Капитали$т: Часть 1. 1987 (СИ) - Росси Деметрио. Страница 7

— Алёша-а! — раздался призывный голос маменьки. — Алёша-а-а!! Обедать!

Я пошел на зов, тем более, что есть действительно хотелось. На кухне была раскрасневшаяся маменька и приятно сервированный стол, на котором издавала убойные запахи тарелка супа, кажется, харчо. Я опустошил тарелку почти моментально и получил на второе порцию макарон с очень приличной котлетой. Все это было прекрасно, насытившись, я поблагодарил маменьку от всей души.

— На здоровье, сынок! — расплылась в улыбке маменька и поставила передо мною громадную чашку кофе. Без молока. Конечно, есть люди, которые пьют кофе без молока, и делают это с удовольствием. Это, вероятно, какая-то особая порода людей. Им всё ни по чём. Они могут пить чай без сахара. Или томатный сок с солью. Вставать в пять утра, обиваться холодной водой, завтракать овсянкой и летать в космос. Лично я к этой породе людей никогда не принадлежал. И я терпеть не могу кофе без молока. Казалось бы — чего проще — попросить молока у любящей и заботливой маменьки? Но! Откуда я нахрен знаю, какой кофе любит Алёша Петров?! Может у него непереносимость лактозы? Или он в принципе ненавидит молоко в любых его проявлениях — от кефира до мороженного? Вот она, несчастная доля человека, попавшего в чужое время. Приходится пить и терпеть. И изображать удовольствие.

— Бразильский! — гордо сказала маменька, и я, упоенный своим страданием, не сразу понял, что речь идет о кофе.

— Класс! — сказал я мрачно.

— Валерий Александрович подарил! — похвалилась маменька и замолчала, погрузившись в какие-то мысли.

Я что-то невразумительно промычал. Видимо, я должен знать, кто такой Валерий Александрович. Но я, увы, понятия не имею об этом достойном муже. Так что, заострять тему я не стал, мирно допил кофе, поблагодарил маменьку и ретировался в свою комнату — переваривать обед и полученную информацию. Все явно шло к тому, что у меня случится информационное несварение.

Закрывшись, я еще немного пошарился по комнате — больше ничего интересного не нашлось, не считая початой пачки «Мальборо». Ну это уж слишком, подумал я. С курением подвязываем. Спорт и здоровый образ жизни прямо с завтрашнего дня.

Я пересмотрел все шмотки, которые смог найти. В общем, Алёша Петров гардероб имел вполне ничего себе. Три пары джинсов, две джинсовых куртки и джинсовая рубашка. «Левайс» и «Рэнглер». Еще — два официальных костюма-тройки, целую кучу свитеров, три пары кроссовок («Адидас» рулит!), два спортивных костюма — невзрачный отечественный и ярко-синтетическая «Пума», это не считая всяких футболок, сорочек, кедов и прочих мелочей. По-моему, для восемьдесят седьмого года вполне прилично.

В общем, обследовав все, что можно, я прилег отдохнуть с томиком Конан Дойля, который совершенно не лез в голову, а лезло всякое беспокойство — вот завтра-послезавтра выходные, а в понедельник начинается школа. А я даже не знаю — КАКАЯ, нахрен, школа — куда идти и чего там делать?

Отдохнуть мне толком не дали. С работы заявился папенька и дернул меня на ковер — в свой кабинет. Об аудиенции торжественно сообщила мне маменька:

— Зайди, Алексей! У отца разговор есть!

Ох как я не люблю эти официальные разговоры. Но деваться некуда — пришлось придавать лицу почтительное выражение и топать на прием.

Папенька встретил меня развалившись в кресле. Перед ним на столе лежала газета «Труд» и пепельница со свежим окурком. Вид у папеньки был, как у человека, который много и хорошо потрудился, а вот теперь — заслуженно отдыхает.

— Садись, Алексей, — папенька указал на кресло. — В ногах правды нет!

Я повиновался.

— Значит... выписались? — спросил папенька, глядя в газету.

— Выписались, — сдержанно подтвердил я.

— А врач что говорит?

Я коротко пересказал прощальную речь Бориса Михайловича, обращенную к нам с маменькой. Она сводилась к тому, что мне нужно по возможности избегать стрессов, придерживаться режима и здорового образа жизни. Лично меня это вполне устраивало, особенно в той части, где было о стрессах.

— А ты сам как себя чувствуешь? — спросил папенька.

— Да вроде бы все в порядке, — ответил я, стараясь оставить в этом вопросе некоторую долю неопределенности, — голова почти не болит. И вообще...

Папенька мрачно покачал головой и надолго задумался. Что-то определенно было не так. Я поднял глаза на Владимира Ильича, который смотрел на меня с портрета. Кажется, Ильич смотрел на меня с некоторым подозрением — наверное, с присущей ему проницательностью, разглядел в простом советском комсомольце пришельца из иного времени. Из темного царства капитализма.

— А скажи мне, Алексей, — подал вдруг голос папенька после паузы, которая сделала бы честь любому районному драматическому театру. Я вздрогнул от неожиданности. — А скажи мне, Алексей, только честно, даже не как отцу, а как старшему товарищу... Ведь мы же товарищи?

Я энергично кивнул, что должно было означать — мы определенно товарищи.

— Вот! — сказал папенька удовлетворенно. — Скажи мне по-товарищески... Мне позвонили из милиции. Николай Николаич. По твоему делу.

По моему делу?!! Вот это поворот! Что за дело еще?! Я заерзал на кресле.

— По поводу ДТП.

Ах, по этому делу... Меня же сбил автомобиль «Москвич», я и забыл совсем. Ох, дорогой товарищ папенька, доведете вы меня до инфаркта, подумал я. А мне нервничать нельзя. Строго запретил товарищ завотделением!

— Значит, — продолжил папенька, — тот шофер дает показания. И свидетели дают показания. В общем, получается так, что ты это специально. Под машину. Вот так. — И папенька надолго замолчал, глядя то ли в газету «Труд», то ли просто в стол.

Я тоже притих, слегка ошарашенный. Нормальный расклад. Значит, Алёша Петров решил самовыпилиться. И даже попытался это сделать. И почти преуспел, только не полностью. Малолетний придурок, теперь мне за ним все это прекрасное расхлебывать! Я очень злился на парня, в теле которого очутился. Нельзя же так инфантильно и безответственно! Собрался выпиливаться — хоть бы записку оставил. А то, как мне отмазываться теперь, вот в чем вопрос?! Короче говоря, все отрицаю.

— Сам?! — воскликнул я. — Да ничего подобного! Я плохо помню тот момент, как в тумане. Но чтобы сам — да зачем мне?! Да я никогда!

— Вот я и хотел поговорить, Алексей, — сказал папенька задумчиво. — Возраст у тебя сложный, как сейчас говорят. Переходный. Это мы в семнадцать лет и на фронте, и у станка, и в шахте... А вы другие. Может ты рассказать чего хочешь? Поделиться? И вообще — сам понимаешь. Выпускной класс. Определяться нужно. А я — отец, но не знаю, чего ты в жизни хочешь? А, Алексей?

Боги, боги, ну и тоска. Папенька мой порядочный зануда, оказывается. Впрочем, наверное, ответственным работникам так и нужно. Лично я понятия не имею — в какую сторону мне определяться. И кем я хочу быть. Если честно, то я не знал этого даже в той своей жизни. И даже будучи взрослым. А тут предлагают семнадцатилетнему пацану с ветром в голове и «Модерн толкингом» в магнитофоне — определяться. Ага. Вот прям сейчас! Педагоги хреновы! Это все пронеслось у меня в голове, но ничего подобного я конечно не сказал.

— Ну... Еще же время есть, — сказал я смущенно, — я же думаю об этом... А насчет того случая — что я, совсем ненормальный, под машину кидаться? С чего бы?!

Папенька и Владимир Ильич с портрета смотрели на меня с осуждением. Мне явно не хватало революционной решительности. И еще чего-то, не знаю чего.

— А может какая красавица тебе голову вскружила? — заговорщицки понизил голос папенька. — А, Алексей? Ну скажи честно, было? И ты сгоряча... — молодежь сейчас нервная, горячая! А?

Все может быть, папенька, дорогой. Только вот проблема — я не в курсе!

— Нет, — покачал я головой со всей возможной решительностью. — Никто мне голову не вскруживал. Во всяком случае, — добавил я, — так, чтобы под машину кидаться. И вообще!

— Ох, хорошо бы, — сказал папенька с явным недоверием, — Ну ладно. Будем надеяться, что все так. Я там скажу Николай Николаичу. Что поводов для такого у тебя нет. И быть не может. Хорошо, Алексей... Не буду тебя задерживать. Отдыхай. А впрочем... Может тебе нужно чего-то? Говори! Я — твой отец и старший товарищ. Чем могу, сам понимаешь.