Виолетта - Альенде Исабель. Страница 38

Ньевес осталась в Лас-Вегасе. Хулиан решил было поселиться поблизости, чтобы прийти ей на помощь, когда в этом появится необходимость, но ему пришлось отказаться от этой затеи, потому что она не желала видеть его даже издали, да и он не мог пустить на самотек свои дела в Майами. Думаю, клиенты не пожелали с ним расставаться, — не так просто было найти пилота, способного летать ночью в зоне действия радаров над вражеской территорией или плавать в кишащем аллигаторами болоте, доставляя или забирая таинственные грузы.

Чтобы следить за дочерью, Хулиан нанял детектива по имени Рой Купер, которому предстояло сыграть важную роль в твоей жизни, Камило. Насколько мне известно, он был бывшим заключенным и «специализировался на шантаже», — правда, я так и не поняла, шантажировал ли он сам, зарабатывая себе на жизнь, или расследовал чужие дела.

Сведения, полученные Роем, разбили Хулиану сердце. Дочь катилась по наклонной плоскости прямиком в объятия смерти. Какое-то время она была с Джо Санторо, но вскоре бросила его, а может, это он ее бросил; так или иначе, Ньевес оказалась на улице. Знаменитое «Лето любви» в Сан-Франциско произошло за пару лет до этих событий, но контркультура хиппи все еще процветала во многих городах, в том числе в Лас-Вегасе. Этих волосатых татуированных ребят, праздных и счастливых, которые бродили по всей Калифорнии и вскоре вошли в историю вместе с легендарным Вудстоком, в других местах не принимали, могли избить или арестовать. В Майами Хулиан ни разу их не встречал.

Ньевес тусовалась с живописными белыми парнями и девушками из среднего класса, которые занимались попрошайничеством, предавались беспорядочным половым связям, увлекались психоделической музыкой и наркотиками. Рой следовал за ней по пятам, высылая Хулиану отчеты. На фотографиях была Ньевес в лохмотьях, украшенных осколками зеркала, с цветком в волосах, в сопровождении горстки молодых людей на демонстрации против войны во Вьетнаме, в позе лотоса у ног седовласого гуру или поющая баллады в парке перед шляпой для подаяний. Она ночевала в коммунах, на улице, в разбитом автомобиле, одну ночь здесь, другую там, ведомая блуждающим духом, обуявшим в те времена молодежь, соблазненную бесцельной свободой, однодневной любовью и пьянящей истомой. Она увлеклась индийской эстетикой, исповедовала идеи равенства и товарищества, но не интересовалась восточной философией или политическими и социальными устремлениями, присущими этому движению. Выходила на митинги против войны во Вьетнаме, чтобы развлечься, задирая полицейских, но понятия не имела, где находится этот самый Вьетнам.

Рою поручили заботиться о том, чтобы девочка не голодала, и по мере необходимости ей помогать, но так, чтобы она не заподозрила отцовскую руку. Последнее оказалось несложно: Ньевес витала в конопляных облаках и кислотных грезах. Стремясь все испытать и жить на полную катушку, начала нюхать героин. У Хулиана появилась идея постоянно подстраховывать Ньевес, чтобы она опустилась на дно, но не ушиблась, и тогда он сможет ее спасти. Бедняга сбился со счета, сколько у Ньевес было мужчин и случайных связей, — не имело смысла выяснять имена, любовная история длилась три, максимум четыре дня. На фотографиях, сделанных издалека или мимоходом, ее любовники казались одним и тем же мужчиной: бородатым, с длинными патлами, в ожерелье из бисера или цветов, в сандалиях и с гитарой.

Единственным, кто от них отличался, был Джо Санторо, который появлялся в жизни Ньевес и покидал ее более или менее регулярно. Это не был обычный хиппи. Он продавал метамфетамин и героин, но в таких незначительных количествах, что полиция им не интересовалась. Его клиентами были офисные работники, мелкие сошки в индустрии развлечений, постояльцы отелей. Хиппи предпочитали марихуану и галлюциногены, которые раздавали бесплатно; большинство из них презирало тяжелые наркотики и алкоголь. Мы никогда не узнаем, подсадил он Ньевес на героин или только снабжал ее, когда она погружалась в депрессию. Дорога к зависимости пряма и отлично вымощена; Ньевес прошла по ней быстро.

Я узнала об этом год спустя, потому что Хулиан уверял меня по телефону и во время приездов в нашу страну, что Ньевес в порядке, живет в квартире с двумя подругами и изучает искусство. Он говорил, что беседует с ней раза два в неделю, но не навещает, потому что девочка пожелала исчезнуть на какое-то время, чтобы почувствовать вкус самостоятельности, — в ее возрасте это нормально. Меня она тоже видеть не хотела. На письма не отвечала, но беспокоиться смысла не имело, Ньевес и раньше терпеть не могла формальности. Когда я прилетела в Майами, чтобы разобраться с бумагами, Хулиану удалось как-то выкрутиться и объяснить исчезновение и молчание дочери. Я могла бы попытаться что-то разузнать, но не стала. Я виновата, Камило.

Нас с Хулианом удерживала вместе давняя привычка ненавидеть и желать друг друга. А еще Ньевес. Хуан Мартин не в счет: если бы он решал, мы бы с Хулианом расстались на пятнадцать лет раньше. Невозможно описать эту непристойную смесь влечения и отталкивания, страсти и бешенства, дурную привычку ссориться и примиряться; я сама этого не понимаю, Камило, факты я помню, а эмоции стерлись. Сейчас я уже не та женщина, которой была в ту пору.

Из каждой поездки в Майами я возвращалась домой в Сакраменто или в столичную квартиру, где жила с сыном, полная решимости никогда больше не являться на призывы Хулиана, но. бежала снова и снова, как собака, которую выдрессировали плеткой. Он звал меня к себе, когда его душил хаос, чтобы я навела в его жизни порядок, и сам приходил ко мне, убегая от очередной заварухи из-за женщин или денег. Его появление было ураганом, полностью разрушавшим мое налаженное существование и душевный покой, которым я наслаждалась в его отсутствие. В такие дни я напивалась до бесчувствия и курила марихуану, которая, по словам Хулиана, шла мне на пользу, давая почувствовать себя нормальным человеком. «Ты нравишься мне, когда расслаблена. Не могу нормально проводить с тобой время, когда твоя голова забита делами и работой», — говорил он.

Моя работа была постоянной причиной наших ссор. На деньги у меня чутье, ты знаешь, Камило; я экономила, вкладывала средства разумно и жила скромно. Для Хулиана осторожность в отношении денег означала скупость, еще один мой недостаток, но, пока он меня критиковал, я за пять минут выстраивала годовой бюджет.

15

Мой брат Хосе Антонио и Джозефина Тейлор, единственные, кто знал о побоях Хулиана, множество раз упрекали меня в том, что я это терплю. По их настоянию я отправилась к психиатру, чтобы он помог мне избавиться от эмоциональной зависимости, причинившей мне столько бед.

Доктор Леви, еврей, учился в Вене у Карла Юнга, был профессором университета и автором нескольких книг; в общем, звезда. По моим оценкам, ему было около восьмидесяти, но вполне возможно, что он был моложе и выглядел на восемьдесят из-за пережитых потрясений. Он познакомился с Хулианом после войны, будучи одним из иммигрантов, которых тот нелегально доставил в страну на своем гидроплане. Вся его семья погибла в концентрационных лагерях, но это величайшее несчастье оставило в нем не горечь, а бесконечное сострадание к человеческой слабости. Стыдно было заставлять тратить время на мои жалкие личные проблемы человека, пережившего Холокост, но он успокаивал меня одним взглядом. Стоило мне закрыть за собой дверь, в кабинете, заваленном книгами, замирал даже воздух; ничто не существовало в мире, кроме него и меня.

— У меня очень заурядная жизнь, доктор Леви. Я не сделала ничего, достойного упоминания, я человек посредственный, — сказала я на сеансе.

Он ответил, что все жизни заурядны и все мы посредственны, зависит от того, с кем себя сравнивать.

— Зачем вам трагическая жизнь, Виолета? — Голос его сорвался, — быть может, он вспомнил о постигших его страданиях. — Есть одно китайское проклятие, в вашем случае оно актуально: «Желаю вам интересной жизни». Должно быть, благословение звучало бы так: «Желаю вам заурядной жизни», — добавил он.