Потоп (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич. Страница 52

— Шуточки у тебя…

— Да я что? Вот Алексей Петрович бывало что-нибудь скажешь, так хоть стой, хоть падай. При крайнем визите, я к нему захожу. Он уставший. Весь в бумагах. Да и я после долгой дороги. Ну он глянул на меня да возьми и скажи: ах, это ты, переходи уже на сторону зла, у нас есть печеньки.

— Что, прости? — захлопал глазами визави.

— Печеньки. — расплылся в улыбке Демидов. — И рукой указывает мне на вазочку. Откушал. Весьма необычные. С изюмом, но их сила в каком-то странном тесте. Изюм же только оттеняет вкус.

— И часто он так шутит?

— Так? Не часто. Но бывает. Он вообще уважает шутки-прибаутки. Хотя сам же от того и страдает иногда.

— С такими остротами сие не удивительно.

— Слышал ли, что Наталья Алексеевна, сестра царева, замуж поначалу не хотела?

— Как не слышать? О том всем было известно. Ведь клинья к ней многие подбивали.

— Вот. После того года, что Софью и многих иных побили, осталось Романовых всего трое — царь, сын его да сестра. Вот он и стал Наталью Алексеевну подбивать уже выйти замуж да детей нарожать. Ну сынок и пошутил тогда, на ушко ей шепнул, как отца смутить. Она и рада. Стала Петру Алексеевичу рассказывать, как негру хочет большую в мужья. Отвадила его тогда. Говорят, царь наш государь после того разговора крепко напился. Думал — она помешалась. Да только ненадолго отступил. И нашел он подход к сестре. Ну и ей стыдно стало за свой поступок.

— Шутничок… — фыркнул собеседник. — Вот уж точно бесенок.

— Ты думай, что говоришь, — резко посерьезнел Демидов.

— Так-то прозвище ему такое дали. Али не слышал? Он даже перед стрельцами не стал от него открещиваться.

— Коли головы лишиться не желаешь — забудь о нем.

— Неужто донесешь?

— Я — нет. Но ты ведь и не только мне ляпнуть такое можешь. А Ляксей Петрович он многоухий. Усвоил ли?

— Усвоил.

— Ну так вот. Слушай далее. С Натальей Алексеевной вышло все ладно. Отшутилась она. Брата смутила негрой. Он и отстал. А потом и не требовалось. Вот царевич и сам решил также.

— А ему зачем?

— Ну а то ты не знаешь? — оскалился сально Никита. — Он то хотел до брака хранить чистоту. Но… настояли. Да и сам слышал — слухи о нем дурные стали распускать. То о том, что он кормилицу свою пользует, то о том, что солдат.

— Голову тому болтуну уже сняли.

— Так ты ведаешь о том?

— Он и ко мне приходил. Подсобить уговаривал. Но в такую грязь я ввязываться не стал. А потом узнал, что исчез он. Словно и не было. Ну и, погодя, людишки его исчезли, через которых он по кабакам шепотки пускал. Тут великого ума не нужно, чтобы понять, чем его болтовня закончилось.

— Вот я и говорю — Алексей Петрович многоухий. Вы там даже промеж себя думайте, что сказывайте.

— Ну так и что? Пошутил Алексей Петрович. И дальше то что было? Неужто тех девок череньких ему под шутку и привезли?

— Ну тык. — оскалился Демидов. — Говорят, он поначалу даже не знал, как к ним подойти. Непривычно ж.

— Ему, я слышал, подсказали. — расплылся в пошлой улыбке собеседник. — Говорят, что все его горничные ныне брюхатые ходят.

— Сам видел. Так и есть.

— Как он только решился. Страшные же как черти.

— Не скажи. Кожа темная. От светло-коричневой, будто сильно загорелой, до почти что черной. Это — отпугивает. Но, ежели привыкнуть, ничего. В остальном ничего особенного. А некоторые ликом так и вообще — красавицы. Даром что худые.

— Худородные что ли?

— Не, просто худые. Мне шепнули, что царевич таких любит. С жира, говорит, одни болезни.

— Блажь все это.

— Блажь. — согласился Демидов. — Хотя, признаюсь, есть в них что-то… гибкие как кошки. Даже я грешным делом иной раз заглядывался.

— На отродье Хама? — фыркнул собеседник с пренебрежением.

— Нету в тебе люблю к людям… нету… Все у тебя плохие. Не по-христиански это.

— А за что их любить то?

— А за что вот так — с грязью мешать? Ты же их даже не видел. Кстати, по-русски уже маленько лопочут. Рассказывают всякое о жизни своей старой. Каждая, как оказалось, не простая. Все дворянки, ежели по-нашему. А парочка так и вообще из семьей, народе наших боярских.

— Брешешь!

— Вот те крест! — перекрестился Демидов. — Сам не поверил. Но царевич пояснил — они не огрубели, особенно руками, только от того, что тяжелым трудом не занимались. И невинность сохранили по той же причине.

— Чудны дела твои, Господи.

— Это я к тебе чего говорю? Помнишь, ты сказывал про слухи — де, царевич, нашего человека не любит, даже баб себе каких-то бесовских взял?

— Помню. Да и сейчас о том поговаривают. Хотя после истории с тем болтуном заупокойным — осторожнее. Голова-то она одна. Если ее снимут даже просто на подержать, а потом обратно приложат — легче не станет.

— Так вот — знай, то не от умысла, а от шутки.

— Я бы на его месте после такой шутки рот на замке держал.

— У всех есть свои недостатки, — улыбнулся Демидов. — Алексей Петрович в тот разговор наш сказал — де, шутка она жизнь продлевает. И не было бы счастья, да несчастье помогло. Девки то ладные, по его вкусу — самое то. Да и родичи у них есть. Через которых он африканскую торговлю вести мыслит. И детишек своих от этих туда поставить.

— Дошутится он… ой дошутится… — покачал головой собеседник, но уже беззлобно, скорее соболезненно.

— Знал бы ты, сколько он трудится, — махнул рукой Никита. — Без шутки — давно бы слег.

— Ты позвал то меня чего? Шутки обсуждать?

— Люди мне твои нужны.

— Вот так просто?

— Просто да не так. Тридцать тысяч пудов[1] в день в Перми ныне льют чугуна. И то ли еще будет. Его едва успевают вывозить. Да еще и шведский покупается. Там поменьше будет, но тоже убедительно.

— И что ты от меня хочешь?

— Сейчас царевич только государевыми полками строит чугунную дорогу от Перми до Москвы. Но их не так много. И других им дел хватает. А чугуна много. И в Перми ныне под открытым небом рельсы складывают. Ибо делают их много больше, чем в дело идет.

— Что ты от меня-то хочешь? — с раздражением спросил собеседник.

— Чтобы твои люди занялись строительством чугунной дороги.

— Алексей Петрович попросил?

— То мой интерес.

— Какой именно дороги?

— Да от Тулы до Москвы и от Тулы к югу — до Иван-озера. А опосля на Белгород и Курск.

— И в чем твой интерес?

— Через Каширские заводы ее положить. Железо мне дешевле и проще возить станет. Да под Москвой ныне торф добывают. Много. А мне топлива надобно — сколько не дай, все уйдет.

— А к Иван-озеру чего тянешься?

— Так чего уж? К Дону товары возить дело славное. Да и оттуда. Я от Алексея Петровича слышал, что там — по нижнему Дону залежи угля каменного. Много. Очень много. А под землями Курскими и Белгородскими руды железной богато. Достать ее не просто. Но… — Никита Демидов причмокнул, — если выйдет — никакой Урал не сравниться. И за тридевять земель ехать не придется.

Собеседник молчал.

Думал.

— Ну так что?

— Наша с того выгода в чем? Сам же сказываешь — чугуна много, да так — что вывозить не успевают.

— Это сейчас. Дай срок — вывезут. Наш царь то с царевичем не днем мыслят и не годом. Если все пойдет так, как идет, то через двадцать лет — и вдесятеро чугуна мало будет. И особливо его передела.

— Али в Перми не справятся?

— Суровые там места. Людей мало и еды. А под Курском да Белгородом — благодать. Еда на полях, руда под ногами, да и уголек — совсем недалече.

— И куда же столько чугуна? Залиться им что ли?

— Товаров делают из него много. И все уходит. И уйдет. Частью у нас тут среди людей. Частью в Персию. А частью и в дальние дали. В ту же Африку. Она же необъятная. Там народа — как несколько десятков держав наших. Да-а-а. Так что спрос есть, ежели цены не задирать. Ну и передел. Его требуется столько, что ух! Слышал ли? Корабли государь из него делать мыслит. Пока — набор лишь. Но и там — десятки, сотни тысяч пудов надобны… Царевич сказал, коль с дорогой той справимся — создаст с нами на паях кумпанство. И подскажет как ту руду добыть. Там ведь хитро надо и без его машин огненных — не совладать. Глубоко копать надо, а там вода. Без них — не откачать.