Сумрачная дама - Морелли Лаура. Страница 48

Они смогут передать ее в нужные руки. По крайней мере, Эдит надеялась, что смогут.

Рука Эдит инстинктивно потянулась к карману кителя. Там, свернутая в несколько раз, лежала дневная опись всего, что регистрировала Эдит, включая, если известно, происхождение и первоначальных владельцев – все это кратко обозначено ее мелким аккуратным почерком. Но она помедлила. Правда ли у этих непримечательного вида женщин есть, как сказал Яков, власть не дать союзникам и сопротивлению взорвать эти поезда и машины? Это казалось невообразимым. Но Эдит доверяла Якову, а тот заверил ее, что нет лучше шанса защитить произведения искусства и, возможно, когда-нибудь вернуть их настоящим владельцам. Что еще она может сделать? Она – всего лишь одна женщина, застрявшая в подвале возле границы с Россией, а ее единственной связью с миром за пределами отряда нацистских солдат были неприметный поляк-переводчик и кухня, битком набитая изображающими из себя кухарок партизанками.

Эдит помедлила. К кому из них обратиться? Самая молодая из трех женщин стояла у раковины по локоть в мыльной воде. Эдит остановилась на женщине, вытиравшей столы. Она встала рядом с ней и поставила на стол свою грязную тарелку. Потом сунула руку в карман и достала дневную опись.

Женщина не посмотрела на Эдит и едва прервала свое занятие. Она просто протянула в сторону Эдит руку и смахнула маленький листочек себе в карман. Маленькое, едва заметное движение у края кухонного стола. Эдит отвернулась и услышала за спиной шепот.

– Danke schon.

Эдит почувствовала, как по шее у нее пробегают мурашки. Значит, они все-таки понимают по-немецки.

Через узкую щель в дверном проеме гостиной Эдит глянула на все еще сидящих за столом военных. Рослый солдат – один из командиров отряда – качался на задних ножках стула и ковырялся между зубов зубочисткой.

Эдит изумленно вздохнула. Эти мужики и понятия не имеют, что женщины на кухне слушают каждое их слово.

51

Военнопленные. Как им удалось сбежать от захвативших их нацистов?

Доминик раскрыл рот от удивления. Как долго они прятались тут, в шахте, вместе с жителями Зигена?

Стефани распределял пайки растворимого кофе, чтобы согреть их промерзшие кости, и тут прибежал Хэнкок. Все присутствующие одновременно вздрогнули, и Доминик покрепче схватился за ружье. Но лицо Хэнкока выражало чистую радость.

– Сэр! – Хэнкок в кои-то веки не контролировал выражение своего лица, и оно было неаккуратно взволнованным. – Вы должны это видеть.

Доминик, Стефани и Стаут отправились следом за Хэнкоком по извилистым тоннелям, пока те не привели их к двери, которую, судя по разбитой в щепки раме, только что выломали. За дверью Доминик поначалу не разглядел ничего, кроме облака мелкой пыли. Но когда его глаза привыкли к темноте, он различил, что из нее на него смотрит прекрасный портрет кудрявой девушки с розовыми щеками. Потом он увидел то, что так взбудоражило Хэнкока. Бесконечные ряды стеллажей с произведениями искусства. Картины. Скульптуры. Бесконечные стопки упакованных ящиков. Бесценные произведения искусства были беспорядочно разложены по наскоро сколоченным из неструганых досок полкам; среди грязи, холода и вони великолепие этих произведений выглядело абсурдно.

Но правду невозможно было отрицать: шахты Зигена скрывали все, что обещал им старый герр Вейерс.

Заходя в помещение, Доминик почувствовал, как его утомленное сердце забилось быстрее. Он сразу убедился в том, что в этой грязной шахте хранятся шедевры, о которых он раньше только в книгах читал. Он хотел протянуть руку и все это потрогать, но вместо этого покрепче схватился за винтовку и шел вдоль стеллажей, разглядывая золоченые рамы и сверкающую поверхность масляных красок. На некоторых картинах были подписанные черными чернилами бирки. Мане. Вермеер. Будто бы зал славы художников, работы которых Доминик мог только мечтать увидеть наяву. Внезапно у него зачесались пальцы, захотелось рисовать.

«Продолжай рисовать».

Внезапно Доминик снова был в Ахене, стоял на коленях над Полом у входа в разрушенный собор и смотрел, как его друг испускает последние вдохи. Пронзившая его тело агония сменилась отвращением. Он отвернулся, борясь с внезапно подступившей тошнотой. Произведения были прекрасными, но он отдал бы их все до единого, лишь бы вернуть Пола.

Поворачиваясь, отупев от боли, он увидел нечто. Огромный ящик с косо накарябанным на нем словом «Ахен».

– Стефани, – сказал он пустым голосом.

Викарий с надеждой во взгляде поспешил к нему. При виде ящика глаза его широко раскрылись. Он подбежал ближе и беспомощно заскреб пальцами по дереву; Хэнкок нашел лом, а солдаты помогли ему открыть ящик. Его содержимое было завернуто в мешковину. Трясущимися руками Стефани развернул сверток так бережно, словно в него был завернут спящий младенец. Под грубой тканью заблестели золото и драгоценные камни, и Стефани упал на колени. По его лицу текли слезы, будто бы он только что нашел живым кого-то из близких. Он быстро заговорил по-немецки, Доминик не успевал разобрать слов. Сердце Доминика ударилось о грудную клетку. Он опустился на колени рядом со Стефани и положил руку ему на плечо.

– Что там?

Когда Стефани поднял на него глаза, от счастья в них у Доминика захватило дыхание. Стефани схватил Доминика трясущимися руками за плечи.

– Возблагодарим господа. Возблагодарю вас, друзья мои, – сказал он. – Мы их нашли.

52

Однажды вечером, отдав женщинам на кухне копию описей за день, Эдит почувствовала всепоглощающее желание выйти подышать свежим воздухом. За спиной она слышала смех офицеров и их дружелюбную болтовню за столом. Удастся ли им – и ей самой – когда-нибудь спокойно жить с тем, что они делают? Подозревают ли они ее? Эдит набросила поверх своей выцветшей мятой формы шерстяное пальто.

В лунном свете она могла различить силуэты ровно стриженных кустов и клумб дворцового сада. На всех поверхностях лежала тонкая ледяная корка. Нацистский флаг – такой огромный, что казался ненастоящим – спокойно висел в неподвижном воздухе, свастика на нем начиналась от карниза, закрывала окна двух этажей и заканчивалась прямо над скамейкой, на которой присела Эдит, наблюдая, как выдыхаемый ею воздух превращается в облачко пара. Она подняла повыше ворот пальто.

Вот уже почти три месяца они с Яковом кропотливо копировали ежедневные описи и транспортные манифесты и поручали их заботам кухарок. «Такое простое действие, – думала Эдит. – Поможет ли это хоть чему-то? Если хотя бы один вагон поезда, один бронированный грузовик с бесценными вещами и произведениями искусства будет спасен, – рассуждала она, – то оно того стоило». Теперь Эдит подумала об отце и о том, как сам он тоже совершал небольшие действия в помощь сопротивлению на прошедшей войне. Всем сердцем Эдит желала поговорить с ним, рассказать ему о том, чем занимается, попросить его совета.

С последнего письма от отца и его сиделки прошло так много времени! Эдит опустила голову, сложив руки на коленях. Она уткнулась глазами в рукава пальто и на мгновение, сильно зажмурившись, задержала дыхание.

– Эдит.

Она надавила на глаза основаниями ладоней, будто бы могла прогнать боль.

– Эдит, – снова услышала она ласковый голос.

Она подняла голову и увидела, что перед ней стоит Франц, в форме, которая резко выделялась на фоне края свисавшего с фасада виллы флага. Даже в темноте она видела, что его щеки раскраснелись от ледяного воздуха. Он сел рядом с Эдит на скамейку, и они оба уставились во тьму. Внезапно она почувствовала на своем плече его широкую руку. Что он делает? Он знает, что она обручена. Неужели он так изголодался по женскому вниманию, что может сейчас, несмотря на это, ее поцеловать, воспользовавшись одиночеством и изолированностью в этом чуждом месте, так далеко от всего, что им дорого?