Планета шампуня - Коупленд Дуглас. Страница 13

После нескольких круговых циклов с поочередным использованием ванной комнаты мы сползаемся на крыльце и переваливаемся в Джасминов «крайслер» — необъятных размеров белый мастодонт с затемненным ветровым стеклом, прямо как у агента спецслужб. Этакая «белая шваль». Джасмин кричит Марку, чтобы он немедленно прекратил колупать остатки клея на фарах — два бледных кольца, напоминающие о нагрудном украшении стриптизерши, которое Дэн когда-то на них прилепил. «Марк! Живо в машину!» — кричит она, пока мы с Дейзи пристегиваемся ремнями безопасности, заранее готовясь к тому, что сейчас нас прокатят с ветерком. Когда Джасмин за рулем, по-другому не бывает.

Мы буквально выпрыгиваем с подъездной дороги и, набирая скорость, мчимся по сухим плоским улицам Ланкастера, так что шейные мышцы ноют от напряжения.

— Мать-в-натуре! — возмущается сзади Дейзи. — Я-то думала, бывшие хиппи машину водят нежно и ласково!…

— Как Дэн научил, так и вожу, рыбка моя.

Мне не дает покоя, какую такую тайну собираются нам поведать бабушка с дедушкой.

— Может, они попросят нас забрать у них часть их денежек? — высказываю я предположение, но Джасмин с ходу его отметает.

— Брось, Тайлер, тебе ли не знать — после истории с твоим поступлением.

История с поступлением случилась немногим больше года назад — до того, как я на первом курсе начал зарабатывать деньги, сбывая поддельные часики. Джасмин пришлось пустить слезу и красочно живописать мою несчастную участь — года эдак до 2030-го горбатиться оператором автомата для жарки картофеля-фри в забегаловке «Хэппи-бургер»: и все для того, чтобы выжать из дедули какую-то жалкую сумму на оплату первого семестра, оторвав ее от их с бабушкой богатства, которое включает в себя коттедж, таймшер на Гавайях, мешок акций и, конечно, чудовищных размеров дом на колесах по имени Бетти.

Через десять минут мы с подскоком останавливаемся возле «Ривер-Гарден» — белой коробки с лепниной, кровлей из гофрированной жести и аляповатыми китайскими иероглифами на фасаде, почти на берегу Колумбии. Прямо перед входом запаркован дедушкин «линкольн-континенталь» по прозвищу Домина — вероятно, самый громадный из всех существующих на свете пассажирских автомобилей.

Отец Джасмин — инженер, и, как большинство жителей Ланкастера, он приехал сюда после Второй мировой, вместе с бабушкой, Джасмин и двумя ее братьями. Раньше все они жили в Маунт-Шасте в северной Калифорнии.

Мне хотелось бы любить дедушку немного больше, но у меня это плохо получается. То есть к чему я веду: он ведь мог бы и сам помочь мне, если бы захотел, а он… Лучше я промолчу. Но кое-что я все-таки скажу: с тех пор, как он несколько лет назад вышел на пенсию, единственное, что его волнует, — и чем дальше, тем откровеннее, — это неусыпный контроль за размещением своего капитала; он алчно радуется удачным инвестициям и демонстративно не желает делиться плодами своих побед с родственниками, как будто, вынуждая нас прозябать в дремучем экономическом средневековье, он делает нечто, чем может с полным основанием гордиться. И мне все время чудится в образе жизни дедушки и бабушки какой-то смутный, но неотвязный привкус бессмысленного расточительства — вроде включенных на день уличных фонарей: словно они всё покупают себе в трех экземплярах. Но я так думаю, дедушка просто стареет, и вот итог прожитых лет — груда дорогостоящих товаров так называемого «длительного пользования» — больше-то предъявить, в сущности, нечего. Как говорит мой друг Гармоник: «Он у тебя человек-футляр: функции при нем, а души нет». Возможно, эта теория как-то объясняет атмосферу натужной веселости, которая всегда возникает в присутствии бабушки и дедушки: все равно как на дружеской вечеринке в доме, где недавно скончалась хозяйка.

Последний — и единственный раз — бабушка и дедушка уделяли нам более или менее продолжительное время пять лет назад, когда приехали пожить в нашем доме. Они только что вернулись из Бразилии, и тут обнаружилось, что дверь их огромной, с комнату, морозильной камеры-кладовой оставалась открытой все время, пока они путешествовали, — без малого три месяца, в течение которых всякая замороженная готовая еда и несколько неразрубленных туш спокойно гнили, отчего над их домом в Луковой балке поднялся почти различимый на глаз поток тошнотворных испарений, стоило им настежь открыть ряд мансардных окон для проветривания.

Через четыре недели ремонтных работ и обработки разными дезинфекторами и запахопоглотителями с коричной отдушкой дом вновь стал пригодным для жилья. (Дейзи советовала бабушке с дедушкой упростить задачу — взять специальный освежитель воздуха, из тех, которые попросту отшибают у вас всякое обоняние, так что вы становитесь невосприимчивы к запахам — каким угодно. «Тогда уж проще запустить туда Дэна», — уточнил я, после чего Джасмин тут же сгребла меня в охапку и на весь уик-энд отправила заниматься в воспитательном семинаре «Сын в семье».)

Эту историю я вспомнил только для того, чтобы стало ясно: в моих отношениях с дедушкой не было места вынужденной территориальной близости, как это происходит у тех, кто ютится в лачугах или пещерах. Мы так давно живем на расстоянии друг от друга, что, попытайся я вдруг пойти на эмоциональное или еще какое сближение, дедушка, скорее всего, осадил бы меня: «Да брось ты дергаться, Тайлер! Расслабься!» Правда, дедушка так не выражается, его поколение даже думать таким образом не умеет. Но испытал бы он именно эти чувства.

А бабушка во всем слушается дедушку. Если вам случается просматривать газетные некрологи и там вы натыкаетесь на такие женские имена, как Эдна, Мэвис и Этель, — знайте: это ее поколение. Кажется, им всем лет по двести. Их не приучили думать самостоятельно, это вам не Анна-Луиза. Однажды под воздействием неведомо каким чудом посетившего ее прозрения моя бабушка (Дорис) сказала мне доверительно, что ей самой страшно, как легко она подпадает под влияние всего нового, с чем она в последнее время сталкивается, взять хоть телешоу, журналы, разговоры… «Новые вещи как будто без следа стирают вещи старые, как бывает, когда едешь по шоссе и все время мелькает что-то новое, новое, новое… Зажги-ка мне сигаретку, малыш. Когда я буду на небесах, от этой привычки я уж, во всяком случае, избавлюсь». Пых-пых.

Дедушка принимает аспирин от сердца — две таблетки в день, и у него всегда ведерный запас под рукой. Всякий раз, когда я его навещаю, он вгоняет меня в стресс и у меня начинает раскалываться голова, и потому я тоже прикладываюсь к его аспириновым залежам. Марк подметил, что таблетки, которые дед пьет от сердца, я глотаю от головы — «может, потому вы друг друга и не любите»

Как бы там ни было, я все равно считаю, что дедушка — просто мелочный старик и до нас, его собственных внучат, ему нет дела. Нет, правда, разве у живых организмов не предусмотрен какой-нибудь встроенный механизм, побуждающий к стремлению оградить своих чад от собственной пакости — ну, вроде того, что кролики не гадят в норе? Неужели у нас, людей, не вырабатывается каких-нибудь энзимов, которые толкали бы людей постарше приходить на помощь людям помладше?

— Дети, дети! Сюда, сюда! — нараспев кричит бабушка, размахивая кольцом на пальце, которое даже от входной двери ресторана блестит о том, что оно приобретено через телемагазин (звоните бесплатно по телефону 1-900). Подойдя ближе, мы видим их уже во всей красе: бабушка в рыжем парике дымит своими ментоловыми сигаретами с пониженным содержанием никотина, дедушка с нашлепкой искусственных волос барабанит китайскими палочками по чашке безкофеинового кофе, сам толстый, как кубышка, чтобы закинуть правую ногу на левую, ему приходится рукой поддергивать ее кверху за отворот клетчатой брючины. Убаюкивающие, неотличимые одна от другой мелодии льются на нас из автомобильных стереодинамиков, пришпиленных к потолочным панелям с помощью пистолета-степлера.

— Ну, здравствуйте, крошки мои! Дайте я вас расцелую, — воркует бабушка, и мы послушно выстраиваемся в очередь за ритуальным поцелуем в воздух, и сами целуем небо над одним, потом другим бабушкиным ухом, производя губами смачное ммма!