Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус. Страница 63

Купер нелегко далось решение встретиться с Амори, но она в какой-то мере чувствовала, что должна это сделать. В конце концов, она полтора года была его женой и не собиралась отворачиваться от него сейчас, даже несмотря на то, что тогда был не самый счастливый период ее жизни.

Санаторий Марии-Терезии располагался в тенистом парке на берегу Сены. Сюда отправляли из Парижа американцев, нуждавшихся в госпитализации. Купер заметила, что медсестра, которая ее встретила, — женщина мощного телосложения, одетая в полосатый форменный халат, — говорила с явным акцентом, характерным для американского Среднего Запада.

— Я — сестра Гибсон. Меня наняла семья мистера Хиткота, чтобы обеспечить ему дополнительный уход. Спасибо, что пришли его навестить.

— А что с ним?

— Его привезли сюда после попытки самоубийства.

— Опять?! — воскликнула Купер. — И когда это случилось?

— Месяц назад. Раны, которые он себе нанес, все еще заживают, но сейчас его жизнь вне опасности. Точнее, если что-то и угрожает его жизни, то это не раны. Опасность таится в его душе, вот почему его семья и попросила связаться с вами. Сейчас он в комнате отдыха.

Общая комната была солнечной, даже жаркой, с рядом высоких окон, из которых сквозь деревья открывался вид на реку. Пациенты и посетители беседовали, сидя небольшими группами. Амори располагался один за столом в дальнем конце комнаты и что-то писал в блокноте, загородившись локтем, чтобы никто не смог в него заглянуть.

Купер почему-то представила себе, что Амори перерезал вены на запястьях, и теперь с ужасом смотрела на бинтовую повязку, закрывавшую половину его головы. Когда он поднял голову, чтобы взглянуть на подошедшего, она увидела, что всю правую сторону его лица покрывает огромный синяк, белок правого глаза красный от крови, а зрачок как будто находится не на своем месте, отчего казалось, что Амори косит.

Ей с трудом удалось сохранить невозмутимость.

— Привет, Амори.

— Привет, Купер. — Он закрыл блокнот. — Полагаю, я зря надеялся, что ты притащишь сюда бутылку виски, — сказал он, когда медсестра ушла.

— Только — это. — Она протянула ему книгу, купленную в известном парижском магазине «Шекспир и Компания», где продавались книги на английском языке. — Последний роман Стейнбека.

— «Консервный ряд»? Очередная сага о бродягах и идиотах?

— Мне понравилось.

Он отложил книгу в сторону:

— Ладно, попробую почитать.

— Амори, что ты с собой сделал?

— Попытался вынести себе мозги, но, видимо, рука у меня так тряслась, что вместо этого я снес себе верхнюю часть черепа. Его залатали стальной пластиной.

— Господи…

— Казалось бы, после такой операции в голове должно было проясниться, но нет, — продолжил он. — Именно поэтому тебя и затащили сюда. Они хотят, чтобы ты вдолбила мне в башку немного разумения. Прости, что испортил тебе субботнее утро.

— Не говори так. Если бы только я могла чем-то помочь…

Они молча смотрели друг на друга. Взгляд его фиалковых глаз теперь не пьянил, а заставлял нервничать: здоровый левый смотрел прямо на нее, а правый, залитый кровью, в какую-то точку в отдалении. Она подумала, видит ли он им вообще или потерял зрение.

— Не нужно мне было на тебе жениться, — сказал он.

Она скривилась:

— И в этом тоже я виновата?

— В конечном счете — да.

— А твоей вины, конечно, ни в чем нет.

— Конечно есть. И я пытался применить к себе соответствующее наказание. Жаль, что не вышло. Но не переживай, в следующий раз получится. Говорят, третья попытка всегда удачна.

Купер вскочила на ноги:

— Если ты позвал меня сюда только затем, чтобы сообщить, что намерен себя убить, то прости, но мне есть чем заняться.

Он неожиданно криво улыбнулся:

— Теперь видишь, о чем я говорю? Ты всегда так делаешь.

— Как — так, Амори?!

— Заставляешь меня почувствовать себя идиотом. Как будто я маленький мальчик, закативший истерику. Сядь, пожалуйста, родная.

— Я никогда не хотела, чтобы ты чувствовал себя идиотом, — сказала Купер, снова опускаясь на стул.

— Но так уж вышло с самого начала. Ты всегда была более зрелой. Просто взрослой. И лучше меня во всем.

— Я никогда не говорила, что я лучше тебя.

— А тебе было и не нужно. Все и так было очевидно до боли. Я притворялся, а ты всегда была настоящей. Черт возьми, ты даже пишешь лучше, чем я.

— Неправда.

Он побарабанил пальцами по блокноту:

— Знаешь, что меня по-настоящему задевало? То, как ты делала работу за Джорджа. Он просто давал тебе тему репортажа, и ты без усилий освещала ее, как будто тебе это вообще ничего не стоило. С твоим — то средним школьным образованием.

— Ты же знаешь, я была вынуждена прикрывать его задницу.

— Но ведь никто не заставлял тебя делать это так чертовски хорошо! Мне было невыносимо, что ты на каждом шагу оказываешься лучше меня.

— Я и не знала, что мы соревнуемся.

— Да какое соревнование! Ты обошла меня на несколько кругов с самого старта.

— И почему ты рассказываешь мне все это сейчас?

— Потому что я решил быть честным с самим собой, раз уж ни на что другое я не гожусь. Ты заставила меня увидеть, что я — фальшивка. Поэтому мне хотелось причинить тебе боль.

— Ты все еще пытаешься чем-то оправдать свою неверность? Брось, теперь все это неважно.

— Я не оправдываюсь. Это правда. Я пытался сломить твой дух.

— Что ж, тебе это почти удалось.

— Ты мне льстишь, — сухо заметил он. — Мне и близко не удалось к этому подойти. Я спал с каждой женщиной, которая оказывалась рядом. Это вынудило тебя разлюбить меня, но ты все равно не сломалась. И знаешь, в чем заключалась главная проблема? Я любил тебя. — Он помолчал. — Я до сих пор тебя люблю.

Она не хотела, чтобы разговор пошел в этом направлении.

— Амори, прошло уже очень много времени.

— Много, — согласился он, склонив забинтованную голову. — После Брюсселя я снова начал работать над своим романом. Я все еще думал, что причиной моего нервного срыва явились ужасы, которым я стал свидетелем. Но нет. Меня сломало сознание того, что я — ничтожество. Я был не способен выполнить эту работу. Для меня задача оказалась неподъемной. На ее осуществление мне не хватило ни сил, ни таланта.

— Я всегда верила в твой талант.

— О, ты не представляешь, каким бременем для меня была эта вера, — иронично заметил он. — Нам не стоило ехать во Францию. Отец предлагал мне работу в банке. Но мне хотелось расправить крылья. Пока я учился в колледже, все только и говорили мне, какой я чудесный: девушки, профессора, ты… Мне нужно было жениться на тебе, чтобы осознать, что я вовсе не гений.

— Потому что, по твоему утверждению, я заставляла тебя чувствовать себя ничтожеством?

— Психотерапевты обозвали бы этот процесс термином «демаскулинизация».

Несмотря на все сострадание к нему, Купер почувствовала, как в ней закипает гнев:

— Я никогда не пыталась принизить твою мужественность. Я всячески старалась поощрять и поддерживать тебя.

Изможденное лицо Амори снова исказила ухмылка:

— Твой темперамент всегда соответствовал твоим огненным волосам.

— А ты всегда умел найти оправдание любым своим скверным поступкам, — прямо заявила она. — Я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать, как ты обвиняешь меня во всем, что пошло не так в твоей жизни. Ты сделал меня несчастной. То, что в процессе ты и сам стал несчастен, — не моя вина. Хочешь совет, Амори? Возвращайся в Штаты и соглашайся на службу в банке. Еще не поздно.

Он ткнул пальцем в повязку:

— Думаешь, инвесторов впечатлит вид парня с дырой в голове?

— Купи парик, — отрезала она. — Носи шляпу. Задействуй свое воображение.

Он медленно кивнул:

— Расскажи мне о своем новом муже.

Купер почувствовала, как все в ней запротестовало, противясь самой идее представить свою счастливую семейную жизнь на суд Амори, с его вечным нигилизмом.

— Я не хочу о нем говорить.