Это всё ты (СИ) - Тодорова Елена. Страница 31

Просто… Не остается сил, чтобы находиться рядом.

Живот болит до конца дня. Не помогает даже горячая ванна. Измаявшись, около полуночи принимаю дома таблетку Но-шпы. Только после этого мышцы расслабляются, и я забываюсь тревожным сном.

В этой туманной дреме является Нечаев и снова кусает меня. Кусает до крови. По всему телу прогрызает кожу. Лижет эти раны. А потом с утробными звуками сосет мою кровь.

Просыпаюсь мокрая. Дрожащая и пылающая. Все тело пульсирует от боли, словно Ян и правда меня всю искусал.

Боже… Что же со мной?

Пусть пройдет!

22

– Нужный тебе человек находится далеко, – проговаривает старик с какой-то, мать вашу, блаженной улыбкой.

Стискивая челюсти, совершаю медленный вдох.

– А конкретнее? – толкаю достаточно терпеливо.

Седой и подавно не спешит. Вставляет в рот сигарету, затягивается и, глядя вдаль, в пространство над крышами складов металлобазы, со свистом выпускает облако дыма.

– Да кто ж его знает… – тянет безбожно. – Уехал сразу, как о нем интересные люди справки наводить стали. Говорят, где-то в деревне у родни отсиживается… На север от Одессы… А точными координатами я не владею… – последнее уже совсем пофигистично выдает. Острым взгляд старика становится, только когда пробивает по интересующей его теме: – На бутылку-то дашь?

– Дед, – давлю со вздохом и качаю головой. – Нароешь мне название деревни, дам на ящик.

– Эть… – сплевывая, разочарованно рубит ладонью воздух.

Смотрю на него и понимаю, что материальный стимул все-таки нужен сейчас, иначе наш разговор вообще не отложится в его памяти.

– Лады, – проговаривая, тянусь за портмоне. Выдергиваю стольник, потому что ничего другого налом не ношу. – Держи для мотивации.

– Это что – баксы? – присвистывает дед. Резво выдергивает небрежно протянутую купюру. Разворачивает, что-то щупает, всматривается и все это время, не размыкая губ, с треском таскает и с шумом выдыхает никотин. – Тарас! – подзывает какого-то пацана. Невольно обращаю внимание на босые грязные ноги и подкатанные до колен, едва держащиеся на бедрах потрепанные джинсы. Далек от всеобъемлющего сострадания, но когда сравниваю таких детей со своими младшими, за грудиной что-то екает. – Ну-ка, глянь! Настоящие?

Ухмыляюсь, когда этот пацанюра с видом эксперта принимается изучать стольник.

– Шершавые, – бормочет, кривя губы. Взглянув на меня из-под спутанной рыжей челки, в две секунды сканирует с головы до ног. – Настоящие. Точно, – подбивает в итоге.

– А это сколько в наших-то?

Больше не слушаю.

– Про адрес не шучу. Хорошо отблагодарю, – напоминаю главное. Прежде чем развернуться, бросаю пацану: – К машине со мной подойди, номер напишу.

Слышу, как тот приглушенно совещается с дедом. Но не проходит и минуты, догоняет. Пока нашкрябываю на первой попавшейся карточке номер, разглядывает тачку, стучит ногой по колесам и, как все пацаны, с горящими глазами тарахтит вопрос за вопросом по комплектации и техническим характеристикам.

– Механика или автомат? Объем какой? А сколько лошадей? Все заводские? Или растачивал? Скока жрет? А прет?

Серьезно отвечаю на каждый, потому как привык к подобному со своими младшими.

– Это себе возьми, – даю после карточки еще два стольника сверху. – Деду не говори. Выдурит, пропьет, – без лишних экивоков поясняю по сути. – Одну сотку спрячь, чтобы бабки имелись в запасе – так должно быть всегда. А на вторую купи, что тебе нужно.

Он, конечно, охреневает от такого поворота. Резко затихает и видно, что сомневается: брать, не брать. Но, поколебавшись, все же забирает. Краснея, прячет по карманам.

– Ты – человек, – заключает неожиданно.

И пронзив наискосок взглядом, вразвалку удаляется.

Какое-то время смотрю ему вслед. И вдруг вижу, как он подбивает моток какого-то мусора и начинает его чеканить [3].

– Играешь? – выкрикиваю якобы равнодушно.

– Такое, – протягивает в тон мне.

– Пасуй.

Удивляется, но заряжает.

Со смехом принимаю и отбиваю обратно крученый.

– В спортшколу не хочешь? – выдыхаю через пару красивых подач.

– Это че там? По правилам, все дела?

– Угу. Все дела.

– Надо подумать, – выдает пацанюра важно.

Я усмехаюсь.

– Ну, надумаешь, звони.

Смотрю на протянутую им чумазую руку.

Проверка? Прохожу.

По дороге в универ стараюсь фокусироваться лишь на деле отца. Гоню все мысли о Ю, даже когда взгляд цепляется за оставленную ею вчера розовую хренотень, которая вроде как, если открыть, служит зеркалом. Показал, что оно есть на козырьке, Юния отложила свою штуковину на центральную консоль и, когда выскакивала вечером, очевидно, забыла. Теперь мозолит мне глаза и накручивает гребаные воспоминания.

Вот на хрена я продолжаю бесоебить?

Разве я дебил? Разве непонятно, что загремел только я, а Ю ровнее ровного? Разве не ясно, что ни к чему хорошему эти мои соплеметания не приведут?

Проезжаю тот самый участок с заброшенной стройкой, где два с половиной года назад случился треш, разрушивший жизнь моей семьи, и по спине озноб бежит.

Мне нужен чувак, ставший свидетелем встречи отца с зарезанным чинушей. Если он подтвердит, что тот был жив, когда папа уезжал, расследование возобновится.

Возможно, мужик видел что-то еще? Возможно, засек настоящего убийцу? Возможно, обладает еще какой-то ценной информацией?

И снова на розовую плюшку смотрю. Она так отвлекает. Шляпа.

Скажем так, я погружен во мрак.

А если честно, мне тупо больно и грустно. Никогда не ощущал себя таким сконфуженным, как в тот проклятый день, когда Ю плакала из-за моего засоса, как из-за гребаного апокалипсиса.

Еще честнее?

У меня внутри намешало такие сгустки, что казалось, я, блядь, сам способен разрыдаться. Трусило нещадно. Колошматило, сука. Разрывало.

А Ю… По реакциям Ю выдавала тот самый винегрет, из-за которого мое сердце то замирало в надежде, то разбивалось в отчаянии.

«Не делай так больше…»

Вторую неделю святой. Под стать главным «архангелам».

И все равно…

«Мне кажется, в нашей дружбе есть что-то неправильное…»

Это «кажется» не спрятать.

Оно алчно пялится на Ю. Оно интимно массирует ее ручки. Оно влажно целует ее запястья. Оно жадно ловит ее вдохи и выдохи. Оно бесцеремонно зарывает пальцы в ее волосы. Оно ласково гладит ее затылок и заднюю часть шеи. Оно, блядь, нагло прижимается к ее бедрам и животу.

В любой из этих моментов Ю цепенеет и, прекращая дышать, замеряет уровень радиации моей, мать вашу, дружбы. Естественно, дальше, чем она способна вынести, я не посягаю, так и получается, что спускает мне все эти ублюдочные, сука, хитрости. Раскраснеется, опустит взгляд, дышит рвано и снисходительно молчит.

Вот и сейчас… Подкрадываюсь сзади, пока она перебирает папки с нашими практическими работами на кафедре. Рядом еще толпа наших трется, но когда я опускаю ладонь на поясницу Ю и прижимаюсь к ее боку, она дергается и отрывисто вздыхает.

– Привет. Что тут у нас? – задвигаю типа беззаботно.

А сам жру ее взглядом. Бессовестно.

Все никак не врубаюсь, почему она, такая пугливая, словно бы трепещет.

Незаметно перебираю пальцами край ее кофты, пока не добираюсь мизинцем до голой кожи. Прикладывая, опрометчиво призываю злых духов. Они высаживают из своих закопченных луков тысячу стрел, и все мне прямо в сердце. От него морозом кривые молнии бегут.

На коже проступают мурашки. У Ю тоже. Синхронизируемся.

– Привет… – Выдох. Вдох. Выдох. – Готовимся к практической? Вот твоя папка, – оповещает за секунду до того, как вбивает ее мне в грудь. – Эм… Еще методичку возьми.

Растирая ей поясницу, неосторожно соскальзываю пальцем за резинку юбки. Она тут же вскидывает голову, расширяет глаза и палит ошарашенным взглядом.