СССР: вернуться в детство?.. (СИ) - Войлошников Владимир. Страница 31

Пять своих пластинок я сложила в специально для этой цели припасённую хозяйственную сумку и понесла их бережно, как одуванчики.

– Ну что, пошли форму тебе смотреть, музыковед-любитель, – насмешливо сказала мама.

Блин! Форма! Школа же!

По поводу этой школы у меня было столько внутренних терзаний. Я уже хотела было подбить маму забрать заявление и отложить «школьные годы чудесные» на год, но остановило меня вот какое соображение. Татьяна Геннадьевна была за меня. Вот прямо за меня-за меня. И у меня была надежда, что если наше районо (или облоно) упрётся и не даст добро на ускоренную аттестацию, мы с ней сможем сговориться. Ну, хотя бы в том формате, чтобы я сидела и своими делами занималась, а не училась палочкам-крючкам на серьёзных щах. В идеале – чтоб я сидела дома, изредка приходя написать положенные контрольные, для отчётности, чтоб бумажки были.

А вот с другим учителем так договориться получится вряд ли.

Поэтому мы пошли в «Детский мир», форму смотреть.

15. ЭТО МЫ УДАЧНО ПОПАЛИ

МАГАЗИННЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ, ПРОДОЛЖЕНИЕ

Самое мелкое форменное платьице оказалось мне большеватым. В зеркале я себе слегка напоминала Гавроша.

– А поменьше нет? – обескураженно уточнила мама у продавщицы.

– Самый маленький размер, – покачала головой та. – Меньше не бывает. Берите, немножко прихва́тите, потом выпустите. Ещё и сэкономите. Это хорошая моделька, шерсть с лавсаном, не мнучая. Их разбирают быстро, ближе к сентябрю одни чистошерстяные останутся.

Угроза того, что что-то разберут раньше вас, действовала на советского человека магнетически.

– Сколько пробить? – озабоченно спросила мама.

Продавщица протянула нам крошечный клочок бумаги с тремя кривоватыми цифрами:

– Восемь пятьдесят, в первую кассу, пожалуйста.

– Фартук-то будем покупать? – поинтересовалась я по дороге в кассу.

– Шить придётся, – вздохнула мама, – тут тебе большое всё. Туфли ещё надо.

– Может, туфли ближе к осени купим? Вдруг нога вырастет?

– Пожалуй...

Поход за формой не прибавил нам обеим энтузиазма.

Вышли мы из «Детского мира» с сумкой пластинок и коричневым платьем. Стоим. И тут у мамы загорелись глаза:

– Смотри!

Через два дома, у обувного, что-то происходило. Народ туда стекался со всей улицы.

– Беги! – крикнула я, но мама (она же не знает, что я внутри взрослая) побежала, схватив меня за руку.

В плотном потоке мы влетели в магазин через большой старинный тамбур и безошибочно свернули в тот отдел, куда стремилась вся эта толпа.

– Что дают? – озабоченно спрашивали друг у друга женщины.

– Туфли чехословацкие! Две модели! – ответили из передних рядов.

Очередь прирастала со страшной скоростью и, если честно, я испугалась за пластинки.

– Мам, я на лестнице на второй этаж тебя буду ждать, а то затолкают меня.

Мама разрывалась между желанием приличную обувь купить (неизвестно какого вида, но чехословацкую – а, значит, хорошую!) и страхом меня одну оставить.

– Да не потеряюсь я! – я вытащила руку из её ладони. – Если подойдут – бери те и другие. А я спокойно посижу. А то пластинки поломают мне.

Я вылезла из толпы и поднялась по лестнице, чтоб она могла меня видеть, помахала рукой. Она немного успокоилась, но всё равно поминутно оглядывалась и проверяла меня глазами. Я каждый раз успокаивающе ей семафорила. Ладно уж, чего бояться-то, цыган нету. Если б какой заезжий табор по городу ходил, их бы на центральных улицах сразу видно было.

Перед мамой в несколько рядов плотно, как шпроты в консерве, стояли женщины. В отдел пускали не больше пяти-шести человек за раз, чтобы не случилось столпотворения (и чтоб никто в толпе чего не спёр, понятное дело). Вход в отдел перекрывала строгая тётка с пышной, крупно завитой причёской в светло-синем форменном халате. Периодически она громогласно возглашала:

– Спокойнее, гражданки! Не толкайтесь! СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!!! – или что-то вроде того.

Минут через сорок ей что-то сказала ещё одна пробегающая мимо дама, похожая на первую как отштампованная, только волосы потемнее.

– Тридцать восьмой размер закончился! – громко объявила первая. – Женщины, просьба за тридцать восьмым размером не стоять! Не задерживайте очередь!

Это объявление вызвало совершенно противоположный эффект. Никто не ушёл, напротив, очередь заволновалась и подалась вперёд. Множество тревожных голосов начали спрашивать: действительно ли тридцать восьмой закончился? А, может, посмо́трите на складе? А обе модели закончились – или только одна?

– Женщины, НЕ НАПИРАЙТЕ! – строго закричала караульная тётка. – Тридцать восьмой размер ЗАКОНЧИЛСЯ СОВСЕМ! Обе модели! Прекратите толкаться, иначе отдел закроется НА УЧЁТ!!!

У меня, наблюдающей сверху, возникло такое ощущение, что некоторые гражданки нарочно не хотели прекращать толкаться – от обиды. Мол, раз нам не достанется, то и другим не́чего! Но те, которые стояли ближе ко входу в отдел, они как будто сплотились в монолитный щит и не давали этим толчкам докатиться до строгой тёти в синем халате. А в середине очереди пошли какие-то ответные колебания и ругань, в том духе что «не хочешь стоять – так и иди себе, нечего порядок в общественном месте нарушать!» В конце концов очередь приобрела напряжённо-спокойный вид. Опять же, по моим наблюдениям, почти никто не ушёл. Не знаю, на что они надеются. Или, может, хотят какой-нибудь другой размер взять – типа родственницам или, мало ли, для перепродажи? Обувь хороших фирм у нас большая редкость. Точно так же, как с финскими сапогами: почти всё, что приходит в страну, достаётся западным областям. В первую очередь Москве, Ленинграду, Прибалтике. Потом мелким республикам. В длинном ряду распределения Сибирь и Дальний Восток всегда последние.

До мамы осталось человек шесть, когда тётка снова объявила:

– Размеры тридцать семь, тридцать семь с половиной и тридцать восемь с половиной ЗАКОНЧИЛИСЬ! Просьба за такими размерами не стоять!

Тут я испугалась, что толпа сейчас сметёт и тётку, и ряды полок, и ограждения отдела, но на помощь этой тёте подскочили ещё две, превратившись в этакого синехалатного цербера, и начали жёстко призывать к порядку. Одна из них схватила стальную обувную лопатку и заколотила по металлической стойке ограждения. Оглушающий звук заметался под высокими старинными потолками магазина:

– ТИШЕ! ТИШЕ! СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!

Пока происходил весь этот паноптикум, мама дождалась своей очереди и вошла в отдел. За её размер я не переживала, ножка у неё маленькая, тридцать шестой. Обычно он до самого конца есть.

Я видела, что она примеряет что-то, поворачивая ногу перед маленьким напольным зеркалом, но что конкретно – с моего места, конечно, было не разглядеть. Если верить настенным магазинным часам, мы стояли в этой очереди уже час сорок. Кстати, через двадцать пять минут обед. Как эти церберши планируют выпереть из магазина очередь, я представляю с трудом. Или они как-то подрассчитали, что к этому времени как раз всё продадут? Что-то сомнительно мне. О! Мама расплачивается. Подошло, аллилуйя!

Она протолкалась через толпу, раскрасневшаяся, с горящими глазами:

– Две пары купила!

– Молодец! – искренне обрадовалась я. – Разные, хоть?

– Конечно! Босоножки с ремешками и такие закрытые, как на осень.

– Дома посмотрим. Пошли, а то сейчас обед, я боюсь, как бы эта толпа тут драться не начала.

– Ну, драться-то не начнут, ты что! – удивлённо посмотрела на меня мама.

Ах, да. Советский человек пока ещё дисциплинирован. А вдруг?

Мама, видимо, тоже подумала: «А вдруг?» – потому что больше мы задерживаться не стали и направились на улицу.

– Ещё куда пойдём? – спросила она.

– А мы куда-нибудь успеем?

– Наверно, уже нет. Пошли тогда, семечек на рынке купим – и домой?

– Ага.

Семечки на рынке продавали бабульки. Жареные подороже, сырые – подешевле. Мама всегда брала сырые, обязательно тщательно мыла, а потом жарила их по своему вкусу на огромной алюминиевой сковороде. Семечки мы очень уважали.