Дневник служанки - Уайт Лорет Энн. Страница 12

Бун обнимает меня за плечи. Он ничего не говорит, но я все равно чувствую его поддержку. Бун рядом, и мне этого достаточно. Есть столько разных видов любви, и наша с Буном уникальна. Ничего физического. Просто он мой лучший друг. И я готова сделать для него все что угодно. Не сомневаюсь, что и он сделает все для меня. Наша дружба… она крепче, чем кровное родство.

– Знаешь, что она сказала мне перед смертью? – тихо спрашиваю я.

Бун криво улыбается из-под козырька мокрой бейсболки.

– Дай угадаю… – Он на секунду задумывается, потом начинает говорить, искусно копируя мамин украинский акцент: – «Ты, Катарина, могла бы кой-чего добиться в жизни!..»

Я против воли захлебываюсь смехом.

– Нет, не угадал!.. Она сказала вот что… – Я делаю небольшую паузу, чтобы как можно точнее передать мамин голос. Еще несколько мгновений, и в моих ушах начинает как будто звучать магнитозапись нашего последнего разговора в палате хосписа:

«Я хочу выбраться отсюда, Катарина. Помоги-ка мне встать, живо!»

«Но, мама, ты очень слаба. Ты упадешь! Хочешь, я позову сестру, и мы…»

«Нет, нет! Ради бога, Катарина! Я должна убраться отсюда!»

«Нет-нет, мама, пожалуйста, не надо! Не делай этого! Давай я помогу тебе лечь обратно».

«Не трогай меня! Убери руки! Пресвятая Богородица, Господи Иисусе Христе, 911, полиция – да помогите же мне кто-нибудь! Уберите от меня эту девчонку! Отпусти меня, Катарина! Отпусти, или я тебя лягну, как осел не лягал. Клянусь – я это сделаю!»

Бун смотрит на меня, и его губы изгибаются в улыбке.

– «Как осел не лягал»? – переспрашивает он.

Я фыркаю, вытираю нос тыльной стороной ладони, киваю.

– Что это за выражение? Я думал, «лягание осла» это что-то из йоги, но…

– Скорее всего, это просто самый сильный удар, какой мама могла придумать. Когда лошади лягаются, они могут и убить.

– А ослы? Они вообще лягаются?

– Понятия не имею.

– Может, на ферме, где росла твоя мама, кого-то лягнул осел?

– Понятия не имею, – повторяю я. – Я думаю, на пороге смерти у нее просто помутилось сознание. Плюс разные лекарства… Смерть не происходит сразу. У нее тоже есть этапы. Ну, как стадии беременности… И на каждом этапе – целый букет симптомов, их все уже изучили и описали.

– Наверное, именно для этого и нужны доулы [5], – глубокомысленно замечает Бун. – Что прийти в этот мир, что уйти из него не так-то просто. Ведь и приход человека в мир, и уход из него весьма болезненны. И просто-напросто страшно.

– Да.

Он молчит, а потом вдруг говорит:

– Я думаю, ослы лягаются еще похуже лошадей.

– Может быть. – Я тоже молчу, потом добавляю: – Ей сделали какие-то уколы, а через несколько часов она умерла.

«Умерла, не приходя в сознание», – мысленно уточняю я и вдруг чувствую, что мне жизненно необходимо как можно скорее избавиться от праха, пустить его по ветру, сбросить со скалы. Так моя мама будет нигде и одновременно везде.

– Ладно, я готова.

Я встаю, вытаскиваю бамбуковый штырек, который удерживает крышку, открываю урну и, подняв ее повыше, переворачиваю вверх дном. Слежавшийся пепел вырывается из урны плотным комком, но ветер подхватывает его и сносит вниз и в сторону. На фоне серого тумана туча пепла кажется серебристо-белой. Новый порыв ветра – и она взмывает выше, становясь похожей на миниатюрный атомный гриб. Ветер несет пепел над нашими головами, несет к обрыву, рассеивает в небе над лесом и над океаном. Да, теперь мама действительно везде! Я начинаю смеяться и никак не могу остановиться. Мама была бы в восторге. Она всегда любила свободу, и теперь, когда ее жизненный цикл завершился, мама снова вернулась во Вселенную.

Я с облегчением вздыхаю. Кажется, мне удалось наконец разорвать ту тягостную связь с матерью, которая мешала мне быть собой. И одновременно я чувствую себя одинокой и потерянной. Жизнь – это безбрежный океан, плыть по которому мне теперь придется самой.

И с этим ничего не поделаешь.

Мы возвращаемся к нашим машинам. Рюкзак у меня на спине кажется невесомым. В нем нет ничего, кроме пустой биоразлагаемой урны.

На стоянке я замечаю ярко-голубой автомобиль. Это «тесла родстер». Он припаркован в дальнем конце стоянки, словно его владельцы хотели оказаться как можно дальше от дешевой коричневой «хонды» Буна и моего служебного «кросстрека».

– Ну-ка постой!.. – говорю я.

Он замечает блеск в моих глазах и широко улыбается. Бун знает, в чем дело. В эту игру мы играем довольно давно. Впрочем, это не совсем игра. Возможно, это наш способ выразить протест против мира, где правят богатство и ложь. Но мы-то знаем, что вещи никогда не бывают такими, какими кажутся.

Не говоря друг другу ни слова, мы направляемся к «тесле», внутренне готовясь играть, импровизировать. Вот мы с самым непринужденным видом опираемся о капот машины, и Бун обнимает меня за плечи, а я гляжу на него снизу вверх, старательно изображая обожание. Одновременно я поднимаю свой телефон и делаю несколько снимков. Ах, если бы вы только знали, как много можно выразить с помощью поз, мимики, выражения глаз! Можно выглядеть уверенным, беспечным, богатым. Именно таких людей – людей, которые считают, будто им принадлежит весь мир, – мы с Буном и играем перед объективом. Так мы смеемся над ними – над теми, кто действительно в это верит и лишь поэтому считает себя вправе унижать и эксплуатировать других.

Мы переглядываемся, меняем позу, и я делаю еще несколько снимков. Снимки получаются довольно натуральными, и я, смеясь, посылаю Буну воздушный поцелуй, а он запрокидывает голову и хохочет.

Очень быстро я делаю еще пару фото.

Потом Бун садится в свою помятую «хонду» и едет на съемочную площадку в Бернаби (который в сериале изображает Бостон), а я забираюсь в «субару» с логотипом «Помощь Холли» на дверце, где лежат на заднем сиденье щетки, швабры, чистящие принадлежности и пылесос «Дайсон». Пока двигатель прогревается, а туман на лобовом стекле тает, я быстро просматриваю фотографии, выбирая из них лучшую. Потом я открываю свой Инстраграм-аккаунт @лисицаиворона (и лисы, и вороны те еще хитрюги, к тому же я питаю слабость к врановым), загружаю снимок и снабжаю его хештегами #яимойсладкий; #ранняяпрогулкадозавтрака; #личнаяжизнь; #западноепобережье; #тесласупер; #вашеследующеепутешествие. Готово!

Наконец я откладываю телефон и еду к новым клиентам.

Встраиваясь в поток машин на шоссе, я негромко подпеваю радиоприемнику. У меня отличное настроение, и я понятия не имею, что очень скоро моя жизнь круто изменится.

Вот так, дорогой Дневник… Я обещала рассказать о двух – целых двух! – событиях, выпавших на один и тот же день: во-первых, я наконец-то рассталась с маминым прахом, а во-вторых, начала работать на новых клиентов, которые жили в доме под названием «Розовый коттедж».

Джон

За две недели до убийства

Джон Риттенберг сидел с Генри Клеем в пабе «Охотник и пес». Паб был оформлен в брутальном стиле: стены отделаны массивными деревянными панелями, табуреты и стулья обтянуты темной кожей, свет приглушен, на столах стоят винтажные лампы с зелеными абажурами. Именно сюда член совета директоров корпорации «Терра Уэст» седовласый Генри Дж. Клей пригласил Джона выпить и закусить, что в его представлении означало очень дорогое виски и стейк из вагю [6].

Сидя напротив Джона, Генри агрессивно орудовал ножом с деревянной ручкой. В полумраке кабинки он напоминал притаившуюся жабу, которая собирается проглотить комара. Лежащее перед ним на тарелке мясо было почти фиолетовым – Генри, как всегда, взял мясо с кровью. Вот он подцепил на вилку очередной кусок, но его рука замерла на полпути ко рту. Кивком показав на нетронутый стейк на тарелке Джона, Генри спросил: