Черные шляпы - Калхэйн Патрик. Страница 2

Сильно загоревший Харт — а Уайатт мгновенно подмечал такие вещи как опытный игрок в карты — с его длинным узким лицом и жесткими ястребиными линиями носа и глаз вполне подходил под типаж стрелков и индейцев, которых он так часто играл в кино. Ростом на дюйм выше Уайатта, такой же мускулистый и подтянутый, Уильям С. Харт отлично смотрелся на экране, но ему было за пятьдесят, и он уже не был молодым исполнителем главных ролей.

Но Билл был по-прежнему помешан на лошадях, и лишь на так называемых «вестернах» с его участием Уайатт мог досидеть до конца картины.

Харт не был единственным другом Уайатта, актером, здесь, в Голливуде. Был еще Том Микс. Но этот дурачок Микси всю дорогу одевался в дурацкие детские костюмы с белыми шляпами, и Уайатт не желал тратить время на такую ерунду. Хотя на лошадях Том ездил даже лучше, чем Харт. Не то чтобы вся эта джигитовка имела отношение хоть к чему-либо, кроме вздора вроде «Шоу Буффало Билла на Диком Западе»… Старый Дикий Запад Билла Харта был куда ближе к истине — хорошие парни рыгали выпивкой, больше дрались на кулаках, чем стреляли, резались в карты, жевали табак (и плевались им), а в одежде актеров не было ничего вычурного, разве что у девочек в салуне.

Конечно, Уайатту всегда хотелось поучаствовать в фильме в роли платного консультанта, и он несколько раз работал в этом качестве и с Миксом, и с Хартом. Жизнь его нынче была слишком небогатой, чтобы отказываться от редких предложений, поступавших либо из Голливуда, либо из полиции Лос-Анджелеса.

На Харте была клетчатая рубашка с сочетанием оранжевого, зеленого, белого и черного цветов, джинсовые брюки, перетянутые широким кожаным ремнем, отделанным бирюзовым бисером, и коричневые кожаные сапоги с тиснением. Уайатт же был одет в простую белую рубашку без галстука, серые брюки с черными подтяжками и черные полуботинки.

Серо-голубые глаза Харта под мощными темными бровями, казалось, были обращены внутрь. Жесткие линии и углы его лица подчеркивал мигающий свет от камина — единственного источника освещения в кабинете.

Мелодрама — конек таких парней, как Харт, и Уайатт не мог заставить его играть по своим правилам.

— В том, что касается женщин, я дурак, — сказал Харт.

— Большое поле деятельности, — заметил Уайатт.

Харт посмотрел в глаза друга.

— Я не хотел сказать, что я… волочусь за кем попало.

Уайатт с трудом сдержал улыбку. Из всех артистов, каких он знал, а знал он многих, начиная с Эдди Фоя, игравшего Комми-Кью в Додже, и заканчивая Чарли Чаплином, проигравшим ему в «фараон» с месяц назад в мелкой, слегка шулерской игре, Уайатт не встречал ни одного актеришки, столь же пуритански воспитанного, как Билл. Немного выпивки и никаких безумных вечеринок, еще лишь покер — вот и все грехи, это для звезды-то.

Но оплошности его на этом не заканчивались. Харт имел дурную привычку влюбляться в своих партнерш по фильмам, а последней даже предложил жениться на ней.

— У меня появились сомнения, — признался Харт.

— Лучше сейчас, чем потом.

— Я… я ненавижу слушать сплетников. Ты же знаешь, какой злобной может быть мельница слухов в этом городе.

Уайатт кивнул.

— Так что, наверное, я должен бы проигнорировать те гадости, которые говорят о Милли, но… Уайатт, ведь некрасиво, что я сомневаюсь в ее искренности?

— Нет.

— Когда вчера вечером мы ужинали у Муссо и Фрэнка, я сказал, что, возможно, нам следовало бы проводить побольше времени вместе перед тем, как мы официально объявим о нашей помолвке… Сам понимаешь, подальше от всех этих операторов и прочих соблазнов киношной суматохи.

— Ага. Вся эта суматоха может подождать.

Глаза и ноздри Билла расширились.

— И ты знаешь, как Милли на это среагировала?

— Нет.

— Она прикрыла свою руку — руку, на которой было надето кольцо с бриллиантом, подаренное мной! Как будто я вознамерился сдернуть его с ее руки! Она сказала, что если я собираюсь ставить ее в неловкое положение, выставлять дурой перед всеми, еще посмотрим, что скажут об этом юристы и репортеры.

— Какая лапочка.

Харт сглотнул и тяжело вздохнул. Намного более эмоционально, чем он позволял себе на экране.

— Я заверил ее, что у меня ни в мыслях, ни в сердце не было такого, чтобы отвергнуть ее чувства.

— Это ее успокоило?

— Да. Наверное, да.

— …и во сколько тебе обошлось это кольцо?

— Три тысячи.

Харт произнес «три тысячи» с той же легкостью, что и «три бакса».

Уайатт скрипнул креслом, повернувшись в нем.

— Билл, что я могу сделать для тебя?

— Я, о… хотел бы, чтобы ты помог мне распутать этот узел каким-нибудь пристойным способом.

Уайатт кивнул.

— Ты когда-нибудь интересовался ее прошлым?

Харт покачал головой.

— Она говорила, что родом из Чикаго. Говорила, что деньги для нее — не проблема, ее отец занимается переработкой мяса.

— Неплохо, — сказал Уайатт, приподняв бровь. — Это может означать многое. У него может быть собственный скотный двор или фабрика. Или он может быть простым придурком, протирающим пол на бойне.

Харт повернулся к очагу. Пляшущие огни освещали его мрачное лицо колеблющимся светом, словно пародия на мелькание света на киноэкране.

— Я не хочу оскорбить или ранить ее.

Уайатт промолчал. Судя по всему, эта девка сама хотела совершать подобное по отношению к Харту.

С болью во взгляде Харт снова посмотрел на Уайатта.

— Постарайся сделать это… поделикатнее.

Уайатт с трудом удержался, чтобы не напомнить Харту, что когда он был слугой закона в Уичито, Додж-сити и Тумстоуне, инспектор Эрп был известен столь же безграничной деликатностью, как и преступники, размахивавшие револьверами, которых он ловил.

Вместо этого он немного наклонился вперед. Жар от огня был сильноват, но он заговорил:

— Это будет стоить пару сотен. Мне самому надо двадцать пять в день, а еще копам, которые бегают получше такой старой лошадки, как я, за информацию.

Харт отмахнулся.

— Хорошо, — сказал Уайатт, выпрямившись и сложив руки на груди. — Если вопрос не в деньгах…

— Не в деньгах.

— …то у меня есть предложение.

— Давай. Любое.

Актер дал согласие на выполнение плана, и теперь, спустя несколько дней, стоя между пальмой и «Фордом» и бесстрастно глядя сквозь жемчужины капель дождя, Уайатт готовился завершить этот план. Свет в окне домика наконец-то зажегся.

Он тихо пересек засыпанный гравием дворик, стараясь не наступать в лужи. Его черная «рыба» (так на тумстоунском жаргоне называли дождевики, бог знает, как давно) застегивалась на металлические кнопки. Он на ходу расстегнул их, и полы дождевика волочились вслед за ним, а белые вспышки молний из последних сил старались его выдать.

Он на пару секунд остановился на пороге домика под козырьком. Дождь лил косо, и козырек слабо защищал от него, но, по крайней мере, можно было повернуться к этим жидким пулям спиной так, чтобы осталось сухое пространство шириной в вытянутую руку. Уайатт достал из-за пояса большой конверт и вынул из кармана брюк ключ от двери.

Он держал конверт в левой руке, а ключ, стоивший ему (вернее, Биллу Харту) пятерки, отданной ночному дежурному мотеля, был в правой.

Открыв замок, Уайатт толкнул дверь, и в этот момент громыхнул гром. Вероятно, парочка в кровати села бы от удивления, даже если бы этого не случилось.

— Сидите, где сидите, — сказал Уайатт, захлопывая дверь, но не поворачиваясь к ним спиной. — И слушайте.

Дождь стучал по занавешенным окнам, и эхом ему отдавались капли воды, падавшие с плаща Уайатта на добротный деревянный пол.

Комната не представляла из себя ничего особенного — стены покрыты серой шершавой штукатуркой, пейзажный снимок пустыни с кучей кактусов, висящий над двуспальной кроватью. Темный деревянный комод справа от Уайатта без зеркала, пара ночников-торшеров с желтыми абажурами, один включен, другой — нет. Дверь в ванную, вплотную к спальне, открыта, сквозь нее виден слив, а унитаза не видно. Одна из типичных комнат мотеля, в которой едва хватает места, чтобы обойти кровать с обеих сторон.