Здравствуй, лето... и прощай - Коуни Майкл Грейтрекс. Страница 20

– Все эти сборища, хождение строем… – ворчал он. – Это пристало парлам и им подобным. Все те же надменные манеры и церемонии, что и в Алике. Стоит ли нам перенимать их?

Хотя Стронгарм мне нравился, порой я готов был согласиться с точкой зрения Хорлокс-Местлера, что он чересчур ограничен и его личные взгляды быстро затмевают истинную суть дела. Я даже не пытался упоминать о предложении Местлера поднять «Изабель», поскольку заранее знал, какова будет его реакция.

Однако с течением времени произошли два события, которые поставили Паллахакси перед фактом, что он – часть воюющей нации и что оккупация астонскими войсками не лучшая альтернатива относительно мягкому правлению парлов.

– Алика сдана, – однажды утром сказал за завтраком отец, читая газету, только что доставленную прямо с почты.

Мать разразилась громкими рыданиями, вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.

Какое-то мгновение я сидел на месте, думая о том, пошла ли она воткнуть астонский флаг в точку «Алика», или же военная карта будет теперь просто выброшена, и её место займут ежедневные молитвы. Потом перед моим мысленным взором вновь возник образ астонцев, спящих в моей комнате, и я понял, что новости невесёлые.

– Что же делает в связи с этим Парламент? – спросил я отца. – Где Регент? – В моих мыслях возник образ его августейшего величества в запряжённой локсами повозке, катящейся по пустыне в сторону Бекстон-Поста, а за ней – члены Парламента в своих мантиях, в повозках поменьше.

– Парламент эвакуируется, – сказал отец. – Думаю, тебе следует об этом знать; скоро об этом узнают все. Паллахакси выбран в качестве временного местопребывания правительства. Нам оказана большая честь, Дроув. Один из членов Парламента будет жить в нашем доме, и будут сделаны соответствующие распоряжения относительно других подходящих жилых помещений в городе. На новом заводе подготовлена резиденция для Регента.

В этом было что-то забавное, но меня больше заботила перспектива появления в доме постороннего. У нас не было места; это был всего лишь летний коттедж. Мне вовсе не хотелось, чтобы здесь жил кто-то ещё, с кем я должен был бы вести себя вежливо.

– Ракс, – буркнул я. – Он может занять мою комнату. Я буду жить в «Груммете».

К моему удивлению, за этим не последовал взрыв ярости. Вместо этого отец задумчиво посмотрел на меня.

– Возможно, это был бы самый лучший выход, – наконец сказал он.

Естественно, меньше всего ему хотелось скандалов в доме, когда здесь будет облечённый властью парл. – Я договорюсь, чтобы тебе там выделили комнату.

У тебя должны быть достойные условия.

– Я сам об этом позабочусь, если ты не возражаешь, папа, – поспешно сказал я.

– Как хочешь. – Лицо его приобрело отстранённое выражение, и он уже обдумывал, каким образом лучше произвести впечатление на возможного постояльца.

Я пошёл прямо в «Золотой Груммет» и сообщил Кареглазке новость, что я собираюсь жить в гостинице, – конечно, если её родители согласятся. Мы стояли в небольшой комнатке позади бара, и она, обняв меня, подарила мне долгий, сладостный поцелуй. Почти в тот же момент вошли Эннли и Гирт.

Кареглазка, не теряя времени, сообщила им новость.

– Ну не знаю… – с сомнением произнёс Гирт, глядя на меня.

– Твой отец действительно так сказал, Дроув? – спросила Эннли.

– Понимаете, у нас собирается жить член Парламента, и отцу нужна моя комната, – сказал я. – Я просто буду жить здесь как обычный постоялец, честное слово.

Гирт широко улыбнулся.

– В таком случае добро пожаловать, и ты будешь не обычным постояльцем.

Покажи ему самую лучшую комнату, Кареглазка.

Она повела меня наверх по лестнице и по извилистому коридору к тяжёлой двери с блестящей медной ручкой. Кареглазка распахнула дверь и отступила в сторону, выжидающе глядя на меня.

Первым, что я увидел, была кровать, на которой могло бы свободно разместиться целое стадо локсов. Огромная, с медными украшениями, она, казалось, занимала большую часть комнаты. Справа стоял тяжёлый чёрный комод, а у противоположной стены – деревянный туалетный столик. Я подошёл к окну и выглянул наружу: передо мной открывался вид на рыбный рынок и гавань. Напротив возвышался холм, покрытый деревьями и домами с серыми крышами; его по диагонали пересекала дорога на Палец. Я увидел человека, ехавшего в запряжённой локсом повозке по пологому склону; верхом на локсе сидел лорин.

Я снова повернулся к Кареглазке.

– Отличная комната, – сказал я. – Я проверю, чтобы твоим родителям хорошо заплатили.

– Не думаю, чтобы их это особенно беспокоило, – ответила она. – Они рады, что ты будешь здесь жить.

Мы сели на кровать и подпрыгнули несколько раз, потом поцеловались.

– Я люблю тебя, Кареглазка, – впервые сказал я.

Она смотрела на меня, и лицо её было неописуемо прекрасным.

Послышались шаги на скрипучей лестнице. Мы отскочили друг от друга. В комнату вошла Эннли.

– Что ж, вы оба явно выглядите счастливыми, – с тревогой сказала она.

– Тебе нравится комната, Дроув?

– Это лучшая комната из всех, которые я когда-либо видел. Вы уверены, что я могу здесь жить?

– Если она подходит для Регента, то подойдёт и для тебя, – рассмеялась она.

– Я тебе не говорила, – улыбнулась Кареглазка, – на случай, если это тебя отпугнёт. Здесь спал Регент, когда как-то раз был в Паллахакси.

– Гм… – я посмотрел на кровать с некоторым благоговейным трепетом.

Интересно, о чём думал Регент, когда лежал на ней, и что ему снилось, когда он спал? Стояла ли за дверью охрана? Не подумал ли он, что Кареглазка – самая красивая девушка во всём Эрто? И если так, решил я, то я убил бы этого грязного мерзляка…

– Конечно, я об этом почти ничего не помню, – сказала Кареглазка. – Мне тогда было всего три года.

Я рассмеялся.

Позже, после того как у Эннли и Кареглазки состоялся какой-то личный разговор матери с дочерью, мы с Кареглазкой направились через рыбный рынок к монументу. Камни под ногами были скользкими от рыбьей чешуи и воды, и мы держались за руки, чтобы не упасть.

– Что тебе сказала твоя мать? – спросил я.

Она остановилась, облокотилась на ограждение и уставилась на густую воду внизу. Там плавал обычный набор странных предметов: обрывки верёвок, поплавки от сетей, дохлая рыба, намокшая бумага. Даже в отбросах гавани Паллахакси есть что-то романтическое. Кареглазка переоделась в жёлтый свитер и голубые джинсы, и я могу поклясться, что она была ещё прекраснее, чем обычно. Я не знал, любовь ли была тому виной, или что-то ещё.

– Мама сказала, что это нехорошо, когда я вместе с тобой в спальне, – сказала она. – Тогда я сказала, что спальня ничем не отличается от любой другой комнаты, верно? Так или иначе, кончилось всё тем, что я обещала не заходить в твою комнату от захода до восхода солнца – по-видимому, это опасное время.

– Угу, – я был разочарован.

– Но мама простодушна, и она забыла взять с меня обещание, чтобы ты не заходил в мою комнату.

– Отлично. – Мне хотелось сменить тему. У меня было такое чувство, что события в этом направлении выходят из-под моего контроля. – Что будем делать сегодня?

– Зайдём к Ленте?

– Слушай, почему бы ради разнообразия не обойтись без Ленты? Думаю, сегодня у неё в гостях Вольф, так что с ней всё в порядке. Давай возьмём мою лодку.

Кареглазка с энтузиазмом согласилась, и мы вошли в мастерскую Сильверджека. Самого его нигде не было видно, так что мы направились прямо к причалу. Вскоре мы уже спустили лодку на воду и выплыли в гавань.

Кареглазка лежала на носу, а я сидел на руле. Почти всё время мы не отрывали взгляда друг от друга, и мне часто приходилось резко менять курс, чтобы в кого-нибудь не врезаться.

Люди махали нам с набережной и звали нас по имени с других лодок, и впервые я понял, насколько мы бросаемся в глаза, насколько люди обращают внимание на сына парла и дочь хозяина гостиницы, постоянно пребывающих в обществе друг друга. В своё время это могло ввергнуть меня в крайнее смущение, но теперь я обнаружил, что рад этому и даже горжусь, что меня видят в обществе прекрасной девушки.