Южный полюс - Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг. Страница 14

Сообщить новость моим товарищам было несложно, и они ее приняли как нельзя лучше; другой вопрос, что скажут у нас в Норвегии, когда об этом станет известно публике. Позднее мы узнали, что говорили и хорошее, и дурное. Но в ту минуту нас это мало заботило. Брат взялся передать, куда мы направились; я ему нисколько не завидовал. Последнее крепкое рукопожатие, и он покинул нас, прервалась наша связь с беспокойным миром. Мы были предоставлены сами себе. Нельзя сказать, чтобы нас это очень угнетало, мы вышли в свое долгое плавание, словно на танцплощадку, никакого намека на грусть, обычный спутник всякого прощания. Люди смеялись, шутили, звучали более или менее удачные остроты по поводу оригинальности нашего положения. Якорь подняли на редкость быстро, и не успели мы с помощью дизеля выйти из гавани с ее невыносимой духотой, как все паруса, на радость нам, наполнились прохладным свежим северо-восточным пассатом.

Собаки, которым Фуншал наверно показался излишне жарким, дали выход своей радости по поводу желанной прохлады, устроив громкий концерт. На этот раз мы сочли возможным не лишать их этого удовольствия.

На следующее утро после нашего отплытия с Мадейры выйти на палубу было сплошное удовольствие: все здоровались как-то особенно радушно, у всех в глазах сияла улыбка. Неожиданный оборот дела, совершенно новый строй мыслей и представлений – все это подействовало, как бодрящий душ на тех, кто еще накануне ориентировался на мыс Горн.

Большинство с улыбкой говорили, как это они не догадались прежде, в чем дело.

– Ну, и пень я, раньше не сообразил, – сокрушался Бек, сплевывая за борт кусок жевательного табака. – Ведь, если разобраться, все было яснее ясного. Эти собаки, этот роскошный дом с огромной плитой и клеенкой на столе, да и все остальное. Любой дурак смекнул бы, чем это пахнет.

Я попытался утешить его, сказал, что задним числом легко рассуждать правильно, а вот я только рад, что никто раньше времени не узнал, куда мы идем.

Конечно, тем из нас, кому приходилось помалкивать и всячески изворачиваться, чтобы не выдать тайну, тоже приятно было облегчить душу. До сих пор мы, как говорится, играли в темную, теперь ничто не мешало нам раскрыть карты. Как часто разговоры заходили в тупик только потому, что те, у которых было множество вопросов, не решались их задать, а те, кто мог бы кое-что рассказать, не хотели этого делать. Зато теперь у нас было о чем потолковать. Появилась вдруг такая обширная тема, что неизвестно, с чего и начать. На «Фраме» было много людей с богатым опытом многолетнего пребывания в Арктике. Зато великий антарктический материк практически для всех был terra incognita. Изо всего экипажа один я видел Антарктику; кое-кто из моих товарищей, огибая в прошлом мыс Горн, возможно, видел антарктический айсберг; вот и все.

Вряд ли многие члены команды имели время и случай основательно познакомиться с тем, что уже было проделано для исследования южных полярных областей, с рассказами о тех, кто до нас старался расширить познания человечества об этой негостеприимной части света. Да и к чему. Зато теперь для этого были все основания. Я считал крайне необходимым, чтобы каждый основательно изучил отчеты прежних экспедиций. Только так можно было заранее составить себе хоть какое-то представление о характере нашей задачи и условиях, в которых нам предстояло работать. Для этого на «Фраме» была целая библиотека литературы об Антарктике – все, что написали многочисленные исследователи этих областей от Джемса Кука. [33] и Джемса Кларка Росса до напитана Скотта [34] и сэра Эрнста Шеклтона [35] И мы усердно пользовались этой библиотекой. Особенно ценились книги двух последних авторов; их прочли от корки до корки все, кто мог. Хорошо написанные и прекрасно иллюстрированные, эти отчеты давали очень много. Таким образом, мы не жалели времени и труда на теорию, но и практика не была забыта.

Как только мы вошли в полосу пассата, где практически неизменные направление и сила ветра вполне позволяли сократить число вахтенных, наши специалисты начали приводить в полную готовность разнообразное снаряжение для зимовья. Конечно, с самого начала было сделано все, чтобы каждый предмет снаряжения был возможно лучше и совершеннее, однако не мешало хорошенько все проверить еще раз. Такое сложное хозяйство, как наше, никогда не приведешь в идеальный порядок. Всегда найдется что подправить. Как мы позднее увидим, не только в долгом плавании, но и во время еще более долгой антарктической зимы мы постоянно были заняты подготовкой к санному переходу.

Наш парусный мастер Ренне превратился, можно сказать, в портного. Гордостью Ренне была швейная машина, которую он, благодаря хорошо подвешенному языку, сумел раздобыть на Хортенской верфи. Для него было великим горем, когда, по прибытии к Ледяному барьеру, пришлось передать свое сокровище береговому отряду. Он никак не мог понять, зачем нам швейная машина в Фрамхейме. И как только «Фрам» пришел в Буэнос-Айрес, Ренне первым делом заявил местному представителю фирмы «Зингер», что ему совершенно необходимо возместить эту потерю. Красноречие и тут ему помогло, он получил новую машину.

Нет ничего удивительного в том, что Ренне любил свою швейную машину. Он одинаково ловко и умело пользовался ею для всевозможных работ – парусных, сапожных, шорных и портновских. Он устроил мастерскую в рубке, и там его машина жужжала без передышки – в тропиках, в полосе западных ветров, среди дрейфующих льдов, но как ни проворно работал наш парусный мастер, заказы поступали еще быстрее. А Ренне был из тех людей, честолюбие которых выражается в том, чтобы возможно быстрее сделать возможно больше. С возрастающим удивлением он убеждался, что здесь всей работы никогда не переделаешь. Как ни старайся, непременно что-то еще остается. Перечислять все, что вышло из его мастерской в эти месяцы, было бы слишком долго. Достаточно сказать, что все было выполнено превосходно и с поразительной быстротой. Сам он, пожалуй, больше всего ценил маленькую трехместную палатку, которую мы потом оставили на Южном полюсе. Не палатка – шедевр; она была из тонкого шелка, в сложенном виде можно в карман затолкать, вес – от силы килограмм.

На этой стадии мы не могли с уверенностью сказать, что все, кто пойдет на юг, достигнут 90-го градуса. Напротив, в наших приготовлениях мы должны были исходить из того, что кому-то придется возвращаться. Упомянутой палаткой я предполагал воспользоваться, если на последний этап выйдут два или три человека. Поэтому и делали палатку как можно легче и меньше. К счастью, нам не пришлось ею воспользоваться. Когда мы дошли до цели, было решено, что лучше всего будет оставить шедевр Ренне на полюсе как ориентир.

На попечении нашего парусного мастера не было ни одной собаки, у него для этого не было времени. Правда, он охотно помогал мне присматривать за моими четырнадцатью друзьями на мостике, и все-таки что-то мешало ему поладить с собаками. Полная палуба собак как-то не вязалась с его понятием о жизни на судне. Он смотрел на эту аномалию с каким-то презрительным состраданием.

– Эй, да у вас тут на корабле собаки! – частенько говорил он, выходя на палубу и оказываясь лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не помышляли о том, чтобы покушаться на особу Ренне, но он им долго не доверял. Он только тогда чувствовал себя спокойно, когда на собаках были намордники.

В числе предметов снаряжения, о которых мы особенно пеклись, естественно, были лыжи. Ведь им, по всей вероятности, предстояло стать нашим главным оружием в предстоящей битве. Как ни поучительны были для нас отчеты Скотта и Шеклтона, мы не могли понять, почему в них говорится, что от лыж на Ледяном барьере не было никакого толка. Из описаний снежного покрова и прочих условий у нас, наоборот, складывалось впечатление, что там только на лыжах и можно передвигаться. Мы не пожалели сил, чтобы обеспечить экспедицию хорошими лыжами, и для ухода за ними у нас был опытный человек – Улав Бьоланд. Имя этого замечательного лыжника говорит само за себя.