Лотта Ленья. В окружении гениев - Найс Ева. Страница 6

Когда мать успевала, то спешила втиснуться между мужем и дочерью, чтобы Лотта могла снова скользнуть в постель. То есть в ящик на кухне, который мать бережно накрывала доской, если отец не хотел успокаиваться. Это был такой удобный маленький гробик, на котором в течение дня то гладили, то месили тесто. Но мать не всегда успевала на помощь. Тогда не было спасения. Руки сжимали ее шею тем крепче, чем сильнее она увертывалась от него, чтобы не чувствовать перегар. Иногда он что-то кидал в нее. Тогда она прижималась к стене, раздавленная его безудержным гневом. Однажды над самым ухом просвистел нож. Лотта сказала себе, что не должна бояться, а то ее в конце концов действительно убьют. Но несмотря на это, после удара керосиновой лампой ее трясло еще десять дней. Лампа погасла, пока летела в голову, но Лотту охватила такая паника, что началась лихорадка.

Было хорошо выйти из тени Каролины с новым именем. Только она не сразу его узнала, когда Лотту вызвали на свет рампы. Как только она поняла, что зовут именно ее, то бросилась на сцену с трепещущим сердцем. Там ее охватило сценическое волнение. Ей казалось, как всегда, что в этот вечер ее окончательно сровняют с землей. Лотта не могла произнести ни звука. До сих пор все складывалось хорошо, но как она могла быть уверена, что однажды не впадет в ступор прямо на сцене? Она не может сознательно влиять на то, что с ней происходит в свете прожектора.

И лишь мягкий голос вывел ее из оцепенения. Он поднялся к ней из оркестровой ямы и тихо спросил, какую музыку она любит. Выбор, который он ей предоставил, помог справиться с неуверенностью. Она знала, что этот незнакомец, наверное, композитор, но не могла его разглядеть.

— Станцуйте что-нибудь под «Голубой Дунай». Сможете?

Она на секунду задумалась, кусая губы. Предложение молодого человека пришлось кстати, но ей было страшно обидеть или рассмешить его своим собственным выбором. Конечно, любой дурак знал «Голубой Дунай». На ее родине этот вальс звучал на каждом углу.

— Я постараюсь, — приглушенно ответила она.

Но первые звуки, как и предполагал молодой человек, быстро заглушили беспокойство Лотты. Мягкие аккорды рассеяли напряжение. Свет теперь не казался ей таким ярким, скорее согревающим. И в эту музыку она могла скользнуть, как в ароматную ванну с теплой водой. Она так хорошо знала этот вальс, что в голове раздавалось тремоло струнных, хотя аккомпанировал только рояль. Пока она не сбилась с ритма в сложном месте, все шло хорошо. Но как назло, самый известный из всех вальсов до того, как перейти в окрыляющий трехдольный размер, начинался с двухдольного. Лотта начала движение и уже не могла остановиться. Туфли полетели в угол, и она с поднятыми руками качалась, босая, в такт вальса.

— Стоп, — прозвучал голос режиссера.

Музыка остановилась. Сердце Лотты разрывалось от обиды — ей так хотелось показать третью из многочисленных тем, составляющих «Голубой Дунай».

Во время танца Лотта наконец-то становилась самой собой. Теперь она уныло разыскивала глазами туфли.

— Вы можете показать нам что-то другое? — крикнул режиссер.

Ухмыляясь, Лотта снова сбросила туфли, без колебаний изобразила танцующего на канате клоуна и исполнила песню дерзкой проститутки. Лотта получила роль. И хотя речь шла о маленьком эпизоде, это не умалило ее радости. Конечно, она хотела бы сыграть и Джульетту, но больше всего ей не терпелось просто приобщиться к магии, которая во время спектакля разворачивалась на сцене. Это было священное волшебство, завораживающее и дарившее невидимые крылья не только Титании, но и безымянному эльфу.

Покашливание возвращает Лотту в реальность. Она с нетерпением смотрит на собеседника, думая, что тот заговорит, но он опять смотрит на воду. Лотта разглядывает его профиль и обнаруживает еще одно достоинство — уши. Он музыкант, то есть ценит их, наверное, как незаменимый инструмент, но ему определенно никто не говорил, что они еще и красивые. Похожая на улитку форма его ушных раковин идеальна. Он снимает очки, чтобы рукавом пиджака убрать несколько капель воды, которые попали на них из-за сильного гребка. По его лицу, обнаженному и открытому, пробегает тень. Хотя Лотте и в голову не приходит, что он огорчился из-за воды на стеклах очков, теперь она старается грести осторожнее.

— Вы вдруг почему-то расстроились. Очень надеюсь, что не из-за того, что я тогда отказалась от роли, — дразнит она. — Может быть, нам еще доведется поработать вместе.

Вайль качает головой.

— Я тут на какое-то время забыл, что только что умер Бузони. Он любил воду.

О смерти композитора Лотта прочитала в газете на прошлой неделе.

— И теперь вы грустите, что давно не грустили?

— Да уж, звучит довольно глупо. Но это так.

Невозможно не проникнуться этим печальным взглядом.

— Он был вашим другом? – спросила Лотта вкрадчивым голосом.

Вайль кивает.

— И учителем. Я считаю его одним из лучших композиторов.

Она не может позволить этому доброму человеку хандрить в такой прекрасный день.

— Зато теперь вы познакомились с Кайзером! Говорят, он сочиняет великие произведения. Не такие, конечно, как Бузони. Но, может быть, это и к счастью. Я уверена, что вы вместе обязательно придумаете что-нибудь замечательное.

— Да, наверное, вы правы. Именно так и надо смотреть на вещи. В конце концов, это начало нового.

Он смотрит на нее ищущим взглядом близорукого человека. Кажется, он вот-вот что-то добавит, но пока собирается, сильный удар срывает его с места. От резкого движения очки летят за борт.

— Мы куда-то врезались.

Лотта испуганно оборачивается, чтобы понять причину толчка, и обнаруживает торчащее из воды бревно. Рядом с обидчиком плавают очки.

— Они утонули? — спрашивает он испуганно. — Я без них почти слепой.

— Без паники, — бормочет Лотта.

Она пытается веслом развернуть шлюпку так, чтобы дотянуться до очков. Но они постоянно ускользают. Шлюпка вот-вот опрокинется, так сильно Лотта наклоняется вперед. В конце концов, чертыхаясь, она скидывает платье, на что Вайль смотрит, впадая, наверное, в еще большую панику. Нравится ему или нет, но перед тем, как броситься головой вниз, врезаясь в воду с громким шумом и плеском, она предстает перед его расплывчатым взглядом в маленькой летящей комбинации.

— Нет! — слышит она его отчаянный крик перед прыжком, и начинает смеяться, из-за чего вода и ряска забивают ей рот и нос.

Она всплывает, откашливается и оглядывается вокруг. Как только находит очки, хватает их и в два гребка подплывает обратно к шлюпке.

— Помогите подняться, пожалуйста! — просит она, громко дыша. Крепкой хваткой он берет ее и переваливает через борт.

— Да в вас столько силы! — замечает она.

— Это, вероятно, от плавания. Когда удается, то я всегда проплываю несколько дорожек.

— Тогда вам здесь очень понравится, мой спаситель. — Правую руку она подносит к сердцу.

— Вы проявили настоящий героизм, — отвечает он рассудительно.

Она смеется и снова берется за весла.

— Было неразумно с вашей стороны так вот прыгнуть. В этой бурде вообще не видно, что там на дне. Головой можно было удариться о такое же бревно. И теперь вы совершенно мокрая.

Она пожимает плечами.

— Хорошо, что я сняла платье. Видите, я намного разумнее, чем вам кажется. Теперь могу просто переодеться в сухое. Не могли бы вы отвернуться — я сниму нижнее белье? Будет достаточно, если вы просто снимете очки.

Он хватается за дужки очков, но тут же опускает руки. Хорошую вещь он не будет снимать. Вместо этого отворачивается, насколько может. И еще закрывает глаза.

— Всё! Можно смотреть. — У ног Лотты лежит скомканное мокрое тряпье. — Вот, пожалуйста, теперь все так, будто ничего и не было. Как считаете, господин Вайль?

— Да уж, никто в это не поверит, — отвечает он.

Они смотрят друг на друга и впервые вместе громко смеются. Вибрации хохота что-то меняют вокруг, отзываясь эхом, когда они умолкают.