Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард. Страница 58
Однажды съемочной группе “Неверующих” пришлось снимать в арендованном лимузине в жаркий, влажный лондонский день. С машиной было не так все, что можно было себе представить, и я бережно храню в памяти разговор Лоуренса с прокатной компанией (ничего похожего на “интроспекцию” и “меланхолию” – его тираду нужно было бы описывать совсем иначе), апогеем которого была угроза физического повреждения чертовой колымаги по всей ее невообразимой длине. Это было виртуозное выступление, образец обличительной брани – ровно то, что требовалось нам, чтобы посмеяться в удушающе жаркой машине, где не работали ни кондиционер, ни стеклоподъемник.
Модель “взаимных консультаций”, опробованная с Пинкером и Крауссом, имела успех и в дальнейших публичных беседах, в том же формате без председателя. Среди моих партнеров в этих диалогах были профессор Обри Мэннинг и епископ Ричард Холлоуэй (вероятно, два самых любезных человека в Шотландии). Нас с Обри объединяет общее наследие – мы оба учились у Нико Тинбергена (Обри за десяток лет до меня), так что в нашей беседе было место и воспоминаниям, щедро сдобренным смехом, о тех этологических Афинах, какими была исследовательская группа Тинбергена, – но мы говорили и о сути науки. Епископ Холлоуэй называет себя “выздоравливающим христианином”. Пожалуй, он настолько близок к атеизму, насколько это возможно для епископа. Мы встречались не раз, в том числе беседовали на сцене в Эдинбурге, и Мюриэл Грей, журналистка из Глазго, написала об этой беседе так:
Как нам всем известно, Холлоуэй – церковный деятель, который подверг свою веру сомнениям и нашел ее недостаточной, а Докинз, конечно, всемирно известен не только своей новаторской, отмеченной наградами научной работой, но и своим воинственным отношением к организованной религии. Некоторые слушатели перед началом встречи признавались, что обеспокоены: выступающие могут дойти и до драки, а кто-то из фундаменталистской публики может воспользоваться встречей для оскорбительных словесных нападок на Докинза. Однако час пролетел незаметно: встретились двое потрясающих интеллектуалов, каждый излучает человечность, оба рассказывают о своем представлении удивительной, загадочной и прекрасной жизни. Чистая радость – слышать, как Холлоуэй все еще старается найти поэзию и смысл в религии, которую он еще не готов полностью отвергнуть; то, как Докинз взволнованно слушал его и старался поддержать, не отвергая его стремлений как невежественных, – по-настоящему окрыляет. И все это было увенчано повествованием Докинза о рождении вселенных, о черных дырах и будущем рода человеческого, в котором мы станем создавать себя из кремния и сплавов вместо беззащитной плоти. Вот что такое развлечение. Самым ужасным, практически невыносимым в этом вечере было то, что он закончился спустя всего час [101].
Думаю, это можно смело назвать “взаимной консультацией”. Кстати сказать, с тех пор я имел две интеллектуально насыщенных беседы на сцене, также в Эдинбурге, с самой Мюриэл Грей.
Еще одна прекрасная встреча произошла у меня с Нилом Деграссом Тайсоном, директором планетария Хайдена в Нью-Йорке. Мы беседовали [102] в 2010 году на конференции, организованной Фондом разума и науки Ричарда Докинза в кампусе Говардского университета в Вашингтоне: этот университет считается “исторически черным”. Перед оживленной студенческой аудиторией (хоть и не такой многочисленной, как мы с Нилом привыкли, – как мы выяснили позже, религиозные лидеры “не приветствовали” посещение) мы с Нилом говорили о “поэзии науки”. Название тут же отсылает к Карлу Сагану, ведь Нил Тайсон великолепно, но с подобающей скромностью взял на себя невыполнимую задачу заменить Сагана и стать ведущим новой версии сериала “Космос”. Как превосходно он рассказывает о науке – этот дружелюбный, остроумный, радушный, умный человек, чьи обширные знания сопровождаются блестящей способностью растолковывать. Единственный, кто еще мог бы с таким же успехом заместить Карла Сагана, – это Кэролин Порко (о ней в следующих главах будет намного больше). Возможно, не так уж неожиданно, что из всех научных дисциплин именно астрономия одарена столь звездными посланниками.
Это была не первая наша встреча с Нилом Тайсоном. Первый раз, в 2006 году в Сан-Диего, был словно под копирку снят с моей первой встречи с Лоуренсом Крауссом. Я только что завершил доклад, в котором критиковал Джоан Рафгарден, эколога с религиозными наклонностями. Когда я предложил слушателям задавать вопросы, Нил выступил с вежливым, но серьезным – и безупречно сформулированным – нападением на мою манеру изложения:
Во время вашего выступления я сидел в задних рядах, <… > так что видел почти весь зал, пока слова слетали с ваших уст – как всегда, красноречиво и изящно. Позвольте мне лишь сказать, что зубы этих замечаний были даже острее, чем я мог себе у вас представить. Вы – профессор научного просвещения, а не профессор представления истины обществу, это две совершенно разные вещи. Одно дело – попросту изложить истину, и, как вы говорили, вашу книгу либо купят, либо нет. Но в этом нет просветительства. Это просто изложение. Просветительство означает не только сообщить верную истину, но и вложить в нее силу убеждения. Убеждение не всегда сводится к утверждению “вот вам факты, и вы либо дурак, либо нет”. Напротив, его суть – “вот вам факты, а вот чуткость к состоянию вашего ума”. По-настоящему воздействуют факты именно вкупе с чуткостью. И меня тревожит, что ваши методы и ваше колкое красноречие оказываются попросту тщетными – а ведь вы бы могли воздействовать намного мощнее, чем выходит в ваших выступлениях сейчас.
Я заметил, что председатель, Роджер Бингэм, был озабочен тем, чтобы поскорее завершить, так что ответил кратко:
Принимаю упрек с благодарностью. Расскажу лишь случай, который показывает, что бывает и похуже. Как-то раз бывшего, и весьма успешного, редактора журнала New Scientist, которому удалось поднять журнал к новым высотам, спросили: “В чем ваша философия в New Scientist?” Он ответил: “Наша философия в New Scientist вот в чем: наука – это интересно, а если вы не согласны, можете идти на хрен”.
Под радостный взрыв хохота Нила Тайсона Роджер Бингэм завершил заседание [103]. Критические замечания Нила были обоснованны, они практически совпадали с критикой Лоуренса Краусса, хоть и в более мягких выражениях, – и я к ним прислушиваюсь. Я вернусь к этому вопросу позже, когда дойдет до обуждения книги “Бог как иллюзия”.
В некоторых из моих “взаимных консультаций” я узнал настолько больше нового, чем мой собеседник, что слово “взаимный” нужно отбросить. Больше всего я страшился перед встречей с внушительным умом Стивена Вайнберга, физика, нобелевского лауреата и человека энциклопедических знаний. Надеюсь, мне удалось скрыть свою робость – как во время нашей беседы на камеру, так и во время прекрасного ужина, который он давал в мою честь в своем клубе в Остине – городе, который мне описывали как интеллектуальный оазис Техаса. О некоторых нобелевских лауреатах сразу напрашивается вывод, что им с наградой “подфартило”, говоря попросту (и говоря мягко, по нашей британской привычке). При встрече с профессором Вайнбергом так не кажется – и я надеюсь, вы понимаете, что это тоже мягко говоря. Он – отличный выбор на роль гения мирового масштаба.
Казалось бы, формат “без председателя” должен давать сбои, когда в беседе больше двоих участников, но нам удалось успешно дискутировать в нем вчетвером – на встрече так называемых “Четырех всадников”, которую мой фонд снимал в 2008 году [104] в уставленной книгами вашингтонской квартире Кристофера Хитченса. К нам с Кристофером присоединились Дэн Деннет и Сэм Харрис, и мы отлично справлялись без председателя. Мы пригласили пятой Айаан Хирси Али, но ей пришлось срочно уехать в Нидерланды, где она была депутатом парламента. Так что в итоге нас было четверо, и название “Всадники” закрепилось. Часы беседы за столом пролетели незаметно, ни один из нас не захватывал главенство, и я сильно подозреваю, что председатель почти наверняка испортил бы атмосферу.