Это всё ты (СИ) - Тодорова Елена. Страница 63

Но это не значит, что в этом же крепком духом и телом человеке не может жить простой влюбленный пацан. Поэтому стоило ей только намекнуть на взаимность, я разом все щиты сложил, избрав путь быть максимально открытым.

«Я тебя тоже…»

И понеслась.

Любовь в каждом моем взгляде, в каждом слове, в каждом действии.

Оторвавшись от пышущих жаром розовых губ Ю, с не меньшим кайфом просто прикладываюсь лбом к ее переносице.

– Ты меня лова-лова? – хриплю, придерживая за талию и заставляя словно в танце раскачиваться.

Выдаем глаза в глаза все. Но я хочу слышать, как она говорит, задыхаясь.

– Угу.

– Что? – смеюсь, упиваясь искренним смущением своей девочки. – Скажи. Лова-лова, м?

Втягивая с перебоями воздух, Юния так же выразительно прочищает горло.

– Лова-лова, – шелестит приглушенно.

Оставляю на ее губах еще один благодарный поцелуй, беру за руку и вывожу из спортзала.

– Хочешь со мной в душ? – задвигаю якобы на приколе.

Скашивая взгляд, вижу, как Ю спотыкается. Ржу, а она закашливается.

Слюна не в то горло ушла?

– Ян… Ты…

Слов моя Бесуния не находит.

– А что такого? Почему бы не спросить? Все сложное просто, Ю, – говорю же, соблюдаю полную откровенность. – Я буду спрашивать, ты раз откажешь, два откажешь… Через неделю тебя этот вопрос перестанет шокировать, а через две – ты согласишься.

– Ян…

– Дыши, – напоминаю заботливо, когда останавливаемся у двери, которая ведет в женскую раздевалку. Глядя Ю в глаза, продолжаю так же четко и уверенно, хотя, честно, нахлобучивает меня в этот миг нехило: – Я восхищен твоим целомудрием. Обещаю тебе быть смиренным и терпеливым. Но с верой в сердце, что настанет день, когда ты выберешь меня как мужчину, чтобы познать все виды любви.

Это, вероятно, самый откровенный текст, который я когда-либо толкал. Переполненный смущением, едва сдерживаюсь, чтобы не выдохнуть после этой речи, как после штанги, вес которой ты, натянув все жилы, с трудом выжал. По раздувшимся в припадке масштабного напряжения мышцам летит дрожь. Но я стою, как будто не бомбит – нерушимо. Не сгибаюсь – грудь на полный разворот плеч. Не закрываюсь – взгляд прямо в блестящие глаза Ю.

Ее лицо горит, а дыхание срывается. Она часто моргает. Но ничего не отвечает.

Я нахожу в своей голове любимый альбом: «Поцелуи с Ю». Разворошенные кадры, конечно же, бьют в голову как самое крепкое бухло и люто рубят мне по нервам. Но суть не в том. Разворачиваю этот лагерь, чтобы напомнить себе, как Ю возбуждается, и заверить себя, что все у нас будет.

Она боится и стесняется, но она уже этого желает.

Я же видел, как Ю терлась об меня, как отчаянно сжимала бедра, и как при этом дрожала. Ее так сильно накрывало, что мне, блядь, больно было. Особенно, когда уловил запах ее возбуждения. Сам не знаю, как не опрокинул ее в ту же секунду.

Потрогать хотел, чтобы облегчить хотя бы муки Ю. Но она испугалась. И дреманула от меня в лес. Это, естественно, приглушило все порывы. Задвинул свою похоть под санкции. И дальше… Тренировать терпение.

Только бы не докатиться до откатов или каких-то бездушных автоматов.

Охота раскрывать Ю. Пускай медленно, черепашьим, мать вашу, ходом, но продвигаться вперед.

– Ладно. Иди, – говорю как могу мягко, хотя голос под весом эмоций хрипит и рвется давить. – Встретимся здесь же минут через пятнадцать, ок?

– Угу, – мычит Ю и сбегает.

Как ни странно, после того, как преодолеваю порыв войти следом за ней, чувствую, как тело постепенно расслабляется. В душе остатки пожара тушу. Передергиваю, конечно же. Культ есть культ. Я если чему-то предан, то предан до конца.

Хах.

А если серьезно, пугает меня то, что на самоудовлетворение все меньше времени уходит. Как бы не докатиться до состояния какого-то ебучего скорострела.

Но что поделать, если я, мать вашу, постоянно на пределе?

У меня никогда не возникало проблем во время траха. Однако именно сейчас я вспоминаю одну из лекций сексуального воспитания от отца. Он как-то так заметил тогда, что если девушка сильно нравится, откатать программу на сотку в первый раз практически нереально. Типа если не получится, это нормально. Не терять веру в себя и не стесняться. Мол, может быть с каждым.

Хах.

На хуй я это вспомнил?

Сейчас вот реально страшно становится.

Господи, дай мне силы… Дай мне силы, Господи!

Выдохнув, заставляю себя покинуть душевую. Одеваюсь, собираю шмот, выхожу в коридор и еще минут пять жду Ю.

Сердце почти успевает успокоиться, но я все равно первое время помалкиваю.

– Уладила с семьей? Все норм? Можем кататься? – спрашиваю, пока пролетаем родной проспект.

Даю себе добро задержать взгляд, даже когда вижу, как Ю краснеет.

– Да, все в порядке. Можем.

– Отлично.

Скольжу ладонью по ее колену, словно только сейчас получил на это разрешение. Замирая, не наглею. Она и так дрожит, пока поглаживаю большим пальцем.

– Можно я у тебя кое-что спрошу? О твоем отце?

Удивлен, но не показываю. Откровенность же, обещал себе.

– Спрашивай.

Хорошо, что нужно следить за дорогой.

– Дело возобновили?

– Пока нет. Только подали ходатайство в суд.

– Я… – шепчет Ю взволнованно. – Ян, я гуглила информацию. Прости.

Убирая руку с ее ноги, сжимаю руль сильнее, чем хотел бы. Моргая, не отрываю взгляда от мокрой дорожной полосы. Планомерно перевожу дыхание.

– Ну гуглила и гуглила, зай. Тебе не за что извиняться, – заключаю искренне.

– Просто… Мне теперь страшно, Ян. За тебя. Дело об убийстве. Это очень серьезно. А ты сам ищешь каких-то свидетелей, доказательства... Если твоего отца подставили… За этим наверняка ужасные люди стоят. Как ты не боишься?

Единственное, что я осознаю сейчас – несмотря на всю ту хероту, что ей навязывали люди, на мнение которых она полагается, как на истину, Юния допускает вероятность, что мой отец может быть невиновен.

Это уже надежда.

– Я сражаюсь за правду, Ю. За свою семью. За своих близких. У меня нет права бояться.

Она выдает какой-то судорожный вздох и вдруг сама находит мою кисть, чтобы сжать ее обеими руками.

– Все, кто считают тебя плохим, глупцы! – чеканит Юния в порыве.

Качнув головой, заставляю себя засмеяться, прежде чем посмотреть на нее.

– На самом деле, моя маленькая Ю… Внутри каждого человека есть темнота. В ней свои демоны, – поделившись этим, вынужден вернуть внимание на дорогу. Но тему не сворачиваю. Вытаскиваю из своей души то, что обычно прячу от всех. – Добро или зло – это всегда выбор. Сознательный. Я не без греха. Отнюдь. Есть чернота и в мыслях, и в действиях. Но в масштабе стараюсь беречь все то светлое, что в меня вложили родители. Отец больше всех, – беру паузу, только чтобы сглотнуть подступивший к горлу ком. – Знаешь лучше других, я был пиздец каким трудным ребенком. Но мой отец… Мой папа, – позволяю себе смягчить тон до тех интимных нот, которые раньше допускал лишь внутри семьи. – Он проявлял такое терпение в моем воспитании, которым чисто по-человечески невозможно не восхититься. В ретроспективе, конечно. Раньше я, упертый баран, не понимал. А сейчас считаю, что именно это послужило железобетонным фундаментом. Тем, что не дало мне провалиться. Тем, от чего я смог оттолкнуться. Это база, понимаешь? Возможность не потерять себя. Стать сильнее. Стать мудрее. Стать достойным человеком, Ю, – открывая самое сокровенное, вновь смотрю на ту, которую хочу видеть рядом с собой. – От меня зависят все сейчас. Разве я могу их подвести? – риторика, конечно. Сомнений не оставляю. – Папа десантник. И хоть я сам пока ни в каких войсках не служил, от отца часто слышал одну фразу, которая буквально врезалась в память. Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно. Понимаешь смысл? Вот я и бегу, Ю. Вот я и бегу… Два с половиной года бегу.

Так получается, что говорить заканчиваю, когда глушу мотор. И моя Ю, едва это слышит, издает какой-то странный всхлипывающий звук и бросается ко мне. Обнимает, сдавливая грудь не столько физически, сколько… Да я дышать не могу, так накрывает. Не раздувается диафрагма. Не поднимается клетка, в которую дробно долбит сейчас мое сердце. Не наполняются скрученные в тряпку легкие.