Как принцесса из сказки - Коултер Кэтрин. Страница 5

— Доктор Розетти — невежественный осел, который считает, что я обязана слушать его покровительственные изречения. И у него жирные руки. Пожалуйста, я не желаю больше видеть его!

— Он считает, что вы в не слишком хорошей форме.

— Напротив. Я в прекрасной форме, чего не могу сказать о нем. Ему давно пора вспомнить о тренажерном зале.

Доктор Ларч, не сдержавшись, рассмеялся.

— Он сказал также, что ваши грубость и настороженность — верные признаки того, что вы перевозбуждены, нервничаете и отчаянно нуждаетесь в помощи.

— Ну разумеется, перевозбуждена, особенно при такой дозе морфина. Настолько, что сейчас засну.

— Ваш муж приехал.

Она не хотела встречаться с Теннисоном. Его голос, такой звучный и уверенный, неприятно напоминал голос доктора Розетти, словно оба, специализируясь в психиатрии, посещали одного преподавателя дикции.

Итак, начнем лингафонный курс постановки голоса…

Нет, если она больше не увидит в глаза ни того ни другого, наверное, умрет самой счастливой женщиной на земле.

Но на пороге уже торчал ее муж, которого она умудрялась выносить целых одиннадцать бесконечных месяцев. Бледный, густые брови сдвинуты, руки сложены на груди. До чего же красив и представителен: высокий, мускулистый, со светлыми вьющимися волосами, не то что лысина доктора Ларча! Он, как всегда, был в очках-консервах, делавших его неотразимым, и сейчас нервно сдвинул их на лоб, почти ребяческим жестом, который она находила весьма милым… когда впервые познакомилась с будущим мужем.

— Лили?

— Что? — пробормотала она, страстно желая, чтобы он так и остался на месте. Доктор Ларч выпрямился и обернулся к нему.

— Доктор Фрейзер, как я уже говорил, ваша жена скоро поправится и все будет как прежде, но сейчас ей нужно отдохнуть. Могу дать вам всего несколько минут.

— Я очень измучена, Теннисом, — подтвердила она, ненавидя свой слегка дрожащий голос. — Не могли бы мы поговорить позже?

— О нет! — возразил он и стал молча ждать, пока доктор Ларч покинет комнату. Тот нерешительно удалился. Вид у него был встревоженный. Интересно почему?

Теннисон закрыл дверь, снова помолчал, изучая ее, и, наконец, подошел к кровати. Как ни противилась Лили, он все же вытащил ее руку из-под одеяла и несколько минут растирал ладонь, прежде чем грустно спросить:

— Почему ты сделала это, Лили? Почему?

Какой трагизм! Можно подумать, для нее все кончено.

Нет, она, конечно, преувеличивает. И все потому, что мысли путаются.

— Я не знаю, делала ли что-то вообще, Теннисон. Видишь ли, я ничего не помню.

Он отмахнулся, словно отклоняя ее жалкие доводы. Сильные, мужественные руки…

— Я знаю, и мне очень жаль. Послушай, Лили, может, это действительно был несчастный случай. Ты потеряла управление и врезалась в дерево. Одна из медсестер говорила, что Управление лесного хозяйства уже выслало своего служащего — проверить, какой ущерб нанесен дереву.

— Доктор Розетта уже сказал мне. Бедное дерево.

— Это не смешно, Лили. Так вот, ты пробудешь здесь два-три дня, пока врачи не убедятся, что твое тело функционирует нормально. Мне хотелось бы, чтобы ты поговорила с доктором Розетта. Он здесь недавно, но пользуется превосходной репутацией.

— Я уже видела его. И больше не желаю.

Его голос мгновенно изменился, стал еще мягче, нежнее. В своем обычном состоянии Лили непременно бы расплакалась, сжалась, потребовала бы, чтобы ее утешали, уверяли, что бука ушел и больше не вернется. Но не сейчас. Возможно, под действием морфина она слегка «поплыла» и потеряла связь с действительностью. Но зато остро ощущала свою силу и превосходство, хотя это, разумеется, было чистейшей воды иллюзией.

— Поскольку ты ничего не помнишь, Лили, признай, было бы весьма благоразумным учесть все случайности. Я настаиваю, чтобы ты проконсультировалась с доктором.

— Мне он не понравился, Теннисон. Как я буду консультироваться с тем, кого терпеть не могу?

— Или ты сделаешь как велено, Лили, или, боюсь, нам придется подумать о лечебнице.

— Вот как? Нам? Какого же рода эта лечебница, хотела бы я знать?

Почему она не боится этого слова, рождающего сонмы ужасных образов?

Но она не боялась. И смело взирала на мужа блестящими от возбуждения глазами.

Какое счастье, что ею колют морфин!

Усталость уже завладевала ею, пытаясь связать по рукам и ногам, пожирая любую возникавшую в мозгу мысль, но в этот момент, а может, и в следующий она способна справиться со всем на свете.

Он больно стиснул ее руку.

— Я ведь тоже психиатр, как и Розетта. Как-то неэтично лечить собственную жену.

— Но ты же прописывал мне элавил.

— Это совсем другое дело. Обычное средство при депрессиях. Нет, я просто не имею права браться за твое лечение. Но ты должна знать: я хочу как лучше, потому что люблю тебя и молюсь, чтобы ты выздоровела. Все время повторяю себе: шаг за шагом. Медленно. Не спеша. Бывали дни, когда я почти верил в твое исцеление, но, очевидно, ошибся. Ты должна встретиться с доктором Розетта, иначе, боюсь, придется назначить экспертизу.

— Прости, Теннисон, но не думаю, что ты на это отважишься. Я вполне способна рассуждать здраво и имею право решать, что со мной будет.

— А это мы еще посмотрим. Лили, прошу, поговори с доктором Розетта. Расскажи о своей боли, смятении, угрызениях совести, о том, что теперь ты начинаешь понимать, к чему привели твои амбиции.

Амбиции? Ее амбиции были настолько непомерны, что из-за них убили дочь?

Ее вдруг охватило желание выяснить все до конца.

— Что именно ты имеешь в виду, Теннисон?

— Ты знаешь… смерть Бет.

Если бы Лили в этот момент сидела, наверняка отшатнулась бы. Как от удара. Да это и был удар. Беспощадный. Сознание собственной вины привычно нахлынуло на нее. Нет, погодите, она этого не допустит! Не позволит этому случиться. Не сейчас. Под всей этой тяжестью, под облаком морфина, она все еще жила, все еще присутствовала, существовала, мечтала снова обрести себя, рисовать комиксы с приключениями Несгибаемого Римуса, третировавшего очередного сослуживца, мечтала…

— Сейчас мне не до споров, Теннисон. Пожалуйста, уходи. Утром мне будет легче.

Нет, утром ей будет чертовски худо, тем более что врачи снизят дозу болеутоляющего. Но теперь она заснет и постарается выздороветь, духовно и телесно.

Лили отвернула голову. Слов для мужа у нее больше не находилось. И если она попробует продолжать, речь будет бессвязной и бессмысленной, что лишь подтвердит его подозрения. Она падала, проваливалась в мягкое чрево кита, где будет тепло и уютно. Подвинься, Иов. У нее не будет кошмаров: об этом позаботились морфиновые грезы.

Она уставилась на иглу в вене. На пластиковый мешок, наполненный жидкостью и висевший на капельнице. Перед глазами заплескались волны, текущие в никуда. Вода рябила, тянула к себе…

— Увидимся вечером, Лили. Отдыхай, — услышала она, закрывая глаза. Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Как она любила когда-то его руки, ласки, поцелуи… Но не сейчас. Она давно уже перестала чувствовать что-либо…

Оставшись одна, Лили подумала: «И что теперь делать?»

Но она лукавила перед собой. Она уже знала, что делать.

Вынудив отступить обманчивую негу, укачивавшую ее, влекущую в небытие, она стряхнула сон, потянулась к телефону и набрала вашингтонский номер брата. Послышалась серия щелчков, звуки сонного дыхания. И больше ничего. Она положила трубку, набрала девятку и снова номер. Ничего. Внезапно телефон отключился.

Лили мигом потеряла способность бороться. И, уже утопая, смутно осознала, что это страх не давал ей покоя, страх, исходивший из самых глубин ее души, страх, причин которого она не понимала. Но вовсе не боязнь того, что ее против воли запрут в психушку.

Глава 3

Лили проснулась от прикосновения пальцев, гладивших лоб, легко, как крылья бабочки. И услышала голос мужчины, которого любила всю свою жизнь, глубокий и низкий, восхитительно-родной голос, который впитывала всем своим существом.