Пока подружка в коме - Коупленд Дуглас. Страница 30

Все уходят. В палате остаются только Венди, Лайнус и Меган. Венди подходит ближе к кровати и говорит:

— Карен, это я, Венди. Это я, я с тобой.

Карен, чуть успокоившись, поднимает глаза.

— Венди? Венди, это ты?

Еще шаг вперед, Венди опускается на колени перед кроватью, кладет руку на плечо Карен. Второй рукой она вытирает ей слезы.

— Ну вот. Привет, Карен. Это я, Венди. Я здесь, я с тобой.

Венди — достаточно опытный врач, и она лучше других понимает: то, что Карен пришла в себя, сродни чуду. Она старается держать себя в руках, что ей столько раз удавалось в жизни, но сейчас она не уверена, что справится.

— Венди… что со мной случилось… мое тело… я не могу пошевелиться. Я сама себя не вижу… Что, черт возьми, случилось?

— Ты очень долго спала, Карен. Это кома. Ты только не волнуйся, все страшное уже позади. А твое тело — это вообще ерунда. Скоро поправишься, все будет хорошо. Скоро.

Венди очень боится, что лицо выдаст ее неуверенность в последнем обещании.

— Венди, как хорошо, что ты…

Карен закрывает глаза. Через несколько вдохов ее взгляд устремляется в сторону, и она хрипит:

— Это… это Лайнус? — словно сухим колоском водят по бумаге.

Лайнус подходит ближе и садится рядом с Венди.

— Привет, Карен. С возвращением.

Он целует ее в лоб. Карен лежит и смотрит на друзей. Они словно стали старше… намного старше. Здесь что-то не так; что-то не клеится.

— Что со мной? — вновь спрашивает Карен. — Я не могу пошевелиться. Я как сухарь какой-нибудь.

Она снова плачет.

— Ну, успокойся, девочка, — говорит Венди. — Ты очень, очень долго пролежала неподвижно. Теперь все будет хорошо. Ты поправишься. Обязательно. Я ведь теперь врач, я знаю, что говорю. Как же мы по тебе скучали! Как нам тебя не хватало.

Взгляд Карен перескакивает с одного предмета на другой. Затем она спрашивает Лайнуса, сколько ей лет.

— Тридцать четыре, Кари, — отвечает Лайнус.

— Тридцать четыре?! О Господи!

Лайнус говорит:

— Ты особо не переживай, Кари. Знаешь, от двадцати до тридцати — это так хреново. Тебе, считай, повезло, что ты это дело проскочила.

— Лайнус, какой сейчас год?

— Девяносто седьмой. Суббота, первое ноября тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Пять минут седьмого. Утра.

— Господи, Господи! А мои… мои как? Мама, папа?

— Все в порядке. Живы и здоровы.

— А Ричард?

— Замечательно. Он вообще молодец. Он к тебе все эти годы приходил. Каждую неделю.

Карен останавливает взгляд на Меган, так и стоящей у порога.

— А ты — ты, в дверях. Я… я вроде тебя знаю.

— Нет, — говорит Меган; она чего-то стесняется, чувствует себя неловко — редкое для нее ощущение.

— Подойди сюда, — говорит Карен.

Что-то в этой девчонке есть такое… ведь говорили ей о ней… Кто, когда? Она вспоминает разговор с Ричардом, там, на Луне. Черт, ерунда какая-то!

— Подойди, пожалуйста.

Меган нерешительно делает несколько шагов. Она почти парализована — надеждой, предчувствием, слабостью и страхом. Карен спокойно смотрит на нее.

— Ты кто? — спрашивает она. — Мы ведь с тобой как-то связаны.

Меган кивает.

— Сестра?

— Нет.

Карен начинает понимать, как долго ее не было. Она рассматривает Меган, как какое-нибудь трудное алгебраическое уравнение. Она хмурится.

— Как тебя зовут?

— Меган.

Карен вспоминает вслух:

— У мамы должна была быть дочка. Вроде году в семидесятом. Случился выкидыш. Девочку хотели назвать Меган.

Меган собирается с силами. Она подходит к кровати, запрыгивает на металлическую каретку и ложится рядом с Карен — как это было в первый раз, когда они встретились. Теперь их лица обращены друг к другу, они смотрят зрачок в зрачок, мозг в мозг. Кто же она такая? Карен, как ни странно, успокаивается. Она понимает, что постепенно получит ответы на все вопросы. Она говорит Меган:

— Ты такая хорошенькая, правда.

На что Меган отвечает:

— Вовсе нет.

Карен спрашивает:

— Я никогда не видела такой косметики, как у тебя. На концерт вчера ходила?

— Я все время так хожу. Если хочешь, я все смою. Честное слово, мне не жалко.

Она начинает тереть ладонями глаза:

— Стой, — хрипит Карен. — Не надо.

Меган дрожит.

— Я и с тебя однажды хотела стереть весь грим, — говорит она. — Когда увидела тебя в первый раз. Мне было семь лет.

Карен молчит. Она отводит взгляд, рассеянно смотрит в потолок и размышляет. Точно ведь должна быть сестрой, но говорит, что нет. А как на Ричарда похожа…

— Как там мои?

Плотину прорывает.

— Я… я ведь их так изводила! Я плохая, я ужасный человек, а ты — ты теперь проснулась, мамочка… моя настоящая мама.

Карен пошевелиться не может. Но это ей сейчас и не нужно — она не сводит глаз с ревом ревущей девчонки, что лежит, прижавшись к ее правому боку.

— Я и не думала, что ты можешь проснуться, а ты, ты вот — здесь, со мной. Какой же скотиной я была по отношению ко всем.

Меган слезами размазывает тушь и тени. Ее глаза теперь представляют и вовсе жуткое зрелище.

— Тс-с-с, тихо, — шепчет Карен. — Все, все. Я здесь, я с тобой.

Сама она пытается понять причину этого взрыва эмоций. Мама?

— Меган, ты назвала меня мамой?

— Да, потому что это ты. Ну, ты и есть моя мама.

Карен близка к обмороку.

— Что ты несешь? Что ты не… О, Господи! Тогда, на горе Гроуз, с Ричардом? Не может быть.

— Я так хотела поговорить с тобой. Все эти годы. Скажи, тебе нравится панк-рок? Его сейчас снова слушают.

Последний вопрос отвлекает Карен от сводящих с ума мыслей. А Меган вдруг срывается на какой-то дурацкий разговор про «Buzzcocks» и «Blondie». Карен тем временем пытается собрать воедино все доступные ей фрагменты реальности. Она замечает, что в палате нет зеркала. По упавшим на глаза волосам она понимает, что поседела. Несмотря на свою неподвижность, несмотря на то, что у нее самой разум, образ мыслей семнадцатилетней девчонки, она чувствует, что ей нужно быть старшей, более взрослой по отношению к Меган.

Пока она обдумывает все это, Венди считает ее пульс, смотрит на приборы. В коридоре полно людей — сестры, санитары, нянечки — все гудят, как пчелиный улей. Новость мгновенно разносится по больнице. Внизу в холле один из посетителей, друг кого-то из пациентов, звонит в редакцию местной газеты. Венди просит сотрудников выйти из палаты.

Карен вдруг говорит:

— Слушай, Венди, здесь что-то не так. Сейчас, подожди. Я скажу. Да, вот: что вы здесь делаете? Выходной день, рань несусветная. Вы что — знали, что я… что это должно произойти?

— Вообще-то нет, — качает головой Венди, признавая странность такого совпадения. — Даже предположить не могли.

Тут в разговор врывается Меган, ей словно не терпится поделиться свежей сплетней:

— Гамильтон и Пэм вчера вечером хватили лишку героина. Передозировка. Они сейчас в реанимации. Понимаешь, они теперь — законченные наркоманы! Лайнус отмечал Хэллоуин вместе с ними, он их сюда и приволок. А Венди час назад их с того света вытащила.

— Ой, спасибо тебе, Меган, — мотает головой Венди.

Карен молчит, потом спрашивает:

— Они колются героином? И это называется — тридцать четыре года? Они же взрослые люди. Это в мои годы еще понятно, а тут…

— Знаешь, сколько сейчас везде героина, — вздыхает Лайнус.

— Понятно.

Все красивые слова, когда-то заготовленные Лайнусом и Венди на случай пробуждения Карен, куда-то делись — фьюйть… Вместо этого они говорят о какой-то ерунде.

— Эй, Венди, я теперь как — курю или нет?

— Нет, зайка, бросила ты эту гадость, — улыбается Венди, а затем, скорее сама себе, чем кому-то, говорит: — Знаешь, я ведь действительно не понимаю: странное какое-то совпадение — Гамильтон с Пэм, Меган, Лайнус и вот теперь ты. Не хватает только Ричарда. Но чует мое сердце, скоро и он припрется.