Кузька и другие сказки и сказочные повести - Александрова Татьяна. Страница 13

— Так уж и найдёте? — рассмеялся Ветер. — «Ищи ветра в поле»! Лучше я сам вас найду в поле или на лугу. Так и быть, поиграю с вами. Но если чересчур разыграюсь, бегите домой. Я — Ветер переменчивый, сам не знаю, чего хочу.

Хлопнул дверью и ушёл.

Тут и отец с матерью вернулись.

— Заходил к нам кто-нибудь? — спрашивают.

— Заходил! Заходил! — обрадовались девочки. — Ветер заходил!

— Значит, никого не было, — сказали родители.

В школу

— Хочется в школу, а зима, — снова начала свой рассказ старая-престарая тряпичная кукла. — Матушка уговаривает Настю и Мотю:

— Не дойти в эту пору. Восемь вёрст снегом шагать. Здоровый мужик, может, и дойдёт, да и то в валенках. А у вас и валенок нету, и малы ещё. В поле снегом заметёт, в лесу волк загрызёт. Было у меня две доченьки, не станет ни одной. Чем эдакая напасть, садитесь-ка лучше прясть. Вон сколько льну наготовлено. А то скажут люди: ну и пряхи — ни юбки ни рубахи!

Сели на лавочку прясть. Чтоб не скучно было, поют с матушкой песни. А в школу всё равно охота.

Как-то проснулись поутру. В избе по стенам солнечные зайцы скачут. На столе завтрак матушка оставила. На печи старые отцовы валенки сохнут.

Девочки позавтракали, чашки вымыли. Что дальше делать? В окно солнце сияет, снег сверкает, небо синеет.

— Моть, побежали в школу? — говорит Настя. — День-то обрадовался солнцу, потянется подлиннее. Как раз до темноты туда-сюда обернёмся. Нас и не заругают. Учительница обрадуется, буквы в книжке дальше покажет. По карандашу подарит. Наш-то почти весь изрисовался.

Настя обулась в валенки. Хоть и не впору, идти можно. Мотя лапти надела. Старшая сестра завернула в платок по куску хлеба, младшая меня в платок завернула. Быстро побежали задворками, огородами — не остановил бы кто. С тропы не сойти — снег. Тропа вывела на дорогу, дорога — в лес. В лесу красота — не наглядишься! Не иначе, Снегурочка здесь побывала. Кто ещё так все деревья, все кусты изукрасит, ни одного не пропустит.

— А матушка нас не заругает, что без спросу ушли? — спрашивает Мотя.

— Так мы туда и обратно! — отвечает Настя. — Долго ли? Учительницу нашу посмотрим. Соскучилась по нас, поди.

Идут, идут, а лесу конца нет. Снегу на дороге — быстро не пойдёшь. Хорошо Насте в валенках, а у Моти полны лапти снега. Солнце то ли за тучу зашло, то ли за деревья. Снег не сверкает. Тихо. Только сорока крикнет, выскочит перед девочками на дорогу — и опять в лес.

Снег пошёл. Сначала мелкий, как мука, мучинка от мучинки далеко. Потом крупнее, будто крупа с неба посыпалась. Потом хлопьями повалил. А вышли из лесу — тишины как не бывало. В поле выл, гудел, свистел ветер. Да не один, а много дружков-приятелей налетели из разных краёв и стран. Гоняются друг за другом, борются, кружатся, носятся, будто с цепи сорвались. Не то что дороги — белого света не видать, один белый снег.

В лесу сильному ветру тесно, слабые ветерки гуляют, посвистывают. Снег сыплется пуще и пуще, сумерки опускаются. Девочки туда-сюда — и сбились с дороги. Мотя плачет, устала, озябла, лапоть с ноги потеряла, без лаптя да по снегу, по лесу. Настя перепугалась, но молчит: старшая всё-таки.

Залезли девочки под густую ель. Настя сняла отцовы валенки. На один валенок сами сели, в другой ноги сунули, и ещё место осталось. Прижались одна к другой, достали хлеб, одним платком укрылись.

«Снежная туча пройдёт, — думают, — станет в лесу светлее, отыщем дорогу и пойдём домой. А то батюшка с матушкой вернутся — заругают».

И не заметили, что меня с ними нету. А я, когда девочки ещё на дороге топтались, из платка да на дорогу, на самый пригорочек. Ветерок снег с меня сдувает, лежу на самом виду.

Батюшка с матушкой вернулись — нет дочек. Ну, думают, у подружек. Но подружки сами прибежали поиграть. Тут матушка встревожилась, стала по деревне дочек искать. Нигде нет. И отец встревожился. Глядь, нет дома старых валенок да тетрадки школьной. Не иначе, в школу ушли.

Много народу пошло девочек искать. Стемнело. В руках у людей толстые смолистые ветки горят. При свете такой ветки один мальчишка, живший от нас совсем неподалёку, и нашёл меня. Он сначала думал, что я — пучок травы, полузасыпанный снегом. Но я изо всех сил глядела на него, чтобы он меня поднял. Вгляделся и как заорёт:

— Тут они! Тут ихняя кукла валяется!

Все сбежались, стали звать, аукать, искать вокруг. И нашли девочек под ёлкой. Они спали, прижавшись друг к дружке, сунув ноги в один валенок.

— Это наша спасительница! — говорили с тех пор про меня. — Если бы не она, девочки и замёрзнуть могли б!

Федотик

— У Насти и Моти был младший брат Федотик, — рассказывала старая-престарая тряпичная кукла. — Сначала он такой маленький был, что в люльке на дне лежал и его совсем не было видно. Потом до половины люльки дорос. А когда научился из люльки выглядывать, стали сестры его нянчить вместо мамы. Меня в люльку к Фетодику посадят и качают.

Дело было летом. Отец и мать в поле. А мы с Настей и Мотей нянчили Федотика. Он уже стал ростом с люльку и научился сам из неё вылезать.

Прибежали подружки:

— Пошли с нами! Ягоды в лесу поспели!

Как не пойти!

Мотя меня, куклу, на руки взяла, Настя — братика. Прихватили корзины — и в лес. А там от земляники красным-красно, от черники черным-черно. А как Насте-то собирать? Руки у неё заняты. Поставила братца на землю. Он раз шагнёт — одной ногой другую зацепит, два шагнёт — второй ногой первую заденет, три шагнёт да и шлёпнется.

Видят девочки, далеко братец не убежит. Постелили платок с головы под кустом, усадили братца. В одну руку кусок хлеба дали, в другую — меня, игрушку, чтоб не скучал. И начали собирать ягоды. Они собирают, а Федотик хлеб ест и меня кормит. Принесли ему ягод. Он одну ягодку съест, другую мне протянет. Видят сёстры, хорошо нам с Федотиком, да и ушли подальше.

Остались мы одни, да ненадолго. Прилетела бабочка. Машет крыльями, а сама как цветок.

Федотик одну ягодку себе, другую бабочке протягивает. Не ест бабочка ягод.

Бабочка улетела, а с ветки спрыгнула птица. Федотик одну ягодку себе, другую — птице. Птица ягоду съела, хлеб поклевала, улетела на ветку и давай песни петь. Она поёт, а мы подпеваем.

А с дерева прямо к нам — белка, пушистая, ушастая, сама рыжая, хвост серый, глаза блестят. Федотик одну ягоду себе, другую — белке. Первый раз белку видит, а не боится, хлеб ей протягивает. И белка не боится, хлеба попробовала, ягод поела и стала цокать: спасибо, мол. Прыгнула на дерево и убежала вверх по стволу.

А из-за куста идёт, хвостом траву метёт лиса, рыжая, нос длинный. Федотик одну ягоду себе, другую — лисе. Та ягод не хочет, схватила хлеб, весь кусок, и побежала. Бежит, оглядывается, хвостом помахивает: спасибо, мол. Хотели мы с Федотиком заплакать, да передумали: у нас ведь ягоды остались.

Тут ветки затрещали, и прямо к нам… Как вы думаете, кто? Лиса вернулась? Нет. Сёстры прибежали? Нет. Они далеко ушли, их даже слышно не было. Прямо к нам — зверь, косматый, косолапый, куцехвостый, побольше нашего Барсика, поменьше Барбоса.

Федотик одну ягоду себе, другую — зверю. А тот взял да и съел ягоды, все до одной. И начал лизать Федотика, ведь у малыша и руки, и лицо, и рубашка в ягодах. Пасть открывает, язык высовывает, зубы острые. Я и подсунулась ему. Пусть меня, куклу, лижет, я ведь тоже в ягодах. Он полизал-полизал, жевать начал. Жуёт и приговаривает: «Р-р-р!» А Федотик плачет-заливается, тянет меня из звериной пасти.

И тогда на поляну с одной стороны выскочили Мотя с Настей, а с другой — ещё один зверь, ростом с нашу Бурёнку. Сестры как закричат, схватили Федотика, Федотик — меня — и наутёк. А большой зверь как зарычит, хвать маленького! — и тоже наутёк. В другую сторону, только ветки затрещали.