"Фантастика 2023-154". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Барон Алексей Владимирович. Страница 88

Что еще бросается в глаза померанцу, так это смелость да удаль муромцев, благодаря которым они достигли столь выдающихся военных и мореходных успехов. Увы, эти же качества находят выход и в неумеренной драчливости. Сказанное, однако, не означает, что на улицах имеют место постоянные побоища. Драки в Муроме давно упорядочены и бывают четырех видов. Первый вид – нечто вроде спорта, называется «померяться силушкой». Проистекает публично, в присутствии слободского пристава, либо, если поединок происходит в местах общего пользования, при судействе офицера городской стражи. Кулачным бойцам обвязывают кисти полотенцами, и по команде судьи они начинают друг друга колотить до тех пор, пока один не падает. Падение побежденного обычно вызывает неестественное веселье публики, проявляющееся в виде хохота, улюлюканья и обидных замечаний. Слободы ведут строгий учет того, сколько раз они друг друга побили на протяжении примерно двухсот последних лет.

Раз в году, на праздник обливания водой, город разделяется на две половины, каждая из которых выставляет команду кулаканцев для драки «стенка на стенку». К ней допускаются мужчины не младше двадцати пяти лет. Оная драка производится у южных ворот, на берегу Теклы. Семьи дерущихся при этом толпятся на городской стене, ободряя «своих» криками, звуками труб, трещоток и пищалок, битьем в тазы и барабаны, а также различными прочими шумами. Если одна из сторон не обращается в бегство, то победительницей объявляется та из них, в которой до захода Эпса больше народу остается на ногах.

После определения победителей проигравшие выкатывают на место побоища бочки с вином, обе стороны братаются и под открытым небом вне зависимости от погоды пьют «мировую». Так продолжается до двенадцати часов. В полночь городские колокольни прозванивают «бабью управу», после чего жены уводят мужей по домам, и те обязаны безропотно повиноваться.

Третий вид драк возникает на почве взаимной неприязни… полотенцами не обматывают… Четвертый… никогда не бьют лежачих… заводы и рудники в небольших городках… регулярная армия невелика, но «набатное ополчение» достигает трехсот тысяч… отличные мореходы…

Спать сначала не хотелось. В голове вертелись разные мысли, вспоминались похождения под землей. Но потом, пригревшись на сытый желудок, он все же задремал. Некоторое время еще просыпался на звук колокольчика, когда какая-нибудь из коров мотала головой, отгоняя насекомых. Потом все это отдалилось, стало неважным. Иржи вдруг провалился в крепчайший юношеский сон. Давненько не случался с ним этот пастуший грех, но впал в него он весьма основательно.

Начинало смеркаться, когда пришло пробуждение. Он испуганно выскочил из шалаша. В небе еще пылала заря, но Эпс уже наполовину скрылся за дальней горой Оребрус. Было прохладно, изо рта вырывался парок, а от горы протянулась густая тень. Иржи быстро пересчитал стадо и приуныл. Двух коров не хватало. Иоганновой Рыжей и, конечно же, непутевой Однорожки.

Стараясь определить, куда они делись, он поднялся на пригорок. Слева, вплоть до рощи у Замкового холма, лежал открытый луг с редкими кустами бузины. Там местность полого понижалась к реке. За Быстрянкой, на востоке, виднелись далекие домики. Над деревней в очистившееся от туч небо поднимались вечерние дымки.

Правее по косогору растянулся сосновый лес, скрывающий подошву Драконьего хребта. Густой, матерый. Издали в нем корову разглядеть невозможно. Дальше, на запад от выпаса, тоже рос лес, но не такой густой, хорошо озаренный закатом. Там беглянок можно искать и ночью. Наконец, к северу, в заросли цветущей черемухи, уходила тропа, по которой предстояло возвращаться домой. Хорошо, если обе коровы отправились именно в эту сторону, тогда за них опасаться не стоило, найдутся, но Иржи понимал, что надежда на столь благоприятный исход невелика. Разумнее было исключить самый неблагоприятный вариант, а для этого поиски следовало начинать с южной стороны, с лесистого склона Драконьего хребта.

Идя широким зигзагом, он добрался до скал, после чего повернул направо. Туда, где трава росла гуще. Трава была очень хорошая, соблазнительная, но и хвои попадалось много. Иржи подумал, что здесь коровы могли попортить себе молоко. Иоганн по дружбе простит, и Матильду свою урезонит, а вот Каталина… Нет, ни ругаться, ни денег требовать она не станет. Привычно вздохнет, сгорбится, скажет что-нибудь богоугодное, – вот и все, пожалуй. Но при одной мысли о том, что может причинить ей очередное несчастье, Иржи почувствовал себя пакостно.

Однако в неприятностях вскоре появился просвет. Иржи заметил ясный отпечаток копыта на подстилке из опавших игл. Были там еще какие-то следы, не коровьи, но он не обратил на них внимания, поскольку в этот самый момент из кустов вышла Рыжая.

Иржи облегченно вздохнул.

– Домой, Рыжуха, иди домой, – ласково сказал он.

Корова понятливо повернула морду к поляне.

– Вот-вот, умница, – он погладил ее по гладкой спине.

Помахивая хвостом, Рыжуха не торопясь, не роняя достоинства, отправилась вниз.

Эпс уже закатился, но небо продолжало пылать, в лесу оставалось еще много света. Так что без труда можно было заметить и обломанную ветку, и цепочку вдавлений на щебеночной осыпи, а чуть выше – свежую коровью лепешку. Все эти следы вели к небольшой поляне, на краю которой различалась бурая масса. Иржи совсем уж было решил, что все обойдется, поскольку в траве чуть выше по склону лежала Однорожка.

Только вот лежала она как-то странно. Совершенно неподвижно. Боком коровенка привалилась к толстому дереву, а морду уронила на ореховый куст. Черным остановившимся глазом она молча смотрела на Иржи.

Подойдя ближе, Иржи понял, что она совсем не дышит. Тонкий прямой прутик торчал из ее шеи. К концу этого очень ровного прутика прилипло светлое перо. А ниже, на земле, скопилась черная в сумерках лужица.

Жизнь на границе населенных людьми мест с детства приучала к мгновенному восприятию опасности. Многие из предков Иржи по материнской линии до срока сошли в могилу. Кто – от врагов курфюрста, кто – от зверья или разбойников, а кто-то и вовсе по неизвестной причине. Ушли и сгинули в Драконьих горах. Как отец.

Драконьими эти горы назывались совсем не случайно, было чего опасаться в горных лесах. А уж что творилось по ту сторону хребта, о том предпочитали и не говорить. Вот почему, еще не поняв, что случилось, Иржи плотно прижался к ближайшей сосне.

В небе по-прежнему кружилась зубастая тварь. Дерево качалось, поскрипывало, в его вершине шумел ветер, а на землю звучно шлепались тяжелые шишки. Вместе с ними падали долгие моменты ожидания беды. Беды настоящей, по сравнению с которой давешние железяки вспоминались как неуклюжие игрушки. Той самой беды, о которой Каталина предупреждала.

Иржи показалось, что он остался один на всем свете, такой же голый и беззащитный, как и далекие пращуры, заброшенные в этот мир неведомой силой. Он остро понял, что все кругом к нему совсем равнодушно. И лес, и небо, и ветер. Все это будет тем же, что и было, если Иржи совсем не станет на белом свете.

Довольно долго, то есть почти вечность, в привычном шуме сосен не улавливалось ничего подозрительного. Иржи хорошо рассмотрел прутик в шее Однорожки. Никакой это был не прутик, а самая настоящая охотничья стрела. Стрелами, да еще на коров, могли охотиться только беглые преступники. Либо те, о ком и думать не хотелось. Холодея, Иржи, подумал, что второе, пожалуй, вернее первого. Так изящно и совершенно беглые преступники стрелу не сделают. Прав был Иоганн, тысячу раз прав, надо его слушаться. Бродили в лесу-то…

С противоположного конца полянки, на которой нашла свою смерть Однорожка, донесся шорох. Слабо хрустнул валежник. Иржи почуял приближение врага. Бесстрастного, умелого, беспощадного. Врага, который сам не сдается, но и в плен не возьмет. Потому что не человек он.

Бесшумно раздвинулись кусты. На поляну вышло существо ночных кошмаров. Наличием рук, ног и головы оно походило на человека, но тело имело узкое, длинное, очень гибкое. Плечи плавно переходили в короткую шею, на которой сидела широколицая голова. Нос приплюснут, глаза желтеют, выпуклые губы растянуты почти до тех мест, где полагалось бы быть ушам. От этого казалось, что чудище улыбается широчайшей улыбкой.