепый это страх.
– Теперь, наверное, да… или нет. Я не знаю.
Она смотрела на небо.
– Их так много…
– Звезд?
А вот кровью пахло резко. Верховный посмотрел на тело… нет, подходить к нему не стоит. Мекатл или мертв, или почти. В любом случае, он не так и важен.
– Да… я не помню, где я жила раньше, но знаю, что не видела столько звезд. Никогда, – она обернулась и лицо её было бледно. – А ты?
– Видел. Я каждую ночь поднимаюсь… поднимался…
И теперь придется снова, потому как Мекатл мертв. А кому еще поручить столь нужное, но при том грязное дело? То-то и оно, что некому.
Совершенно некому.
– Я не хотела, – девочка протянула руку. – Не хотела его убивать. Он сам виноват.
– Конечно.
Верховный коснулся тонких пальцев. Хрупкие какие. И ноготки полупрозрачные, и рука сама во тьме кажется белой, а что под ноготками темная кайма грязи пролегла, так ведь ребенок.
Пусть и божественный.
Дети вечно ищут что-то. Грязь в том числе.
– Ты не боишься меня? – в её глазах и звезды, и марево, и вопрос.
– Боюсь, – признался Верховный, опускаясь на камень. Получилось тяжеловато. Заныла спина и суставы тоже. Как бы потом подняться.
– Почему? Я ведь никогда не делала тебе плохого. Другим делала. Но тем, которые сами хотели сделать мне плохо.
– Это сложно объяснить…
Смотрят выжидающе. Ну да, не ответ.
– Ты – дитя. Я смотрю и вижу дитя. Чудесное. Красивое. Такое, которому радовалась бы любая мать и любой отец…
– Я и её не помню. Маму.
– Ксочитл тебя любит.
– Да… она… как мама, – и брови хмурятся. – Но говорить нельзя. Если сказать, то её убьют. Это правда?
– Попытаются, – кивнул Верховный. – Дело в том, что ты не только дитя, но и воплощение власти. Высочайшей. И тот, кто влияет на тебя, тоже получает часть этой власти. А кто может повлиять на дитя сильнее, чем та, что подарила жизнь? Или та, кого он почитает наравне?
– Я поняла, – девочка была серьезна. – Спасибо.
– Не за что. А вот в остальном… тебе доступно то, что не доступно ни мне, ни кому бы то ни было из взрослых. Ты можешь забрать жизнь. А можешь вернуть её. Это сродни тому, что делали боги. Но боги давно ушли. И люди привыкли к тому, что боги далеко. Более того, людям не нужно, чтобы боги возвращались.
– Как тот, который из золота?
– Да. Боги ведь могущественны. Настолько, что ни один смертный, будь он воин или даже маг, не сравнится с ними в силе. А стало быть, мы все тут станем не жрецами, воинами или владетелями земель, к слову которых прислушиваются те, что стоят ниже. Мы все станем игрушками в руках богов. А кому это нравится?
Она чуть задумалась.
– Каждый, кто оказывается рядом с тобой, он знает о твоей силе. И боится.
– Силы?
– И силы. И того, что дана она ребенку. Вдруг да ты обидишься и отнимешь жизнь? Или из прихоти? Каприза?
– А другие так не делают?
– Делают, конечно… как-то великий Император, живший задолго до твоего рождения, решил, что его оскорбляет вид увечных людей.
– И что он сделал?
– Велел их казнить.
– И казнили?
– Несомненно. Слово Императора – закон.
Впрочем, прожил он недолго, слег почти сразу после зимнего празднества, холодной воды напившись. Случается…
– И его тоже боялись?
– Да.
Как любого безумца. А дети ведь где-то совсем рядом… но эта девочка сидит на краю, мотая ногами в пустоте. И где-то там, внизу, видна россыпь огней. Во внутреннем дворе все еще царит суета. И надобно возвращаться. Сделать какое-то заявление, объявление, объяснение. Что-то, что гонцы развезут по храмам Благословенного города, а там и дальше. Слово, что будет сказано и успокоит людей.
Или нет.
Вряд ли Верховный способен найти такое слово, которое их успокоит.
– Звезды красивые. И небо, когда горело… я вспомнила огонь.
– Огонь?
– Да. Там, где я жила… я почти ничего не помню.
И маг уверяет, что это нормально, что утраченная память – суть следствие обряда. А может даже её специально убрали?
– Это тебя беспокоит?
– Нет. Пожалуй, нет… ты не разговариваешь со мной, как с ребенком. Некоторые… особенно один старается. Он привез мне кукол. И еще подарил девочек. Пятерых. Они глупые, – Императрица наморщила носик. – Хотят со мной играть. И кукол делят, делят… я сказала Ксочитл, чтобы не приводила их больше.
– Он хотел сделать тебе приятное.
– Да, я понимаю. Но… я ведь действительно… это странно. Иногда мне хочется играть. И куклы красивые. Ксочитл шьет им одежду. И мы смеемся. Она рассказывает сказки, и я слушаю. Мне нравятся её истории. А потом все это становится вдруг таким бессмысленным. Пустым.
Девочка обняла себя.
– И я вижу, что все… что неправильно. Что этот человек ищет способ повлиять на меня. Что ему нужна не моя радость, а взамен на куклы и девочек он хочет земель. Или золота. Или чтобы его кем-то назначили. Или не его.
– Это взрослая жизнь. Он просто привык так… твоему отцу дарили охотничьих соколов или вот собак. Лошадей. Наложниц.