Быстрее империй (СИ) - Фомичев Сергей. Страница 35

Я ухмыльнулся.

Похоже, мы потихоньку приходили к консенсусу. Правда, со смелым заверением о прекращении споров Лёшка всё-таки поспешил. Наши пикировки регулярно возобновлялись на всём протяжении пути. А что остальные? А они уже привыкли и не обращали внимания. А быть может, и прислушивались. Кто знает?

Полторы тысячи вёрст «Онисим» прошёл без происшествий. Он скрипел, как перегруженная крестьянская телега, из досок и брусьев, которые не успели заменить, сыпалась труха, канаты исходили кудряшками, мачты грозили рухнуть на головы самоуверенных людишек при внезапном порыве ветра. Но корабль не подвёл, и Окунева переполняла гордость.

— Давай, старичок, не подведи, — подбадривал он своего друга.

Хотя началась уже осень, сильные штормы миновали нас. Галиот благополучно добрался до Золотых Ворот, которые мы едва не пропустили в темноте и утреннем тумане. Но широту я знал доподлинно, до секунды, и мы смотрели в сторону берега всеми пятьюдесятью парами глаз.

— Вот он! — выкрикнул с марса Чихотка. — Вот он проход!

Действительно, среди клочков тающего тумана мы увидели пролив, похожий на устье большой реки.

— Поворачивай! — распорядился я, уже узнавая знакомые, хотя и лишенные моста очертания.

Лёгкий попутный ветер благоприятствовал нам, корабль резво направился в горловину. Тут-то, попав в мощное течение и водовороты, мы чуть было не разбились о скалы. Лишь благодаря огромному опыту Окунев вовремя увидел среди тёмной воды едва заметные буруны. Он переложил руль, а матросы убавили паруса. Корабль потерял ход, его даже протащило немного назад в океан, но зато все остались целы.

— Не очень приветливый берег, — пробурчал капитан, выравнивая судно.

— Там дальше большая река, — пояснил я ему с долей вины в голосе. — Даже две. Здесь их течение встречается с приливами и получается сулой.

Окунев даже не поинтересовался, откуда мне всё это известно.

Наконец, мы повернули за мыс. Вода здесь оказалось лишь немногим более спокойной, чем в стремнине, но ветер был слабее. Берег оказался не слишком удобным. Ближе к мысу из воды торчали камни, а дальше начинался сильно заболоченный пляж. Лишь небольшой отрезок суши между ними позволял произвести безопасную высадку.

— Якорь бросай, — крикнул Окунев. — Лодку на воду!

Тропинин насвистывал какой-то саундтрек к вестерну, что-то из Эннио Морриконе, я напевал Welcome to the Hotel California… и под этот спорный аккомпанемент мы ступили на берег Калифорнии. Мы высадились в том месте, которое в наше время оказалось бы прямо под мостом. У подножья холма, усыпанного мелким камнем и поросшего пучками травы. Выше виднелись кусты и редкие кипарисами с приплюснутыми кронами. Пустынные холмы вовсе не напоминало Пресидио — тот парк, что устроили в моё время на месте военной базы. Когда-то здесь были (то есть будут) старые форты, современные береговые батареи, казармы и аэродром. Кое-что даже оставили потом на потеху туристам. Но вот что интересно — деревьев в черте мегаполиса я видел гораздо больше, чем сейчас на нетронутой цивилизацией земле.

Аборигенов, кстати, тоже не было видно. Мы поднялись на холм и не встретили никаких следов человека. А ведь место удобное для обзора. Отсюда виден и океан и залив. Любое племя, если оно только опасалось врагов, посадило бы здесь наблюдателя. Похоже, туземцы обитали дальше в глубине полуострова, на более благодатных и закрытых от ветра землях.

А испанцами не пахло вовсе. Что же? Значит, мы успели раньше? Возможно, монахи уже спешили с крестом в руках, чтобы водрузить его в знак основания миссии, вероятно, они даже водрузят его где-то поблизости. Почти наверняка нам предстоит воевать за удобные гавани и не факт, что мы победим. Но первая партия осталась за нами.

О чём я всегда и толкую Лёшке. Российская империя прямо сейчас тратила миллионы рублей и тысячи жизней на обретение Чёрного моря. Десятки тысяч людей перебрасывались с северных пределов на юг, чтобы строить флот и обживать гавани, следом за ними будут сгонять народ, словно скот, чтобы заселить обретённые земли. Люди будут вымирать от чумы и холеры, от плохой воды, от скудости припасов по вине вороватых интендантов, но на смену им власть погонит других, пригласит греков, сербов, армян.

Здесь же на другом конце мира, мы обходились пятью десятками даже не бойцов, а охотников за пушниной, из которых уроженцы России вряд ли составляли половину.

— Иезуиты взвоют, узнав, что у них под носом отхватили такую жемчужину, — злорадно предвкушал Лёшка.

— Францисканцы, — поправил я. — Лавочку иезуитов прикрыли несколько лет назад.

— Францисканцы? — переспросил Тропинин. — Это такие толстячки в балахонах с капюшонами?

— Такими их рисуют в книжках.

— Тем хуже для них. Жирок-то порастрясут.

Излишняя эйфория сейчас могла только повредить.

Вернулись разведчики Чижа и Ватагина. Они нашли ручей всего в сотне метров от гребня холма, на котором мы стояли.

— Отличное место для городка. — резюмировал Комков.

— Выгружай! — крикнул я и махнул рукой, потому что крика на корабле могли не расслышать.

Под присмотром Окунева в лодку начали спускать припасы первой необходимости, в том числе два мощных окованных железом сундука.

Эти сундуки (каждый пяти футов длины и по два фута ширины с глубиной) были моим секретным оружием. Настолько секретным, что я и сам не знал, что смогу оттуда достать. Суть в том, что никто не был в курсе, что там внутри, а значит я, в случае необходимости, мог сгонять в Нижний или в Амстердам, или в Лондон и привезти почти всё, что угодно. А затем, в самый драматический момент — вуаля — вытащить кролика из шляпы, вернее из сундука, будто нужная вещь всегда там хранилась. Просто Филеас Фогг из австралийского мультика со своей сверхпредусмотрительностью.

Окунев выбрался на берег вместе с первой партией груза. Поднялся к нам, осмотрелся и одобрил место кивком.

— Нужно поставить крепости по обеим сторонам пролива, — предложил я соратникам. — Одну здесь, другую на той стороне. А назовём сей пролив Золотыми Воротами! Есть возражения?

Возражений от туземной армии не последовало. А из русских кое-кто заворчал.

— Может в честь святого какого назвать? — скромно предложил Комков, озвучив общее мнение.

Я давно привык к этому поветрию промысловиков называть каждый камень, каждый корабль и каждую крепость именами святых. Святых, пожалуй, уже и не хватало на все открытия. А навстречу нам шагали не менее религиозные парни со своими списками канонизированных персон.

Но мне в который уж раз захотелось сохранить старое название. Это стало каким-то суеверием. Будто я мог обмануть саму историю, прикинувшись послушным мальчиком, повторяющим все её кренделя. Возможно, я искал тем самым защиты от гоблинов или других хранителей мироздания. Но какова бы ни была подлинная причина, со временем это стало частью игры. Ведь так весело придумывать обоснование тому, что родилось в другом времени, и ином контексте.

— Воротами святого Петра они станут для наших врагов, — отговорился я шуткой. — Ещё одну крепость можно поставить вон на том островке. Тут если на глазок, версты четыре до узкой части пролива выйдет. Можно будет обстреливать вражеский корабль с трёх сторон. А у него как раз будут проблемы с маневром. Капитану придется принимать во внимание ветер, течение, близость скал.

— Островок, кстати, можно назвать Алькатрас, — ухмыльнулся Тропинин. — Я как на него смотрю, так сразу это слово в голове всплывает.

Комков смерил Лёшку взглядом, но промолчал.

— Осталось только распределить по трём крепостям все наши два фальконета, — с сарказмом заметил Окунев. — Тогда и мышь не проскочит.

Мы засмеялись, а я подумал, что мои разговоры с Тропининым понемногу влияли не только на лексику, но даже образ мышления наших товарищей. Когда я был с эпохой один на один заметных изменений в языке не происходило, сам подстраивался под местные наречия. А теперь в нашем кругу общения сформировался особенный говор или диалект с массовым включением слов, интонаций, построений конца двадцатого — начала двадцать первого века. Люди со стороны порой не сразу понимали нас, упускали суть, что только придавало говору ценность в глазах посвящённых. Вот и юмор в нашей среде культивировался какой-то особенный. Не здешний и не сечашный.