Уже мертва - Райх Кэти. Страница 45

В зале пахло жиром и пережаренным луком. Ужин здесь уже закончился, а ночная пьянка еще не началась. Только в четырех кабинках за столиками сидели посетители.

В одной из кабинок я увидела двух индейцев, медитирующих над тарелками, наполовину заполненными чили. На головах одинаковые перья с чернильным отливом. Обилие выделанной кожи, украшенной гвоздиками.

В дальней кабинке сидела женщина с тонкими руками и облаком платиновых волос на голове. Она курила и пила кофе. На ней был узкий красный топ и брюки, которые моя мама назвала бы «капри». Физиономию искривляла застывшая гримаса женщины, бросившей учебу, чтобы вступить в ряды вооруженных сил.

Пока я за ней наблюдала, женщина допила кофе, сделала последнюю затяжку, погасила окурок о металлический диск на столе, игравший роль пепельницы, и обвела зал скучающим взглядом. По размалеванному лицу было видно, что ночная жизнь давно ей знакома. Создавалось впечатление, что, будучи не в состоянии конкурировать с молодыми, эта особа занимается торопливым обслуживанием клиентов в тени аллей или делает минеты на задних сиденьях машин. То есть доставляет удовольствие припозднившимся гулякам за умеренную плату. Подтянув топ на костлявой груди, она взяла счет и направилась к стойке.

В кабинке у двери расположились трое молодых парней. Один из них растянулся на столе, подложив под голову руку. На всех троих футболки, шорты и бейсбольные кепки — на двоих козырьками назад. На третьем, вопреки моде, бейсболка сидела правильно. Двое сидящих уплетали гамбургеры, практически не глядя на своего товарища. Всем троим было лет по шестнадцать.

В четвертой кабинке я увидела монашку. Гэбби здесь не было.

Я вышла на улицу и посмотрела в обе стороны вдоль Сен-Катрин. В восточной ее части собирались байкеры, выстраивая у обочины свои «харлеи» и «ямахи». Было тепло, но на байкерах, как обычно, тускло поблескивали здоровенные ботинки.

Их подруги сидели на задних сиденьях или примыкали к отдельным женским кружкам. Картина напомнила мне среднюю школу. Однако от школьниц этих женщин многое отличало: они добровольно выбрали жизнь жестокости и мужского доминирования. У байкеров принято контролировать и пасти женщин. А еще — что гораздо омерзительнее и чудовищнее — обмениваться ими, сводить их, с кем душе угодно, покрывать татуировками, колотить и даже убивать. Наверное, этим женщинам нравится такая жизнь. Какое будущее их ожидает и на что они надеются, трудно себе вообразить.

Я перевела взгляд на западную часть Сен-Лорана и сразу увидела то, что хотела увидеть: двух проституток у «Гранады». Обе курили и оглядывали проходивших мимо людей. Одну я узнала, а вторую — нет.

Мне вдруг страстно захотелось вернуться домой, но я поборола в себе это желание.

Может, мне следовало как-то по-другому одеться? Не в рубашку, джинсы и сандалии, а во что-то другое? Черт его знает…

«Хватит смущаться, Бреннан, — приказала я себе. — Ты просто ищешь предлог, чтобы пойти на попятную. В худшем случае эти красавицы пошлют тебя куда подальше. Вот и все».

Я прошла вверх по тротуару и приблизилась к женщинам:

— Bonjour.

Мой голос прозвучал неуверенно, как запись на кассете паршивого качества. Я разозлилась на себя и кашлянула, желая замаскировать свою неловкость.

Проститутки осмотрели меня так, словно перед ними возникло странное насекомое. Ни одна из них не произнесла ни звука. Их лица приняли отстраненное выражение.

Пуаретт качнула бедрами. На ней были те же самые короткие шорты, как в тот день, когда я увидела ее впервые. Она сделала затяжку, втянула дым глубоко в легкие, выпятила нижнюю губу и выпустила его, глядя на меня абсолютно бесстрастно. В мигающем свете неоновых гостиничных огней дым выглядел легким туманом. На смуглых щеках Пуаретт огни отражались голубым мерцанием. Она без слов перевела взгляд своих темных глаз с моего лица на движущиеся по дороге машины.

— Что тебе нужно, дорогуша?

Голос второй уличной женщины был глубоким и дребезжащим, и казалось, что произнесенные ею слова образованы частичками звуков и пустотой. Она обратилась ко мне по-английски с интонацией, заставившей вспомнить о гиацинтах и кипарисах, о бамиях и стрекоте цикад в летнюю ночь. Она была явно старше, чем Пуаретт.

— Я подруга Габриэль Макаулей. Пытаюсь разыскать ее.

Проститутка покачала головой, но я не поняла, что означает ее жест: что она не знает Гэбби или что просто не желает отвечать мне.

— Габриэль — антрополог, работает здесь.

— Дорогая, мы все здесь работаем.

Пуаретт фыркнула и переместила вес тела на другую ногу. Я внимательнее на нее взглянула. На ней были шорты и блестящее виниловое бюстье черного цвета. Она определенно знала Гэбби. В ту ночь Гэбби показывала мне ее. Вблизи эта девочка выглядела еще моложе. Я вновь сосредоточила внимание на второй женщине.

— Гэбби высокая, примерно моего возраста. У нее… — Я сделала паузу, подбирая наиболее подходящее слово для описания цвета. — У нее рыжеватые волосы, она носит дреды.

Безразличное молчание.

— И кольцо в носу.

Мне казалось, я пытаюсь вскарабкаться по кирпичной стене.

— В последнее время я никак не могу до нее дозвониться. Может, ее телефон вышел из строя. Я начинаю волноваться. Вы наверняка что-нибудь о ней знаете.

Я умышленно растягивала гласные, подчеркивая свою принадлежность к южным штатам и обращаясь к ней как к землячке.

Дочь Луизианы с характерной французской плавностью повела плечом.

Я начала отчаиваться, убедившись в справедливости слов Гэбби: в Мейне не принято задавать вопросов.

— Если вы ее встретите, скажете, что о ней спрашивала Темпе?

— У вас южное имя, дорогуша?

Она подняла руку, запустила пальцы с длиннющими красными ногтями в волосы и почесала голову. Ее прическа была так сильно залита лаком, что, наверное, не пострадала бы даже от урагана. Прическа двигалась как единое целое, и казалось, будто череп проститутки меняет форму.

— Не совсем. Может, подскажете, где мне ее поискать?

Она опять пожала плечами, убрала от головы руку и осмотрела ногти.

Я достала из заднего кармана джинсов визитную карточку:

— Если вы все же решите что-нибудь сообщить мне, пожалуйста, позвоните по этому номеру.

Я попыталась заговорить с несколькими другими людьми, попавшимися мне навстречу на Сен-Катрин, но увенчались все мои попытки тем же успехом. Кто-то смотрел на меня с безразличием, кто-то — с пренебрежением, но и в этом пренебрежении, и в безразличии неизменно присутствовало недоверие и подозрение. Я так ничего и не смогла узнать. Если Гэбби и общалась с этими людьми, они ни за что не сказали бы мне об этом.

Я прошлась по барам, мелькая перед лицами ночных людей. Заведения практически ничем не отличались друг от друга. Их оформлением занимался, наверное, один и тот же художник-извращенец. Потолки низкие, стены цементные. Их покрывала настенная живопись, выполненная в кричащих тонах, или панели из искусственного бамбука, или дешевое дерево. Темные и влажные, они пахли прокисшим пивом, сигаретным дымом и человеческим потом. В лучших из заведений полы были сухими, а туалеты чистыми.

На возвышениях в некоторых барах извивались стриптизерши. Их зубы и полоски трусов светились в сиянии ламп фиолетовым светом, а лица выражали скуку. Мужчины со щетиной на щеках, одетые преимущественно в жилетки, наблюдали за танцовщицами, попивая пиво прямо из бутылок. Женщины, старательно пытавшиеся выглядеть элегантно, потягивали из бокалов дешевые вина или безалкогольные напитки, похожие на виски с содовой, и, то и дело бросая взгляды направо и налево, улыбались мужчинам. Им хотелось казаться соблазнительными, но большинство из них выглядели уставшими.

Самое печальное зрелище являли собой женщины, занимавшие в торговле телом пограничные позиции, то есть те из них, кто только-только начинал или уже заканчивал свою карьеру. Первые были до боли юными, еще не окончательно оформившимися — некоторые пришли сюда поразвлечься и между делом заработать, некоторые сбегали в эти притоны из домашнего ада. Истории их походили одна на другую: они стекались сюда якобы ненадолго, лишь для того, чтобы сколотить первоначальный капитал, а потом уйти и начать правильную жизнь. Авантюристки и беглянки, эти девочки съезжались сюда на автобусах из Сен-Терезы и Валь-д’Ор. Их волосы блестели, лица были свежими. Они свято верили, что сумеют сделать свое будущее светлым и достойным. Марихуана и кокаин еще казались им шуткой. Им и в голову пока не приходило, что это первые шаги на пути в пропасть, что, познав все «прелести» этого мира, они рухнут и уже никогда не выкарабкаются.