Топ-модель - Валяев Сергей. Страница 3

— Ну ладно, — передернула плечами.

И мы отправились к сараям, чтобы зарыть в землю трофей. Помню, у меня было странное ощущение: с одной стороны не хотелось получать тумаков от близняшек, а с другой: плохо, если они вовсе не будут обращать внимание на меня.

Неинтересно как-то получается — жить все время в сиропном детстве.

Да делать нечего: первое слово дороже второго. Верка Солодко садится под сараем и палочкой рыхлит землю. Потом говорит, чтобы я кинула волосы близняшек в лунку. Я это делаю, и подружка начинает нести какую-то тарабарщину, как вредная старушка. Мне все это не нравится, и я строю рожицы.

Все, больше никого слушать не буду, решаю я, надо жить своим умом. Именно тогда, в тени сарая и под чужой поспешный речитатив, пришла в мою голову эта взрослая мысль.

— Маша! — слышу голос мамы. — Ты где? Нам пора ехать.

Я с облегчением и полным правом покидаю подругу. При этом нечаянно лягаю ногой бидончик, и он падает, выплевывая молоко на клумбу. Верка блажит, а я, смеясь, убегаю на солнечную сторону.

К черту, пусть меня лучше колотят, чем ходить дурочкой с бидончиком, никому не нужной!

… Мама и папа такие праздничные, что похожи на флаги военных кораблей. Родители не спеша идут по главной дивноморской улице Советской и раскланиваются с местными жителями. А я в белой панаме и разноцветном сарафане прыгаю среди обгоревших от нашего солнца и мешкотных отдыхающих, и чувствую себя прекрасно.

У пристани качается прогулочный корабль ЧПК-17. Он старенький и с облезлой палубой. На ней скамейки с неудобными рейками. Я же люблю стоять у борта и смотреть, как корабль режет воду. Она бурлит и пенится и кажется, что мы летим в дождевых облаках.

— Мадемуазель, — протягивает мне ладонь матросик, стоящий у трапа.

Я поначалу не понимаю его жеста, потом понимаю и удивляюсь: мне хотят помочь? Мне, которой перелетит через этот трап стекольной стрекозкой? Но, тем не менее, интуитивно протягиваю свою ладошку, и… чувствую себя взрослой. А матросик прокопчен, белозуб, улыбчив, а ладонь его жестка и чумаза от машинного масла, металла и морской воды.

— Спасибо, — пищу, прыгая на палубу.

Этот эпизод был мимолетен, как дыхание, но мне показалось, что я будто переступила через невидимую ленточку, разделяющую детство и взрослую жизнь.

— Отдать швартовые! — И палуба дрожит мелкой дрожью, словно я нахожусь на спине циклопического морского чудища.

Из репродуктора раздается хрипловатый мотивчик модной песенки, и мы отправляемся в двухчасовое путешествие.

Берег удаляется, но не настолько, чтобы его не видеть. Казалось, что ЧПК-17 страшится уйти в открытое море. Легкий бриз кропит мое лицо. Я выпростаю руку навстречу ветру, и она летит над волнами сама, словно отделившись от меня.

Что может быть прекраснее такого полета? Кажется, я сама лечу над волнами.

— Мария! — строгий мамин голос.

Я вздыхаю: и почему взрослые так быстро забывают свое детство? Детство — как живые цветы, которые поначалу ставят в вазу с водой, потом они высыхают и превращаются в пыльный гербарий.

… Геленджик встречал нас бесконечными пляжами, где поджаривались ватрушками отдыхающие, башнями санаторий, белеющими на горных склонах, жарким солнцем, плавящим асфальт, мороженое и людей. А в парке бухал военно-морской духовой оркестр, и его звуки бодрили весь город.

Еще по парку шквалил праздник Моря, и я чувствовала себя в нем, как рыбка в воде. Я гоняла на скрежещущих «американских горках», крутилась на «чертовом колесе», пуляла в тире из тяжелой винтовки, кидала мячики в бутылочные кегли…

Родители обречено ходили за мной, будто отбывая повинность. Верно, я была слишком активным ребенком?

Когда все аттракционы были мной успешно освоены, мама заявила, что нам пора обедать. Летний ресторанчик прятался в деревьях и походил на пластмассовый замок. Мы заняли прохладный столик на втором этаже и стали ждать заказ. И пока его ждали, мы с папой принялись сражаться в морской бой, рисуя на салфетках квадратики эсминцев и линкоров.

— Тихо, дети, — вдруг сказала мама, указывая на пыльный репродуктор, который выразительно, как человек, зевал на бетонном столбе.

Репродуктор дамским голосом извещал, что через час в Зеленом парке состоится показ мод Сочинского дома моды, приглашаются все желающие, вход бесплатный.

Мы с папой, далекие от проблем современной моды, пожали плечами и продолжили морской бой. Если бы я только могла знать, что с этого казенного объявления через допотопный репродуктор во мне возродится мечта. Мечта, которую, оказывается, можно увидеть воочию и даже потрогать руками. Всего этого я не знала и вела себя, как всегда: болтала ногами, хлюпала суп харчо и корчила рожицы опрятному и толстенькому, как купидончик, мальчику за соседним столом.

— Маша, ты же девочка, — привычно проговорила мама. — А ведешь себя…

— Нормальная пацанка, — заступился папа. — Жаль, что не пацан.

— Витя, — осуждающе посмотрела мама на отца. — Давай не будем.

— За вас, прекрасных дам! — Тотчас же сдался папа, поднимая рюмочку с водочкой. — За вас, прекрасных пацанок!

Мама недовольно вздохнула и удалилась в дамскую комнату приводить себя в порядок. Папа подмигнул мне веселым глазом, и махнул содержимое рюмочки в себя. Конечно же, он мечтал о мальчике, однако природа сыграла с ним милую шутку и случилась я. И с этим фактом надо было считаться.

— За ВМФ! — подняла я стакан с апельсиновым соком. — Семь футов под килем!

— Молодца! — одобрительно крякнул отец. — Так держать, морячка! — И протянул крепежную ладонь, по коей я и шлепнула от всей души.

Возвращение мамы прервало наше братание. Папа подтянулся, как перед непосредственным командиром, а я натянула на личико маску пай-девочки. Хотя успела показать язык чистоплотному купидончику. И мы отправились в Зеленый театр смотреть последние моды.

Огромная «ракушка» над сценой, деревянные лавочки, выкрашенные в ядовитый цвет больной зелени, дырявый забор, бравурная музыка из динамиков, разношерстная публика встретили нашу дружную семейку.

Мы нашли боковые места во втором ряду и сели на скамейку. Я увидела, как в углу сцены, защищенной раскрашенным щитом, мелькают бабочки — бабочки огромны и по цвету очень яркие. Потом понимаю, что это вовсе не бабочки, а одежды. Это они мелькают, как бабочки. Я подпрыгиваю от нетерпения, чувствуя, что нас ждет необыкновенное зрелище.

Наконец на сцену выходит полненькая тетенька с лицом слюнявого бульдожка. Осмотрев ряды, берет в руки микрофон и сообщает, что сейчас присутствующие увидят последнюю летнюю коллекцию сочинского кутюрье Жюльена Гунченко, который, к сожалению, не смог приехать, однако всем сердцем с нами.

— Итак, встречайте, — взмахнула рукой. — Маэстро, музыку! — Появился стул, на который сел мятый баянист в сандалиях на босую ногу. — «Сочинские ночи». Коллекция для отдыха вечером.

Баянист растянул баян, малиновый по цвету, и под самодельные звуки сладкого танго вышли девушки. Я открыла рот: они были невозможно длинноноги и худы, как цапли на наших дивноморских озерах. Ноги манекенщицы переставляли странно, будто двигались по невидимой тропинке, и поэтому их фигуры качались из стороны в сторону, точно при шторме.

Топ-модели потрясли мое детское воображение, они, казалось, были окутаны непостижимой дымчатой тайной.

— Дамы, обратите внимание на покров этих вечерних платьев, — выступала ведущая. — Вы таки видите, что линии свободны…

Я же обратила внимание на лица моделей: они были надменны и невозмутимы, словно все происходящее их не касалось. Шли, точно солдаты армии Высокой моды, которые жили в другом, недоступном нам мире и знали нечто такое, чего не знали мы.

— Красотки, — присвистнул ерзающий на рейках отец. — Ишь ты!

Витя, веди себя прилично, — сделала замечание мама.

— Вика — ты лучше всех, — поспешил исправиться папа. — Правда, Мария, мама у нас самая красивая?

Ну уж нет, промолчала я, мама может и красивая, но она обычная земная женщина, а там, на сцене совсем другие. Неужели родители не видят, что манекенщиц нельзя ни с кем сравнить, даже с красивой мамой. Примерно так думала я. Между тем зрители-мужчины вели себя легкомысленно: хлопали в ладоши, кричали «браво», по-разбойничьи свистели и смеялись.