Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна. Страница 41

Увернувшись от моего замаха, йоркширец сам ткнул меня кулаком в плечо, и даже молчаливый Вольф не сдержал улыбки.

У костра Аллан-э-Дэйл провел рукой по струнам арфы, повернулся на другой бок и снова заснул. Тук поднес к губам пустую кружку, почмокал, но продолжал храпеть.

Я вдруг понял, как мне не хочется отсюда уходить…

Но Дикон уже подвел мне коня, а Робин Локсли хлопнул меня по спине:

— Удачи, Джон. Будь осторожен.

— Тебе тоже удачи. И много счастливых лет с Марианной!

Поморщившись от боли в ноге, я сел в седло и в последний раз оглядел поляну, где в шалаше спала молодая жена Робина Гуда, а вокруг прогоревшего костра в вольных позах дрыхли вольные стрелки… Махнув на прощание рукой, я развернул коня и медленно двинулся прочь в сопровождении Вольфа, вышагивающего возле моего стремени.

4

Глава двадцать вторая

РАСПЛАТА

Легкость, с которой мне удалось пристроить Вольфа в стражники, давала повод для определенных умозаключений. Конечно, не один и не два ноттингемца узнали сына Дикона в лицо, и все-таки шериф взял его на службу. Только круглый дурак не догадался бы, какую цель преследовал при этом Вильям Певерил.

По счастью, Вольф вовсе не был дураком. Его осторожность вполне соответствовала его волчьему имени, и никому не удавалось не только выследить его, когда он отправлялся на встречи с отцом, но и доказать, что такие встречи вообще бывают. Опять-таки к огромной удаче Вольфа, хозяин Эдвинстоуна, барон Лекок, обладал иммунитетом и держал в руках судьбу всех своих вилланов. До того момента, как выбранные от графства не доказывали, что один из крестьян барона — убийца, фальшивомонетчик или грабитель, сам шериф не имел права накладывать на подозреваемого карающую руку. Вообще-то восьмидесятилетнего барона больше всего заботил его артрит, но в то же время старый хрыч терпеть не мог, чтобы на его привилегии покушались даже такие влиятельные люди, как Вильям Певерил.

Однако я не имел подобного щита, поэтому в последние дни все серьезней подумывал о том, чтобы оставить службу и уехать в Аннеслей. До сих пор фортуна мне улыбалась, но с некоторых пор земля начала дрожать у меня под ногами. Маленькие камушки один за другим сползали под откос, норовя прихватить с собой камни побольше: цера Гисборна, западная тропа, исчезновение пяти наемников — полный обвал был уже только вопросом времени. Рано или поздно даже такой недалекий тип, как шериф, сумеет сложить воедино разрозненные части мозаики, и тогда Катарина получит полное право заявить: «Я говорила тебе, что все это плохо кончится!»

Я вышел из «Пути в Иерусалим», так и не узнав того, что хотел узнать, и не дослушав до конца очередную байку о похождениях Робина Гуда. Хотя на сей раз то был скорее рассказ о похождениях Марианны. Слухи о женитьбе главаря разбойников уже разошлись по всему Ноттингемширу, и горшечник из Хокнелла одарил всех желающих последним выпуском народных фантазий на эту тему: я узнал, что Марианна была дочерью барона Фицтуса из Йоркшира, а Робин Локсли — сыном графа Дэвида Хантингтона, что они обручились еще в детстве и что Марианна осталась верна своему жениху даже после того, как тот превратился из богатого наследника в беглеца-аутло. Девушка преданно ждала любимого, а когда отец стал принуждать ее к замужеству, переоделась в платье пажа и отправилась на поиски Робина в Шервуд. Там они и встретились, но Локсли не узнал свою невесту в мужской одежде, а Марианна не узнала его в наряде лесного стрелка. Главарь шервудских разбойников вызвал незнакомца на бой, они долго сражались на мечах, оба были ранены, и наконец Робин Гуд предложил смелому «юноше» присоединиться к его шайке. Вот тут-то, услышав голос возлюбленного, Марианна наконец-то его узнала, и тогда…

Не дослушав, что случилось «тогда», я забрал свой недопитый кувшин с сидром и вышел.

Н-да, байка, которую принес в Ноттингем болтливый горшечник, дала бы несколько очков форы самым глупым из баллад Аллана-э-Дэйла! За какого же идиота жители Хокнелла принимают Локсли? Только олигофрен мог бы не узнать свою невесту потому, что та вырядилась в мужское платье! Даже Пегас Аллана никогда не скакал по таким колдобинам…

Отхлебнув из кувшина, я свернул в безлюдный узкий переулок — и почти сразу наткнулся на Вольфа, лицо которого было вполне под стать моим хмурым мыслям. Молодой стражник огляделся по сторонам, убедился, что мы в переулке одни, и без предисловий вывалил на меня оглушающую новость:

— Марианна умерла.

Не знаю, каким чудом я сумел удержать в руках кувшин.

— Что?! Как?!

— Два дня назад, в родах. И отец говорит — Локсли сошел с ума.

Я на секунду закрыл глаза, пытаясь представить себе, что девочки в венке из плюща, которой мы недавно желали сто лет счастливой жизни, больше нет. При попытке представить еще более сумасшедшего Робина Гуда у меня отказало воображение.

— Отец говорит, Локсли обходит все церкви подряд и швыряет деньги на все алтари, — пробубнил Вольф, глядя мимо моего плеча. — А когда не молится, то пьет…

— Где похоронили Марианну? — спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— У церкви Святой Марии в Эдвинстоуне. Отец сказал — Локсли накупил столько свечей, сколько не зажигают даже при похоронах царственных особ, а тамошний священник сорвал голос, служа мессы за упокой души Марианны и ребенка. Йоркширец думает, что смерть жены и сына — наказание за его грех, и отец говорит, раз Богородица отступилась от Локсли, скоро им всем конец…

Из-за угла показалась пара бегинок, и Вольф быстро зашагал к площади, а я продолжил путь к дому. Кувшин у меня в руках был как будто налит свинцом, и такими же свинцово-тяжелыми были мои мысли.

Если еще не так давно Шервуд казался мне западней, то теперь Ноттингем превратился в западню куда хуже огромного леса. По здешним меркам, он считался большим городом — еще бы, почти три тысячи жителей! — однако мне он отчаянно жал в плечах, и дышать в нем становилось все трудней. Страдай я клаустрофобией, у меня уже начался бы острый приступ этой болезни; впрочем, я еще смогу заполучить боязнь замкнутого пространства, если попаду в одну из клеток ноттингемской тюрьмы.