Большой вопрос - Неручев Иван Абрамович. Страница 1

Большой вопрос

БОЛЬШОЙ ВОПРОС

Егоров, парторг крупного завода, получил два настораживающих сигнала: заместитель главного инженера завода Павел Павлович Великанов стал настолько рассеян, что на днях одной из бригад дал ошибочное задание. Только бдительность бригадира предупредила неприятность.

В чем дело?

На этот вопрос частично ответил второй сигнал: у Великанова осложнились дела в семье: он увлекся Ниной, девушкой-комсомолкой, которая работает токарем в цеху его жены Ольги.

Егоров всегда гордился работой и дружбой супругов Великановых. «Павел Павлович опустился до легкомысленного увлечения?» — с удивлением подумал Егоров. Ему трудно было представить себе, что эти умные люди, много лет прожившие душа в душу, перестали любить друг друга. Кто из них виноват? Что с ними случилось? Егорову было ясно только одно: он не может пройти мимо неладов в этой семье, он должен сделать всё, чтобы восстановить в ней любовь и согласие.

— Садись, дорогой! — предложил Егоров Великанову, когда тот зашел к нему. — Я хочу с тобой кой о чем поговорить… Верно ли, что ты обижаешь жену?

Великанов пожал плечами.

— Чем же это я ее обижаю? Просто мы с Ольгой решили разойтись.

— Это что — обоюдное решение?.. А причины?

— Причины? Что касается причин, то они очень сложны… Поговорим о них, Иван Егорович, в другое время и в другом месте… если, конечно, не возражаешь.

— Возражаю, и категорически! Верно ли, что ты спутался с какой-то девчонкой?

Великанов поморщился.

— Зачем передовую работницу и комсомолку называть девчонкой? И не путаемся мы с ней… Мы с Ниной любим друг друга чисто и честно. Что же здесь плохого?

— Что же здесь плохого? А вот мы сейчас всё спокойно обсудим.

— Вон оно как… Иван Егорович, я и не подозревал, что тебя это дело может так заинтересовать. Может, дать объяснение в письменном виде?

— Не иронизируй, Павел Павлович! Я хочу знать правду о твоем быте.

— Пожалуйста! По-моему, дело житейское: я развожусь с Ольгой. Я уже и в народном суде был.

— Уже и в суде был! Вместо того чтобы прийти в свою партийную организацию, рассказать обо всем, посоветоваться, — ты побежал в суд. Нехорошо!

— Ничего нехорошего в своем поступке я не вижу. Наш суд — это та же партия, ее воля, ее разум.

— Какой ты, оказывается, грамотный. Хвалю! Молодец!

— Как суд решит, так пусть и будет, Иван Егорович! — твердо сказал Великанов.

— Так-та́к… что ж, отлично… Значит, если суд не даст тебе развода, ты не уйдешь из семьи? — правильно я тебя понял?

— Совершенно правильно. Но суд разведет нас.

— Ты убежден?

— Убежден.

— Такие уважительные причины?

— Если разочарование в одной и любовь к другой — не уважительные причины, тогда назови другие.

— Так-та́к, — задумчиво повторил Егоров… — Что ж, пожалуй, нам даже целесообразно прервать сейчас нашу беседу. Я хочу поговорить с Ольгой и еще кое с кем. Не прощаюсь, скоро увидимся.

— Только от всей души прошу тебя, Иван Егорович, не трогай Нину. Она очень скромная девушка, скромная и щепетильная.

— Не беспокойся, я не оскорблю ее скромности…

Когда Великанов, встревоженный и огорченный, вышел, Егоров пригласил к себе секретаря комитета комсомола Жатвина.

— Ну, Жатвин, рассказывай, как работаешь, как воспитываешь нашу заводскую молодежь — всем ли доволен, на всех ли участках у тебя благополучно?

Парторг говорил спокойно и даже как будто доброжелательно, но в голосе его и в лице Жатвин уловил нечто такое, что заставило его насторожиться.

— Я спрашиваю, Жатвин, — уже другим тоном сказал Егоров, — почему ты допустил, что твои комсомольцы легкомысленно относятся к вещам, к которым нельзя относиться легкомысленно?

— Я не располагаю такими фактами. Больше того, я считаю, Иван Егорович, что наши комсомольцы на всех участках занимают не последние места.

— Значит, на твоей шипке всё спокойно?

— Если что не так, подскажи, — буду благодарен.

— Кто такая Нина?

— Нина? У нас на заводе больше двадцати Нин.

— Нина, которая работает токарем в цеху Ольги Великановой.

— А-а-а, — удовлетворенно протянул Жатвин. — Нина Ковалева; чудесная дивчина, дисциплинированная, энергичная. В цеху занимает первое место, по заводу — третье. Насчет нее я спокоен.

— А как она ведет себя в быту?

— В быту? Ничего дурного неизвестно.

— А скажи, отбить мужа у товарища по работе — это хорошо или плохо?

— То есть, как отбить?

— А вот так, в буквальном смысле слова. Твоя чудесная дивчина ворвалась в чужую семью и развалила ее. Грош цена такому передовику, такой девушке, такой комсомолке… Эта твоя Нина Ковалева связалась с Великановым, и тот теперь намерен разорвать с женой и бросить ребенка.

— Ну, знаешь ли… — растерялся Жатвин… — Но почему ты думаешь, что это Ковалева ворвалась в чужую семью, по-моему, больше надо спросить с Великанова.

— С него мы спросим особо. А ты прими меры со своей стороны. Пусть Нина продумает свое поведение и свои чувства. Неужели здесь непобедимая любовь?

— Дела сердечные — это дела особого рода. — В глазах Жатвина заискрился лукавый огонек, который как бы говорил: «Зря ты, старина, вмешиваешься, забыл, должно быть, свои молодые годы. У тебя теперь ведь и без того много забот, больших, государственных задач».

Так именно истолковал этот лукавый огонек Егоров.

— Дорогой мой, счастье наших людей, здоровый быт — это неотъемлемая часть государственного плана, — сказал он. — А что касается особой сложности сердечных дел, так не нам с тобой, Жатвин, бояться этих сложностей. Мы, коммунисты, чорт знает с какими трудностями справлялись и справляемся. Надеюсь, что с неустойчивыми сердцами и легкомыслием в быту тоже справимся.

— И что же конкретно ты думаешь делать с Великановым?

— Мы поздно спохватились, Жатвин; любовные чувства у Великанова, да, повидимому, и у твоей Нины, пустили уже глубокие корни. В таких случаях общественное влияние мало действительно. Пусть обратится в суд.

— А если суд согласится с Великановым и даст развод?

— Не думаю. У него ребенок и отсутствие оснований, нужных для развода. Разочарование и новая любовь, которыми он здесь оперировал, — это еще не основание. Сейчас будет у меня Великанова… Надо сказать, у меня прямо сердце болит…

Когда в кабинет вошла Ольга, Егоров бережно усадил ее в кресло. Затем обратился к Жатвину:

— Всего хорошего, Петро. Если возникнут трудности, заходи.

Закрыв за Жатвиным дверь, Егоров негромко спросил:

— Ну, как наши дела, Ольга Константиновна?

Великанова опустила глаза.

— Мне Павел сказал, зачем вы хотите меня видеть. Я очень прошу вас, Иван Егорович, не утруждать себя. Не стоит тратить на меня времени, право же.

— Нет уж извини, потрачу. Поговорим по душам, как друзья, как близкие. Что там у вас произошло с Павлом?

— Что произошло? Не знаю, что говорить… Мне трудно дать себе отчет… Павел намерен уйти из дому.

— И ты согласна на это?

— А что же, я должна его насильно удерживать?

— Но Павел говорит, что вы с обоюдного согласия решили разойтись…

— Может быть… не знаю, ничего не знаю.

— Странно, больше чем странно, — даже обиделся Егоров. — Тебе, твоей семье угрожает, можно сказать, смертельная опасность, а ты твердишь этакие хилые слова: «Не знаю, не знаю». Вот муж твой всё знает. Возьми себя в руки, Ольга Константиновна. Тебе надо всё знать, всё взвесить и трезво оценить. Что ж, и на суде ты будешь говорить: «Не знаю, не знаю»?

— Иван Егорович, — после небольшой паузы сказала Ольга. — Мне очень тяжело, муж оскорбил мою женскую честь, осквернил нашу многолетнюю супружескую жизнь. Мне кажется, мы теперь на всю жизнь останемся с Павлом врагами. Впрочем, я говорю не то, совсем не то… Но я соберусь с мыслями, обещаю вам.