Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус. Страница 42

— И все-таки ты прислушиваешься к Генри. Почему? Потому, что он мужчина?

— Потому что он добр и искренен.

— Cherie, люди наговорят тебе обо мне кучу всякого разного. И то немногое, что они действительно знают, и то, о чем и понятия не имеют. Ты сделаешь большую глупость, если станешь всех слушать.

— Я выслушиваю всех, но ни к кому не прислушиваюсь.

— Это хорошо.

Сюзи восстала из ванны, как Афродита из морской пены, и высушила себя полотенцем. Глядя на нее, Купер не испытывала ни малейшего стыда: та вела себя, словно животное с гибким мускулистым телом, не сознающее собственной наготы, а потому и не вызывающее смущения у наблюдателя. Завитки волос в подмышечных впадинах и между ног в холодном зимнем свете тускло сияли матово-теплым золотом. Поймав на себе взгляд Купер, Сюзи развела руки в стороны:

— Я тебе нравлюсь?

— Ты красивая. И сама это знаешь.

Польщенная, Сюзи медленно покружилась, демонстрируя гибкую талию и упругие полные ягодицы.

— Я, знаешь ли, уже не так молода. Но фигуру тем не менее сохранила. Я пока еще могу показывать свое тело публике. Неплохо, да?

— Неплохо, — согласилась Купер. — А почему ты не бреешь подмышки?

— Брить подмышки — это так по-мещански. — Она высоко подняла руки и продемонстрировала кустистую поросль с обеих сторон. — Ну разве не мило?

— Для вас, француженок, — да. А для американок даже тень щетины — проклятие. Но если ты настаиваешь…

Сюзи дотронулась до треугольника волос между своих бедер.

— А здесь? — игриво спросила она. — Хочешь, я и здесь все сбрею, чтобы ты могла как следует меня рассмотреть?

— Нет.

— Почему нет, если тебе так хочется побрить мои подмышки?

— Потому что подмышки обнажают на публике, а эту часть тела — нет.

— Какая милая откровенность, — рассмеялась Сюзи. — Ты краснеешь, как роза, моя дорогая.

— Я никогда прежде не встречала таких, как ты, — сердито заметила Купер, чувствуя, как краска заливает ее щеки.

Купер смотрела на Сюзи, пока та одевалась. Ее нижнее белье из прозрачного розового шелка с кружевами, сшитое на заказ в лучшей корсетной мастерской на улице Камбон, вызывало зависть. Белье, а за ним и черный шерстяной костюм последовательно скрыли от глаз Купер гладкое бело-золотое тело.

Сюзи задумчиво оглядела Купер:

— Сегодня особый случай, и он требует особого наряда. Снимай свою одежду.

— Меня в моем наряде все устраивает.

Сюзи раздраженно фыркнула:

— А меня — нет. Раздевайся.

Это превратилось в ритуал, на совершении которого Сюзи время от времени настаивала. Проще всего было ей подчиниться. Купер сняла платье. Сюзи начала перебирать вещи в гардеробе. Они были почти одного размера, и большинство нарядов Сюзи хорошо сидели на Купер. По сегодняшнему случаю Сюзи извлекла из шкафа шелковый костюм антрацитово-черного цвета в тонкую изумрудную полоску. Она также настояла на том, чтобы самой наложить Купер макияж, и теперь сосредоточенно щурилась, подкрашивая ей губы и нанося тени на веки.

— Надень очки, — сказала Купер, — пока ты не выколола мне глаз этой кисточкой.

— Я ненавижу очки, — пробормотала Сюзи, но все же надела их.

Очки были круглыми, в черепаховой оправе и на узком лице Сюзи смотрелись довольно комично, но именно в эти редкие моменты, когда Сюзи показывала свою слабость, Купер, кажется, и любила ее сильнее всего.

Когда наконец макияж полностью удовлетворил Сюзи, она отложила кисточку, нашла Купер пару туфель от Шанель с крохотными золотыми бантиками и завершила ее туалет, водрузив на голову изящную шляпку с вуалеткой, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала огромные серые глаза Купер.

— Я чувствую себя рождественским подарком, — прокомментировала та, разглядывая свое блестящее отражение в трюмо.

— Ты и есть рождественский подарок, — заявила Сюзи, натягивая бежевые перчатки из тонкой кожи. — Если тебе нравится одежда, можешь оставить ее себе.

Они вместе вышли на улицу. Похоже было, что собирается дождь, поэтому они пошли быстрым шагом, держась под руку и хохоча, как давние подружки.

Вечерний чай у «Максима» входил в число излюбленных удовольствий Сюзи. В самом этом ритуале было нечто невероятно женственное. На столиках в китайских вазах стояли тепличные красные розы, чай разливали в чашечки в стиле ар-нуво, да и вся чайная посуда была ровесницей ресторана. Благоухающие розами мака руны — по фирменному рецепту заведения — таяли во рту. Здесь подавали пирожные с кремом, флорентийские корзиночки с фруктами и орехами, а также волованы прямо с пылу с жару — нежные, хрустящие и легкие, как перышко, а среди сортов чая был даже «Дарджилинг». Одним словом, атмосфера здесь была такой, будто война давно закончилась или ее и вовсе не было.

Почти все столики вокруг них занимали нарядно одетые женщины: некоторые сидели компанией, но большинство были парочками и дружески болтали вполголоса, склонившись друг к другу головами. Купер стало любопытно, сколько из этих пар — не подруги, а любовницы. Она со всех сторон ловила на себе заинтересованные взгляды, в некоторых сквозило неприкрытое восхищение. Одна женщина, худая и темноволосая, не сводила с нее жадного пристального взгляда, и это даже вызывало тревогу; другая, квадратная, краснощекая, с яркими зелеными глазами, непрерывно улыбалась, словно Чеширский кот. Купер оставляла все эти авансы без ответа.

Но как же все-таки отличалась женская дружба от дружбы с мужчинами. Насколько более гибкими и утонченными были такие отношения, насколько теснее оказывалась близость, на которую мужчины, видимо, и вовсе не способны. Купер выросла в окружении четырех братьев и их друзей. Сестра была старше и к тому времени, как Купер исполнилось десять, уже вышла замуж и работала сиделкой. Матери у них не было, поэтому и знакомых женщин, с кем девочка могла бы общаться, — тоже.

За несколько недель, проведенных в обществе Сюзи, она невероятно много узнала о том, что может дать женская дружба. Ее отношения с Сюзи были расцвечены всеми оттенками эмоций: не только остроумием, восторгом и наслаждением всеми удовольствиями, которые предлагает жизнь, но и более романтическими чувствами.

После чая они прогулялись вдоль улицы Фобур-Сент-Оноре, разглядывая витрины дорогих салонов — ярко освещенные, поскольку незаметно наступил вечер. Дождь так и не собрался, и толпы зажиточных парижан, так же как и они, наслаждались променадом. И вновь Париж показался Купер неким островом, где война уже закончилась: ураган, сметающий все на своем пути, еще бушевал вокруг, а город словно пребывал в оке бури, где не было никаких разрушений.

Они зашли в салон Ланвин: он был одним из старейших модных домов Парижа, а его хозяйка — любимым модельером Сюзи. Одежда выглядела очаровательно, но поскольку теперь глаз у Купер был наметан, она сразу заметила, что эти новехонькие, с иголочки наряды, украшенные затейливой вышивкой и расшитые бусинами, уже слегка устарели. Даже нежные цветочные оттенки, казалось, отсылали к прошлому веку и более невинной эпохе. Прохаживаясь вокруг манекенов, она не могла надышаться ароматом, витающим в воздухе.

— О боже! Какой восхитительный запах!

— Это «Мой грех» — духи Жанны Ланвин. Нравятся?

— Я в восторге!

— Гелиотроп и мускус.

— Никогда не встречала ничего подобного!

Сюзи направилась к прилавку, где ее приветствовали с великой почтительностью, как особо важную клиентку.

— Дайте мне, пожалуйста, флакон духов «Мой грех».

— Это мне? — удивленно спросила Купер.

— Конечно.

— Но ты ненавидишь духи.

— Ты можешь пользоваться ими, когда меня нет рядом.

Купер была очарована маленьким черным флаконом в виде шара с золотой пробкой и коробочкой с нарисованным на ней озорным черным котом.

— Ты так добра ко мне, — вполголоса поблагодарила она Сюзи.

— Правда? А не далее чем утром ты утверждала, что я недобрая.

— Ты можешь быть и той и другой.