Виолетта - Альенде Исабель. Страница 42

Я уткнулась носом в его мокрую от пота, пахнущую табаком рубашку и разрыдалась.

Рой снял две комнаты в пансионе, где предлагались кровать и завтрак, велел принять душ и переодеться, а затем повел меня в ресторан для дальнобойщиков на обочине трассы.

Мне не разрешили ни повидать Ньевес, ни поговорить с врачами. Я торчала в приемной клиники с самого утра, пока меня не выставили вон. Я была уверена, что дочери плохо. Я подозревала, что ее лечат жестокими методами. Видя меня в приемной изо дня в день, Зараза сжалилась, приносила мне чашку чая с печенькой и рассказывала, что у Ньевес все в порядке, она отдыхает и постепенно поправляется, но не пожелала объяснять, в каких условиях ее содержат, не сидит ли она взаперти, в наручниках или в состоянии наркотического опьянения.

— Как вам такое пришло в голову? Это современное учреждение, мы не в Средневековье.

В этом долгом и трудном ожидании меня поддерживал неожиданный друг: Рой все это время оставался со мной. Позволь мне рассказать тебе о нем, Камило, потому что он много сделал для твоей мамы и для тебя.

Он утверждал, что его имя Рой Купер, но очень может быть, что его звали по-другому, он был скрытным парнем и ничего о себе не рассказывал. Я понятия не имела, откуда он родом, ничего не знала о его прошлом, семейном положении или настоящей профессии, хотя мы проводили вместе многие часы. Хулиан говорил, что он специализируется на шантаже, но это же не профессия. Рой был примерно одного со мной возраста, то есть лет около пятидесяти, и держался в отличной форме; возможно, он был одним из тех фанатиков, что поднимают штанги, а на рассвете бегают, будто за ними гонятся. У него были грубые черты лица, свирепая гримаса и кожа, изрытая оспой, тем не менее он казался мне красивым; в его лице покалеченного гладиатора действительно присутствовала некая красота. Он отвозил меня в клинику и забирал назад, водил обедать, а иногда приглашал в кино, в бассейн или в боулинг.

— Тебе нужно отвлечься, Виолета. Твоей дочери не станет лучше, если ты будешь плакать, — говорил он мне.

Рассказ мой звучит так, Камило, будто я почти не занималась Ньевес, но дни в пустыне были очень долгими и жаркими, и после бесконечных часов, проведенных в клинике, у меня оставалось много свободного времени. Рой был моей единственной поддержкой, и я относилась к нему с нежностью и восхищением, хотя у нас было не так много тем для разговоров или общих интересов. Сама того не желая, я рассказала всю свою жизнь этому странному человеку, который, возможно, был наемным убийцей и работал на наркоторговцев или мафию.

— Ты знаешь обо мне все, Рой, у тебя достаточно материала, чтобы меня шантажировать, а я не знаю о тебе ничего, — сказала я однажды.

— Обо мне нечего рассказывать, я всего лишь мелкий злодей.

— Хулиан платит тебе за то, что ты за мной присматриваешь?

— Браво нанял меня следить за дочерью в Лас-Вегасе, не более. Я здесь, потому что мне так хочется.

Тебе так нравится моя компания? — спросила я неожиданно кокетливо.

— Да, — серьезно ответил он.

В тот вечер я отправилась в его номер. Не удивляйся, Камило, я не всегда была беспомощной старухой, в пятьдесят один я все еще выглядела привлекательно, и гормоны во мне кипели вовсю. Незачем упоминать о других любовных похождениях, которые случались у меня за долгую жизнь, большинство из них были краткими и недостойными того, чтобы о них помнить. Я ни в чем не раскаиваюсь; напротив, сожалею о тех возможностях, которые упустила из-за ханжества, спешки или боязни сплетен. Большую часть своей жизни я была не замужем и никому не обязана была хранить верность, но женщинам моего поколения отказывали в сексуальной свободе, которую мужчины считали своим правом. Наглядный пример — Хулиан: регулярно изменяя, он позволял себе роскошь ревновать. К тому времени, когда я встретила Роя Купера, его ревность меня больше не беспокоила; мы с Хулианом давно уже не были парой, и бороться с ним предстояло Зораиде Абреу.

Избавлю тебя от подробностей, достаточно сказать, что я ни с кем не обнималась уже пару лет, и Рой Купер вернул мне телесную радость, которая сопровождает занятия любовью. С этого момента мы были неразлучны большую часть дня и каждую ночь. Я бы не вынесла этих недель без Роя. Он был приятным компаньоном, ни о чем не просил, помогал мне справиться с горем и заставлял чувствовать себя молодой и желанной, что в тех обстоятельствах было чудесным подарком.

Ньевес не выписали. Через семнадцать дней после того, как мы поместили ее в клинику, нам позвонили и сообщили, что она «ушла», опасаясь признаться в том, что она сбежала. Даже если бы она спокойно вышла через парадную дверь, никто не посмел бы ее задержать, поскольку у Хулиана Браво не было законной власти удерживать ее в сумасшедшем доме, но Ньевес этого не знала. Должно быть, она просто улизнула, когда успокоительные перестали действовать и она сумела включить свою железную волю. Куда сложнее было спрятаться посреди пустыни или найти попутку. В палате она оставила записку для отца, в которой требовала, чтобы он перестал ее разыскивать, потому что она больше не желает ничего о нем знать.

Хулиан позвонил мне из аэропорта в Майами, и я понеслась в клинику. Я видела только приемную и странные сады из камней и кактусов, прочие же помещения представлялись мне пыточными застенками, где садисты в белых халатах одурманивают пациентов сильнодействующими веществами и пытают струями ледяной воды и ударами тока, но психолог, которая пригласила меня к себе в кабинет, оказалась приятной дамой и готова была ответить на все мои вопросы. Она сказала, что мы должны дождаться Хулиана, чтобы на следующий день переговорить с психиатром, лечившим Ньевес, а пока суд да дело, повела меня на экскурсию по клинике, в которой не было ни темниц, ни железных решеток из моих ночных кошмаров, а палаты представляли собой отдельные комнаты, окрашенные в веселые пастельные тона. Были там игровые, тренажерный зал, спа, бассейн с водой комнатной температуры и даже кинозал, где крутили безобидные документальные фильмы о дельфинах и обезьянах бонобо, — ничего, что могло бы расстроить «гостей». «Больными» их не называли.

Психиатр принял нас вместе с директором, женщиной из Индии, которую не испугали угрозы Хулиана подать на клинику в суд за халатность.

— Это не тюрьма, мистер Браво. Мы не удерживаем гостей против их воли, — сухо сообщила она и продолжила объяснять схему лечения Ньевес.

Во время детоксикации, которая была его самой сложной частью, девочку пичкали седативными, чтобы она перенесла этот период с минимальным стрессом. Затем последовал перерыв в несколько дней, она отдыхала, принимала ванны и получала массаж в спа-салоне, пока не начала нормально питаться и не выразила готовность участвовать в сеансах индивидуальной и групповой терапии. Вначале Ньевес вела себя агрессивно и дерзко, но затем стала более покладистой и от враждебности перешла к замкнутости. За несколько дней до побега она начала рассказывать о периоде своей жизни, предшествовавшем употреблению сильнодействующих наркотиков. Ньевес была примером эмоциональной незрелости, она застряла в возрасте четырнадцати или пятнадцати лет и разрывалась между любовью и ненавистью к отцу, важнейшей фигуре в ее жизни, зависимостью от него и необходимостью с ним расстаться. Она сбежала из клиники как раз в тот момент, когда они начали исследовать детские травмы. Нам сказали, что Ньевес с ними не справлялась. В этот момент Хулиан потерял терпение.

— Не понимаю, к чему все это. Вы не смогли помочь моей дочери! Сколько времени и денег впустую!

Встал и вышел, хлопнув дверью. Из окна я видела, как он широкими шагами идет по выложенной камнем дорожке сада.

Я осталась, чтобы получить отчет о состоянии моей дочери, который ее отец наверняка уже слышал из уст профессионалов и, когда я пыталась пересказать, заткнул мне рот.

— Они не врачи, они шарлатаны! — крикнул он.

— Следовало выяснить это прежде, чем запихивать туда Ньевес, — возразила я.