Собаки и другие люди - Прилепин Захар. Страница 23

Бассеты, как самые любопытные, немедленно бросились к нему.

Он тут же, не теряя достоинства, уселся, и лишь поворачивал голову, время от времени пошатываясь от вездесущих носов Зольки и Тольки, доброжелательно изучавших его.

Опасливый тонконогий Кай скакал, дурачась, вокруг.

Нигга, сделав неспешный круг по двору и даже не посмотрев в сторону нового пушистого жильца, уселся поодаль. Несмотря на устрашающий свой вид, Нигга был добрый пёс.

На другой день нам спешно понадобилось отъехать в город.

Кержака отнесли к соседу – узбеку по имени Улугбек, которого мы, за отзывчивый характер, звали на славянский манер – Любек.

Любек был вхож к нам в дом, чинил всё, что ломалось, а если у нас случалась необходимость отбыть, присматривал за нашим зверьём. Его знали и безоговорочно принимали все домочадцы и питомцы.

– Посмотришь за щенком, Любек? – попросил я, впихивая Кержака на порог его избы.

– Какой пушистый, – сказал Любек, произносивший русские слова чуть замедленно и с очаровательной бережностью, словно они были вылеплены из пластилина.

Чтоб не длить прощание с Кержаком, я тут же шмыгнул за дверь, заперев его, рванувшегося было вослед.

«…Ласковый дурачок… Всё будет хорошо…» – без труда убедил себя я.

Когда мы, уже запоздно, вернулись, Любек курил на крыльце своего дома.

– Ну и зверь, – озадаченно сказал он и громко почесал круглую голову.

Оказалось: едва я с утра закрыл за собой дверь – щенок отбежал в угол. За десять часов он так и не тронулся с места, лишь хмуро следя за всеми передвижениями Любека.

Если Любек проходил мимо слишком близко, Кержак тихо рычал. На попытку погладить его – тут же ощетинивался и, вскочив, хоть и по-детски, но уже злобно лаял.

К предложенной Любеком еде – миску тот пододвинул на всякий случай шваброй – не притронулся.

– Кержа-а-ак, – протянул я, входя в избу. – Это что ещё такое?

Он тряхнул лобастой головой и, чуть вихляя неловким ещё телом, помчался мне навстречу.

– А если б мы уехали на два дня? – спрашивал я, с кряхтеньем поднимая его на руки. – На неделю? Ты что, с голода умер бы?..

Кержак уже привычно растёкся у меня в руках кисельной грелкой во все стороны, но, когда я проходил мимо озадаченно улыбающегося Любека, щенок, засуетившись задними лапами, мягко взрыкнул.

…Тогда это ещё казалось нам смешным.

На прогулках с другими собаками он определил себе личное место возле хозяина – и шёл согласно своим представлениям о порядке, не навязываясь старшим и никому не мешая.

Двигался с лёгким умилительным подскоком, будто внутри у него играла весёлая песенка.

В чужие игры не лез, хотя наблюдал с интересом.

Мачистый чёрный пёс Нигга обожал заниматься с палками: если ему бросить хороший сук, долго с ним возился, не отдавая бассетам, которые боролись за добычу парой.

Кай, хоть и опасавшийся Нигги, тоже принимал участие в собачьих догонялках и разделе сука.

Три дня миновало, когда, в очередной выгул, Кержак решительно подобрал себе совсем маленький, чуть длинней человеческого пальца сучок.

Счастливой рысцой, стараясь не выпускать палочки из пасти, он шёл всю прогулку. Изредка совсем ненадолго её сплёвывал, но тут же поднимал. Подскочившие было бассеты не могли уцепиться даже за её краешек – такой маленькой она была.

С этой палочкой полчаса спустя он и вернулся во двор.

Дети хохотали: ни одной нашей собаке подобное и в голову не приходило.

– «Все играют с палочками, и у меня палочка: взял и несу!» – заливалась младшая дочь.

С тех пор он делал так постоянно.

Неделю спустя я впервые пересадил его со двора к другим собакам за сетку вольера. Он должен был привыкать к своей конуре.

Оказавшись взаперти, Кержак не выказал испуга. Развернувшись к дверям человеческого дома, лёг, ткнувшись носом в клетку, и стал ждать, когда его выпустят обратно.

Под вечер полил тёплый июньский дождик.

Я смотрел, лёжа в своей комнате, как бегут капли по стёклам большого окна, – и вдруг меня кольнуло в сердце: а как там наш дуралей?

Выбежал – и увидел ровно то, чего боялся.

Нигга, Кай, Золька и Толька разошлись по конурам – Кержак же лежал у дверей вольера, не двигаясь. Он был совершенно сырой. Капли били по чёрному носику. Щенок разбух от влаги, как забытая телогрейка.

Подняв на меня глаза, которые показались заплаканными, он не взмахнул хвостом и ни о чём не попросил.

Несколько дней спустя к нам в гости заглянула соседка – супруга вышедшего в отставку прокурора. Жена угостила её наливкой, и вскоре они развеселились.

Из своей комнаты на втором этаже, не слишком прислушиваясь, я различал их то затихающие и удаляющиеся, то вдруг прибавляющие в громкости голоса: словно они кружили вокруг дома на карусели.

Потом, по особенной суете в коридоре, когда люди вдруг начинают говорить низкими голосами, оттого что нагибаются к появившемуся четвероногому, – я догадался: с улицы забрали Кержака.

Спустя несколько минут голоса вовсе на время пропали, и я снова определил, что́ происходит этажом ниже: под чутким руководством жены гостья кормила Кержака с рук, чтоб они подружились.

– Ну, Кержак, – смеялась жена. – Ну пожалуйста.

«Опять не ест», – усмехнулся и я. До такой степени равнодушного к пище зверя у нас ещё не было.

Вскоре, захватив Кержака, женщины ушли купаться.

Река протекала у нас прямо возле дома: поднявшись с кровати, я видел в большом окне её тихие воды и песчаные берега.

Теперь уже с реки доносилось, как женщины заходят в холодную ещё воду, зовут к себе щенка, плещутся водой и снова смеются.

К вечеру жена вернулась, но уже в одиночестве.

– …весь день она его тискала и гладила, – пересказала она историю знакомства Кержака с прокурорской женой. – Пока я была рядом, всё сносил. Искупались несколько раз, хотя Кержак воды сторонится и предпочитает ждать на берегу. Потом она вышла из воды первой, начала присаживаться на покрывало, где мы уже три часа пролежали все вместе, – так он бросился на неё!

– Не обиделась?

– Да нет. Я выбежала, его отогнала, отругала. Но… Вот существо, да?

Я озадаченно размышлял: он ведь родился и прожил первые месяцы среди своих братьев и сестёр. Кормили его чудом не оглохшие до сих пор заводчики. Он мог бы их воспринимать как своих хозяев. Вместо этого щенок сразу признал меня. Кто ему рассказал обо мне? Вдруг бы я вёз его не себе, а узбеку Любеку в подарок? Он же не знал, куда мы направляемся!..

Ну хорошо, я сказал ему, что теперь он мой ребёнок. Но как тогда щенок определил, что вся наша семья – это его семья? Ведь помимо жены и детей, у нас живёт прокуренный Злой, который даже говорит на свой хохляцкий манер. Вдруг Злой просто зашёл тем вечером к нам в гости – а Любек, напротив, мой, к примеру, тесть? А жена прокурора – родная сестра? Откуда ему ведомо, что эти люди – посторонние? Какие, помимо запахов, людские приметы он различает так безошибочно?..

Я вышел на улицу. Щенок лежал у порога дома.

– Кержак! – позвал я его тихо.

Без суеты и заискивающей торопливости, свойственной иным, даже крупным и взрослым собакам, он задрал мохнатую голову.

Глаза его смотрели не столько таинственно, сколько бесстрастно.

К зиме он уже выглядел медвежонком.

Когда он бежал, шерсть его словно вспыхивала, распушаясь при каждом прыжке и тут же пышно ниспадая.

Под огромной его шерстью скрывалось не самое крупное тело: он был немногим тяжелей бассета. Но сам Кержак безусловно верил в свою шерстяную огромность.

На очередной прогулке в ту первую зиму Кай неожиданно разыскал в снегу большую белую кость. Он был счастлив! В честь находки Кай исполнил великолепный танец, совершая прыжки на задних лапах так высоко, словно срывал зубами незримые яблоки с высоких веток. Издалека он казался похожим на огромное порхающее насекомое.