Белая горячка - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 10

— Подведем итог, — сказал он. — Я готов взяться за эту работу, но при одном условии: чтобы старик нам полностью доверял. Какого черта, ведь он меня знает. Я его не обдирал… Если он согласится, дайте мне знать.

Я был совершенно раздавлен. Но настаивать было бесполезно: Меньель явно спешил. Он уже направился к пролому. Я догнал его.

— Если я уговорю старика, когда вы сможете приступить?

— Как только кончится этот проклятый дождь. По прогнозу, скоро распогодится. Значит, завтра, самое позднее послезавтра. Но это исключительно ради вас.

Я готов был поклясться, что он выбирает каждое слово с таким расчетом, чтобы усугубить охватившую меня панику. Что значил лишний день или два? Для него — ровным счетом ничего. Для меня же…

Перескочив через обломки стены, он открыл дверцу своего фургончика.

— Не давайте ему перехватить инициативу, — прокричал он. — Когда мы начнем, руки у нас должны быть развязаны.

Я остался один посреди разбросанных камней. Дело принимало скверный оборот. А если старик отложит решение на потом?.. У меня оставалась еще одна возможность: махнуть рукой на Меньеля и обратиться к другому подрядчику. Но ведь обычно я всегда работал с Меньелем. Он не поймет… Нет, лучше всего продолжить разговор со старым Сен-Тьерри и вырвать у него окончательное согласие. Я обернулся к павильону, еле удержавшись, чтобы не крикнуть: «Мы еще вернемся!», до того явственно почудилось мне, что губы лежащего в подвале скривились в презрительной усмешке. Неужели так сложно кого-нибудь туда привести? А почему «кого-нибудь»? Почему бы мне самому не «обнаружить» труп? Что мешает мне рискнуть? Я скажу, что после отъезда Меньеля, и как раз потому, что сам он подвал осмотреть не захотел, я спустился туда. Что может быть естественней?.. Но, с другой стороны, два дня… каких-то два дня… Если хорошенько поразмыслить, я по-прежнему остаюсь хозяином положения. К тому же в одном Меньель совершенно прав: главное — начать. Если старику покажется, что расходы непомерно растут, — что ж, работы будут свернуты. Зато труп к тому времени уже обнаружат.

Уже более уверенным шагом я пошел прочь. Это не более чем задержка. Небо над Пюи-де-Дом начинало проясняться. За последние несколько дней я стал суевернее самого темного крестьянина. Во всем вокруг мне чудились предзнаменования. Кусочек голубого неба означал, что фортуна смилостивилась надо мной и старик уступит. Я подрулил к замку.

— Мсье провел очень тяжелую ночь, — сообщил мне Фирмэн. — Утром приходил доктор…

— Мне назначено…

— Доктор велел, чтобы мсье не беспокоили.

— Доложите обо мне мадам де Сен-Тьерри.

— Хорошо, мсье.

Нет уж, без окончательной договоренности я отсюда не уйду! Что они, смеяться надо мной вздумали? Я стою тут, посреди вестибюля, словно какой-нибудь коммивояжер с ненужным товаром, которого собираются выпроводить, тогда как всё вокруг, и замок, и парк, — без пяти минут мои! Хватит, я по горло сыт этой комедией!

— О, мсье Шармон, — издалека воскликнула Марселина, — что же вы не проходите в гостиную.

И, когда мы оказались рядом, с неподдельной тревогой спросила:

— Что случилось?

— Мне нужно поговорить с твоим свекром.

Все разыгрывалось как в дешевом спектакле, с его репликами в сторону и фразами, которые произносят на авансцене. Уловив мое раздражение, Марселина попыталась меня успокоить:

— Я скажу ему, что ты пришел, но, уверяю тебя, он не в состоянии вести разговоры. В четыре утра у него был обморок… Мы всю ночь не смыкали глаз… Ты снова по поводу работ?

— Именно.

— Тебе не кажется, что это могло бы и обождать?.. Пойдем же в гостиную.

Гостиная, как, впрочем, и любая другая комната в замке, являла собой музей со всяким унылым старьем, где было дьявольски холодно.

— Хоть бы поцеловал меня, что ли, — обиженно протянула Марселина.

Я коротко чмокнул ее.

— Если хочешь, я напишу Эмманюэлю, — продолжала она. — Может, он скажет тебе, что…

— Вот это совсем ни к чему… «Эмманюэлю»! Какой чудовищный фарс! Просто уму непостижимо. Живой, он сближал нас. Теперь, поскольку я не мог ни открыть правду, ни обуздать свою ярость, он сеял между нами вражду.

— Послушай, дорогой, история с оградой уже становится смешной.

— Возможно… Но не могу же я сидеть сложа руки.

— Ну хорошо… Пойдем со мной.

Мы вместе дошли до двери в спальню больного. Она бесшумно проскользнула внутрь, а я подошел к окну. Из него был виден уголок парка. Дождь кончился. Посреди мертвых листьев прыгала какая-то черная птица. Ужасно хотелось пить. Я слишком много курил. Появилась Марселина и потихоньку затворила за собой дверь.

— Он сказал, — зашептала она, — что вы уже обо всем договорились и ты должен начать ремонт.

— Да нет же!

— Он не желает никого видеть.

— Послушай, Марселина… Это очень важно, черт возьми!.. Передай ему, что я обсудил все с Меньелем. Расходы будут гораздо больше, чем предполагалось. Нужно полагать, вдвое. Да, так и скажи ему: вдвое.

И эта сумма еще далека от реальной, но за тридцать тысяч франков Меньель согласится начать работы. А дальше видно будет. Марселина скрылась в комнате. В случае конфликта с Меньелем я призову ее в качестве свидетеля. А вообще-то я дал маху. Вместо того чтобы затевать все эти споры, мне следовало бы просто попросить Меньеля приступить к работам, плюнув на денежные вопросы, которые ставили меня прямо-таки в безвыходное положение. Но кто знает, что еще может выкинуть старик! Марселина выскользнула наружу.

— Он не согласен. Он готов дойти до двух миллионов — только ради того, чтобы его оставили в покое. Но это предел.

— Вот видишь, — сказал я. — Будь он действительно так болен, как уверяет, ему было бы наплевать на ограду и все остальное. Он просто прикидывается. Скажи ему…

— О нет… Это уже переходит все границы!.. Особой симпатии, как тебе известно, я к нему не питаю, но… никому не дано права так его мучить!

— Ему это нравится, — раздраженно парировал я. — Пока у него есть возможность сэкономить лишнее су, он будет цепляться за жизнь.

— Как ты жесток! — произнесла Марселина. — Я тебя не узнаю.

Остается последнее средство. Хоть оно мне и самому претит, выбора нет.

— Ладно, — сказал я. — Тогда намекни ему, что разумнее всего написать твоему мужу… Только подай это предложение так, будто оно исходит от тебя… Или ты считаешь, что предложить ему столь благоразумный выход — это тоже его мучить?

В ее взгляде появилась неприязнь. Наверное, она почувствовала, что я от нее что-то скрываю.

— Обещаю тебе, что потом сразу уйду… Иди же!

На этот раз она вернулась куда быстрее, и вид у нее был удивленный и негодующий.

— Н-да, такого я от него не ожидала… Дает старикашка!

— Так что же?

— Он принимает ваши условия, но желает, чтобы Меньель приступил к работе немедленно. И еще вы должны будете представить ему дутый счет — это его собственное выражение, — чтобы ему скостили налоги. Ты и впрямь знаешь его лучше, чем я. Уже языком еле ворочает, а туда же, все хитрит. Честное слово, это выше моего разумения. Ну и семейка!

Я испустил вздох облегчения.

— Можно мне позвонить?

Не дожидаясь ее ответа, я набрал номер Меньеля.

— Это Шармон. Все улажено. Можете привозить рабочих. Я говорю из замка… На первую очередь работ вам выделяют тридцать тысяч.

— Согласен, — ответил Меньель. — Только вышлите гарантийное письмо.

— Я принесу его вам прямо на место.

Когда обнаружат Сен-Тьерри, всем будет уже не до ремонта. Я ничем не рисковал, давая это обещание.

— Алло? Когда вы собираетесь начать?

— Завтра утром, — сказал Меньель, — если погода не испортится. Мы будем там в восемь часов.

Я повесил трубку. Марселина стояла у меня за спиной.

— Эмманюэль будет взбешен, — сказала она.

— Эмманюэль ничего не узнает.

Я тут же спохватился. Сейчас не время допускать подобные оплошности.

— Он ничего не узнает, — продолжал я, — потому что ты ему ни о чем не расскажешь.