Это всё ты (СИ) - Тодорова Елена. Страница 39

Юния Филатова: Знаю, уже очень поздно. Но это важно.

Юния Филатова: Ты можешь прийти на нашу старую футбольную площадку?

Юния Филатова: Пожалуйста.

Юния Филатова: Я должна тебе кое-что сказать.

Юния Филатова: Пожалуйста.

И все равно тишина.

Доведенная до отчаяния, решаюсь позвонить по видеозвонку в мессенджере. Там такая противная мелодия, что его точно разбудит.

Вызов принимают. Но это не Ян.

Моргая, отрывисто втягиваю воздух.

– Ну чего тебе, ангелок? – раздраженно толкает Кира.

А я разглядываю в полумраке незнакомой спальни ее едва прикрытое простыней тело и слова сказать не могу.

Пока не хлопает какая-то дверь, и в камеру не врывается полуголый Ян. На нем полотенце. Кроме него, о том, что он только вышел из душа, свидетельствуют его мокрые волосы.

– Дай сюда телефон, блядь, – гремит приглушенно, но крайне сердито. Вопрос мне уже мягче выдает, но отголоски той злости еще горят и в нем: – Что-то случилось?

Хмурое лицо Нечаева попадает в камеру примерно наполовину. Он как будто не хочет себя снимать. Но тем самым, пока выходит в другую комнату, предоставляет мне полный обзор на валяющуюся посреди разобранной кровати Киру.

Господи… Он снова ее целовал.

И не только целовал…

– Что случилось, Ю?

– Ничего!

Я выхожу на новый уровень боли, о существовании которого даже не подозревала. Выжигает внутри так адски, что находятся тут же и свежие слезы.

– Что значит ничего? Ты же зачем-то звонишь? Писала что-то… – наклоняясь, просматривает сообщения, за которые мне сейчас безбожно стыдно. – Могу прийти. Выходи.

– Нет… – выпаливаю, продолжая гореть и задыхаться. – Я не выйду. Теперь не выйду. Больше не надо. Уже неважно. Нечего говорить.

Замолкаю.

И он не говорит ни слова. Только вот... Перемещается в кресле, смотрит с таким напряжением, что, кажется, эти волны тока с гудением через экран проходят. Я всхлипываю, но отбить видеозвонок не могу. С какой-то разрушительной тоской ловлю в фокус ту часть лица Яна, которую улавливает камера. Половинку искривленных и припухших губ, изогнутую бровь, багровое рассечение над ней и на виске, ссадины на скуле и на подбородке, а также… Задерживаю дыхание, пока дрожь сотрясает тело, но оцениваю его левый глаз – покрасневший и лихорадочно блестящий.

– Что ты хочешь, Ю? – хрипит Ян, как будто вымученно. Вижу, как дергается кадык у него на шее, и как устало опускается голое плечо. – Ты можешь сказать прямо?

Захлебываясь слезами, мотаю головой.

Он надсадно вздыхает и вроде как усмехается. Но тут же крепко сжимает челюсти и зажмуривается так сильно, что мне больно становится. Растрепывает ладонью и без того торчащие волосы и снова смотрит на меня воспаленным взглядом.

Прожигает с невероятной силой чувств, заставляя задыхаться.

– Если ты не будешь говорить, зай, я не смогу понять…

– Пока… – роняю я, прежде чем отключиться.

Юния Филатова: Мы больше не друзья.

Ян Нечаев: Конечно, блядь. Как скажешь.

Ян Нечаев: Мы больше, чем гребаные друзья.

Ян Нечаев: Мы больше!!!

По телу несется знакомый разряд. Но мне на него плевать. Отшвыриваю телефон и, скорчившись от непереносимой муки, разражаюсь новым потоком рыданий.

Ян с Кирой… Ян с Кирой!!!

«У-у-у…» – натуральным образом вою, закусывая себе руку.

И Свят… Еще и Свят…

27

Уснуть мне удается только на рассвете. Отрубаюсь с мучительно ноющим сердцем, гудящей головой, заложенным носом и опухшим от многочасовых рыданий лицом. А просыпаюсь и вовсе нездоровой – с температурой и болью во всем теле.

– Все-таки догнал и тебя этот вирус, – бормочет мама, глядя на термометр.

Прикосновение прохладной ладони дарит мимолетное облегчение. С хриплым вздохом прикрываю веки.

Какой вирус?

В груди сквозная дыра, будто вырвали часть меня. Но как маме это объяснить, если я страдаю по тому, о ком не позволено даже думать.

– Кипяченое молоко и зоологическое печенье, – объявляет мама в свой следующий приход.

Слабо улыбаюсь, пока она пристраивает на тумбочку поднос.

– Спасибо, мамочка, – благодарю растроганным шепотом, жалея о том, что маленькой мне уже никогда не стать.

И не помогут мне ни молоко, ни печенье, ни какие-нибудь другие ритуалы. Глубоко под кожу уже затесалось нечто такое, что вырвало меня из мира наивности и беззаботности навсегда.

Жаль, что грешные чувства – это не то, чем можно с кем-нибудь поделиться и получить поддержку. Смотрю на маму, пока она гладит меня по волосам, и представляю, как низко бы упала в ее глазах, посмей я только озвучить свою боль.

– Теперь лекарства… – проговаривая это, подает мне таблетку за таблеткой. Мне в голову не приходит ни сопротивляться, ни уточнять, что это и для чего. Покорно все проглатываю, обильно запивая водой. – Выглядишь, конечно, печально, ангелок… – озвучивает очевидное, касаясь ладонью щеки.

Ловлю ее и, прикрывая глаза, задерживаю.

Грудь сдавливает так сильно, что из-под ресниц выскальзывают слезы. Но мне все же становится чуточку легче.

– Боль стихнет после лекарств и хорошего сна, – заверяет мама, прижимаясь губами к моему лбу. – Поспи, родная.

Знала бы ты, мамочка, что это за боль… Знала бы…

– Поспи, поспи.

– Хорошо.

И правда на пару часов отключаюсь. Сон тревожный уволакивает.

Стою перед дверью, не решаясь постучать. Собираю все свои силы, а их будто нет. Но и развернуться обратно не могу. Стою и стою, дыша все тяжелее и все отрывистей. А когда в какой-то момент осмеливаюсь провернуть ручку и войти, нарываюсь на кошмарные для моего сознания события – над распластанной на кровати обнаженной Кирой зависает полуголый Ян.

– Боже мой… Нет! Не целуй ее! Пожалуйста!

Он поворачивает голову. Смотрит на меня абсолютно черными глазами и ухмыляется. Смех волнами отбивается от стен и летит затяжным эхом в окружающую нас пустоту.

Ян снова смотрит на Киру.

И… Целует ее.

Смущающе страстно. Болезненно глубоко. Завистливо ласково. Шок не сразу позволяет понять эти ощущения. Но вскоре я допираю, что первыми здесь являются мои чувства, вторыми – его действия.

В то время как в груди разрывается сердце, низ живота стягивает узлами и прошивает жгучими спазмами. Жар в теле становится убийственным.

Да пусть я уже умру от банального гриппа!

Я рыдаю в голосину, но Яну с Кирой это не мешает. Постанывая от удовольствия и завораживающе покачиваясь навстречу друг другу, они продолжают целоваться.

Кричу от боли и бессилия, но не работает даже это… Потому я просто зажмуриваюсь и убегаю. Преодолеваю каких-то пару метров и вдруг оказываюсь на краю темного ущелья. Ветер бросает мне в лицо мои запретные мечты. Кружась, заплетая вокруг меня саван. Подгоняет шагнуть дальше. И я… Шагаю.

Пока лечу в пропасть, в какой-то момент легче становится. Разлетаюсь на куски, чувствую это. И вдруг нервную систему сотрясает страх, заставляя дернуться и резко проснуться.

Пару минут пялюсь в потолок. Осязая себя в реальности, которая, увы, ничуть не лучше сонного бреда, понимаю, что тело мокрое от пота, а лицо – от самых настоящих слез.

Проходит немало времени, прежде чем мне удается подняться, чтобы привести себя в порядок.

А потом… Только я восстанавливаю энергию, которую потратила в душе, родители проводят в мою комнату Святика.

– Лекарство прибыло, дочь, – юморит не в тему папа.

«Ахаха», – звучит в подсознании голосом Яна, вынуждая меня покраснеть.

– Оставим детей, – улыбается заговорщицки мама.

К сожалению, я не могу возразить.

Они выходят, а Свят шагает к моей кровати. Присаживаясь, кладет мне на колени тяжелый и освежающе прохладный букет кремовых роз. Касаясь лбом моего лба, нежно обнимает.