Собаки и другие люди - Прилепин Захар. Страница 43

Пожарные машины, сколько ни проси, прежде к нам, в глушь, не ездили – смысла никакого: тут одной дороги по буеракам часа на три.

Но хозяин был человек весомый, и принудил пожарную службу исполнить работу.

Явились они, однако, – на пепелище: барского дома с только что расставленной мебелью от лучших мастеров к утру не стало. Вокруг толпились, слегка подкоптившись, уцелевшие баня, сарай и гараж.

Спустя час прибыл хозяин. Постоял минуту, пожевал травку. Стукнул несильно кулаком о ворота и отбыл.

Через час участок был выставлен на продажу. Продал он его дешевле стоимости доставки сюда карельской сосны.

…Жена решила на месте сгоревшего дома новый не строить, а заселиться в баню. Тем более что баня та была многокомнатной и в два этажа: размером со старый наш дом.

Вскоре к нам приехали сразу две лошади: одна, как заказывали, белая и норовистая, а другая – пони, вредная, но красивая.

Вослед за ними явились необычайной красоты грациозные белые козы. Их молоко пахло травой и цветами заповедных полян.

Огромные гаражи переделали в тёплые конюшни. Козам построили уютные козлятники. Участок ожил.

Баню, обращённую в жилой дом, жена покрасила в девственно белый цвет, а возле поставила белые собачьи вольеры.

Из старого, где оставался я, дома жена забрала трёх собак, рыжего кота породы мейнкун по имени Мур, его белую, как пена, подругу Лялю, а также их своенравную бело-рыжую дочь Кысун.

Новое жилище получило доброе имя «Дом белой мэм».

Белый дом по отношению к старому располагался вниз по течению.

Доплыть на лодке туда можно было за четверть часа.

Летом за час я доходил туда по воде.

Осенью путь для человека становился затруднителен: буреломы и многочисленные ручьистые овраги пересекали дорогу по берегу.

Зато имелась долгая лесная тропка.

В лесу, меж наших деревень, часто встречались лисьи следы. Время от времени проходил медведь – его не раз видели деревенские соседи. При виде человека медведь неспешно удалялся. Волки тоже бывали, но набегами, раз в семь лет сжирая всех деревенских собак, не успевших попрятаться.

Собак и в той деревне, и в нашей имелось множество: по дюжине голов всегда рыскало без привязи. Псы нещадно дрались между собой, гоняли всё живое, но людей не трогали: здесь у многих имелось оружие – и дурную собаку стреляли сразу.

Огромный рыжий Мур никогда прежде не был в доме белой мэм, и оказался там негаданно – в день торжественного новоселья.

Ему определили роскошный и тёплый, возле самой батареи, угол с белым пуфиком и самую большую миску, полную мясным кормом, которым в прежнем доме его, признаться, не кормили.

…Первую одинокую ночь я спал на удивление спокойно.

Во сне меня приятно томило ощущение переезда – при том что я-то как раз никуда не переезжал.

Встав, посмотрел в окно; был ноябрь, привычно холодный в наших местах. Выпал первый, сразу же густой снег, и река катила тёмную тревожную воду.

Первым, кого я увидел, открыв уличную дверь, был Мур.

Он ждал на пороге с философским, свойственным только сильным котам видом, и, даже не посмотрев на меня, спокойно вошёл в дом.

На улице ещё стояла полутемь, и я, не поверив глазам своим, пересёк двор и выглянул на улицу: быть может, в ночи приезжала жена, и высадила кота? Хотя это предположение было, конечно же, нелепо: она б завела его в дом.

Уличная дорога лежала нетронутой и белой.

Я вернулся во двор, проследил следы Мура до забора и подтянулся на нём, чтобы понять, откуда он пришёл.

Следы вели из леса.

– Мур, – громко позвал я его, войдя в дом и не скрывая восхищения. – Как же так?

Мур с безупречным спокойствием ждал, когда я накормлю его с дороги. В своём поступке кот не усматривал ничего удивительного.

– Из тех мест к нам даже собаки ни разу не прибегали! Никогда! – продолжал я удивляться вслух. – Они и дороги сюда не знают! Но ты даже не собака! Ты не обязан из другой деревни, где ты и проездом не бывал, находить свой прежний дом, пробираясь через зимний, полный самых настоящих хищников, лес. Как тебе это в голову пришло? Как ты догадался, что тебя увезли не так далеко? Ты что, время засекал? А если б это был не дом белой мэм, а предыдущий дом, который мы едва не купили, – за сто пятьдесят километров отсюда? Как ты вообще разглядел эту дорогу своими несчастными глазами?

…У великолепного рыжего кота текли глаза.

Он появился у нас прошлой весной, и всё лето мы думали, что это у него от местных песков: глаза слезились и у собак.

Но с первыми сентябрьскими холодами собачьи глаза становились ясны и прозрачны. Коту же осенью стало ещё хуже. Я протирал его морду по несколько раз в день; он мягко упирался, топорщась назад.

– Потерпи, Мур, ведь ты ужасен, – просил я.

Глаза у него были рубиновые, таинственные, – только б и любоваться на них. Но, умытому, здоровья хватало ему ненадолго: через пятнадцать минут ничего там было уже не разглядеть: жидкая каша, а не глаза.

Позвонил кошачьему ветеринару, спросил, что за болезнь снедает Мура. Он попросил выслать снимки.

Нащёлкал прокажённую рожу. Тут же отмыл, и сделал фото рубиновых глаз: «Этот вид, доктор, был бы для нас предпочтительней».

«Венерическая болезнь, – ответил врач. – Есть другие кошки в деревне?»

Я ахнул. Есть ли у нас кошки! Ещё бы.

Имелся в нашей деревне сердобольный дом, куда приезжали только на лето дед да бабка, ни детей, ни внуков не имевшие. В доме они держали числом не менее двадцати голов кошачью стаю. Уезжая на всю зиму, хозяева оставляли их.

Жила эта свора в подполе под домом, где было насыпано корма с расчётом на зиму, но, судя по всему, они всё сжирали ещё до Рождества. Самые смелые коты время от времени выбирались на свет – что легко было определить с утра, видя разодранные в прах мусорные мешки.

Получив вердикт врача, я выпустил Мура гулять и решил за ним проследить, дабы проверить догадку.

Он уверенно двинулся в сторону того самого дома. Явившись туда, тут же спустился в кромешный подвал.

Там проживало не менее дюжины злых и голодных самцов. Час я ждал Мура на улице, ожидая услышать звуки драк или любые иные звуки; но снизу не доносилось ничего.

Уже темнело, когда он с известной своей невозмутимостью выбрался наружу. В проёме подпола показались две, судя по всему, кошки – но, увидев меня, сразу исчезли.

Мур томительно потянулся и поскрёб лапами.

– Ты, скотина, – сказал я ему, – ты ослепнешь, понял? Не перестанешь сюда шляться – ослепнешь!.. Буду на поводке тебя водить.

Он посмотрел на меня своими разжиженными глазами и спокойно направился к дому: с таким видом, что это он меня ведёт, показывая дорогу.

– Мур, ты же аристократ, – сменил я тон. – Ты не имеешь права умереть от кошачьего сифилиса. Это по́шло. Я мечтал о другой карьере для тебя. Ты мог бы стать, не знаю, первопроходцем, геологом, пограничником. А ты кто?..

…Неделю я пытался удерживать его дома, но это обратилось в кошмар. Он метил всё подряд и орал. При всяком моём выходе из дома пытался, с разбегу, вырваться на волю, и, если не получалось, забравшись на подоконник, ходил туда-сюда, как заведённый.

Ночью садился у закрытой двери моей спальни и сначала тихо, а потом всё громче и громче повторял какую-то одну кошачью фразу разочарования и тоски.

Однажды я решился.

Поймав доверчивого кота за шиворот, я усадил его в машину и отбыл в город.

Очнувшись после операции, он выбежал мне навстречу, ещё не осознавая потери.

День мы провели дома в удивительном спокойствии.

Я чувствовал вину – и разрешил ему лежать в моей комнате сколько ему пожелается. Он непрестанно мурлыкал.

Но глаза его не прошли ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю.

– Ветеринар нас обманул, – сказал я Муру.

Ему было уже всё равно.

Я страдал. Вытирая ему глаза, я мучился больше его, потому что меня снедала совесть.