Рабы «Майкрософта» - Коупленд Дуглас. Страница 11

К 20.00 начали прибывать другие гости, привозя бутылки вина, и к 21.00 дом, который всего два часа назад был мрачной дырой, наполнился весельем и музыкой «Ю-ту».

Около 21.30 Сьюзан говорила со своими друзьями, рассказывая, что акции перешли в ее владение как раз вовремя:

— Я из правополушарного человека превратилась здесь за последние 18 месяцев в левополушарного и недолго смогла бы еще продолжать кодировать. В любом случае считаю, что эра инвестиций подходит к концу.

В этот момент в моей комнате зазвонил телефон. (В нашем доме девять линий. Телефонная компания «Пасифик Белл» либо нежно любит, либо отчаянно ненавидит нас.) Я извинился и пошел отвечать.

Это была мама.

Оказывается, отец только что вылетел из Пало-Альто в Сиэтл, поддавшись минутному порыву, Она вернулась с работы в библиотеке и нашла записку на двери. Я спросил, во сколько приземлится его самолет, и она ответила — в момент нашего разговора.

Так что я вышел и сел на обочине возле дома. На улице было прохладно, я накинул свою старую баскетбольную университетскую куртку. С холма спустилась Карла, поздоровалась и села рядом со мной, держа в руках упаковку двенадцати банок пива, которая казалась несоизмеримо огромной для ее маленьких рук. По моей позе она поняла, что у меня не все в порядке, но ни о чем не спрашивала. Я просто сказал:

— Мой отец только что прилетел сюда — он совершенно не в себе. Скоро должен подъехать.

Мы сидели и смотрели на вершины деревьев и слушали шелест ветра.

— Я слышал, ты весь день обсуждала какие-то маркетинговые дела с Кентом, — сказал я Карле.

— Да уж. Толку от этого было мало. Очень скучно. Он противный тип.

— Знаешь, весь день я мечтал отлупить его.

— Правда? — спросила она, искоса взглянув на меня.

— Да, правда.

— Ну, это не очень логично, не так ли?

— Конечно.

Затем Карла взяла мою руку, так мы и просидели, Выпили несколько банок пива, поздоровались с псом Мишкой, который забрел навестить нас, а потом пошел вздремнуть под батутом. А мы наблюдали за машинами, подъезжавшими к дому, ожидая ту, что привезет моего отца.

Он приехал вскоре во взятой напрокат машине, в стельку пьяный (не представляю, как ему это удалось), выглядел усталым и испуганным, с большими мешками под глазами и немного не в своем уме.

Отец припарковался, покачивая фарами, прямо напротив нас на другой стороне улицы. Мы сидели и смотрели, как он сделал глубокий вдох, откинулся на сиденье, уронив голову вперед. Затем повернулся к нам и, немного застенчиво, сказал в открытое окно:

— Привет.

— Привет, пап.

Он перевел взгляд себе на колени.

— Пап, это Карла, — сказал я, все еще сидя.

Он снова посмотрел на нас.

— Привет, Карла.

— Здравствуйте.

Мы сидели на противоположных сторонах дороги. Дом позади нас превратился в праздничный жужжащий улей. Отец не отрывал взгляда от своих ног, поэтому мы с Карлой встали и подошли к нему, и тогда только увидели, что он крепко зажимает что-то между колен, и по мере того как мы приближались, он сжимал это все сильнее. Казалось, будто он боится, что мы можем отнять у него нечто драгоценное, и когда мы приблизились, я узнал старый футбольный шлем Джеда, шлем маленького мальчика, раскрашенный в старые школьные цвета.

— Дэнни, — сказал он, глядя не мне в глаза, а на шлем, который он полировал своими постаревшими руками, — я до сих пор скучаю по Джеди. Я не могу избавиться от мыслей о нем.

— Я тоже скучаю по Джеду, пап, — ответил я. — Я думаю о нем каждый день.

Он прижал шлем к груди.

— Ладно, пап, давай выбираться из машины. Пойдем в дом. Там мы сможем поговорить,

— Я не в силах притворяться, что больше о нем не думаю. Это убивает меня.

— Я чувствую то же самое, папа. Знаешь, у меня такое ощущение, что он все еще жив и всегда идет на три шага передо мной, прямо как царь.

Я открыл дверь; мы с Карлой взяли отца, прижимавшего шлем к груди, под обе руки и повели в дом. Его появление вызвало некоторый интерес в толпе. Мы пошли в комнату Майкла, где положили отца на кровать.

Он еще пытался разглагольствовать:

— Смешно получается: все, что, как ты думал, никогда не прекратится, как оказалось, исчезает самым первым; «АЙ-Би-Эм», Рейганы, коммунизм Восточного блока. Становясь старше, понимаешь, что самое главное — выжить любой ценой.

— Пап, мы еще об этом не знаем.

Я снял с него обувь, и какое-то время мы с Карлой сидели рядом с ним на двух офисных стульях. Машины Майкла жужжали вокруг нас, а единственным источником света был маленький ночник. Мы сидели и смотрели, как отец приходит в сознание и снова уплывает.

Он сказал мне:

— Сын, ты мое сокровище. Ты мой первенец. Когда врачи убрали руки от твоей матери и подняли тебя к небу, ты был, точно клад с жемчугом, бриллиантами и рубинами, весь покрытый липкой кровью.

Я сказал:

— Пап, не говори так. Отдохни немного. Ты найдешь работу. Я всегда буду с тобой. Не переживай. У тебя еще многое впереди. Вот увидишь.

— Теперь это ваш мир, — сказал он, дыхание его стало глубже, он повернулся и уставился на стену, которая ходуном ходила от музыки и визга тусовщиков. — Это ваш мир.

И вскоре после этого отец уснул на кровати — на кровати Майкла, в комнате Майкла.

Перед тем как уйти, мы выключили свет и еще раз взглянули на темное теплое очертание фигуры моего отца, лежавшего на постели, озаренного созвездием красных, желтых и зеленых огоньков дремлющих и видящих сны машин Майкла.

2

«ООП!»

Понедельник

Весь день шел дождь (32 мм, по сведениям Бага). Почитал томик «Внутри Мака». Съездил в «Боинг Сюр-плюс», купил немного цинка и несколько ламинированных воздухонепроницаемых карточек.

Вторник

Пошел в офис и целый час играл в «Дум». Удалил некоторые электронные сообщения.

Моррис из «Уорд» сейчас в Амстердаме, и я попросил его попробовать вегетарианский бургер в тамошнем «Макдоналдсе».

Выйдя на улицу после обеда, я увидел, что весь мой спортивный «хорнет» усыпан сырыми кленовыми листьями. Их оранжевый цвет был просто завораживающим, и я, наверное, выглядел лунатиком в отключке, пока стоял там, не отводя глаз от машины, целых пятнадцать минут. Но это зрелище так успокаивало.

Сегодня Сьюзан говорила об искусстве, о парне-сюрреалисте, нарисовавшем картины, на одной из которых по небу плывет маленький бизнесмен, а на другой изображены яблоки, заполняющие целые комнаты. Его фамилия Магритт. Она заявила, что если бы сюрреализм зародился в наше время, то «он протянул бы минут десять и сразу же был бы разворован рекламными агентствами по продаже звонков на дальние расстояния и сырных продуктов в аэрозолях». Наверное, она права.

Сьюзан продолжила, что сюрреализм был замечателен в то время, когда появился, так как общество только что открыло для себя подсознание, а он оказался первым видимым способом из найденных людьми для того, чтобы выражать происходящее в человеческом подсознании.

Затем Сьюзан сказала: БОЛЬШОЙ проблемой сегодняшнего дня является то, что образы, которые мы видим на телевидении и в журналах, внешне выглядящие сюрреально, «на самом деле не сюрреалистичны, так как они совершенно случайны и отнюдь не порождены подсознанием».

Это навело меня на мысль: что, если у самих образов есть их собственное подсознание? Что, если машины сегодня еще в таком же состоянии, как человеческие младенцы, у которых мозг есть, но нет умений выражать себя кроме как в плаче (сбое соответственно)? Как выглядело бы подсознание машины? Как она проглатывает ту информацию, которой мы ее кормим? Если бы машины могли говорить, что бы они нам сказали?

И вот я пялюсь в свой «МультиСинк» и в свой «Пауэр-Бук» и думаю… Что же происходит у них в мозгах?