Обольщение красотой - Томас Шерри. Страница 8

Если она действительно решила, что Эндрю Мартин стоит усилий, ее ничто не остановит. Мост будет перейден и сожжен. Она не изменит своего решения, сколько бы они ни старались повлиять на нее.

Венеция могла только радоваться, что ее мозг оцепенел и не способен ощутить всю глубину ее отчаяния.

Пока.

Глава 3

Когда Венеции было десять лет, недалеко от дома, где она жила в детстве, с рельсов сошел поезд.

Ее отец руководил спасением пассажиров, пострадавших от крушения. Венеции и остальным детям запретили приближаться к месту катастрофы, опасаясь, что это будет для них слишком сильным потрясением. Но им позволили помогать пассажирам, особенно детям, которые пострадали незначительно.

Там был мальчик примерно ее возраста, у него не было видимых повреждений. Когда перед ним поставили тарелку с бутербродами, он их съел. Когда появилась чашка с чаем, он ее выпил. Когда ему задали вопросы, он дал на них достаточно разумные ответы. Тем не менее спустя некоторое время стало очевидно, что его сознание отсутствует, до сих пор находясь в гуще событий, связанных с крушением поезда.

В дни, последовавшие за лекцией герцога Лексингтона, сознание Венеции пребывало в таком же состоянии. По ее настоянию, они отправились в Монреаль, как и планировали. Не обращая внимания на холод, – собственно, она его даже не чувствовала – она посетила базилику Нотр-Дам, с улыбкой взирала на нарядные толпы, заполнявшие Бонсекур в рыночные дни, восхищалась видами города, открывавшимися с вершины Мон-Руаяль.

И все это время она заново переживала обвинения герцога Лексингтона. А также ужасные дни, последовавшие за смертью Тони. Дольше, чем ей казалось возможным, она ощущала себя не более чем посторонней в собственном мозгу, наблюдая за текущими событиями, словно они происходили с незнакомкой, находящейся на другом конце земли, и дивясь собственной отрешенности.

Первую трещину этот защитный кокон дал за три дня до их отъезда в Нью-Йорк. Венеция проснулась посреди ночи с оглушительно бьющимся сердцем и потребностью что-нибудь сокрушить. Желательно все.

К тому времени, когда Хелена и Милли проснулись, она уже оделась, упаковала свои вещи и распорядилась отнести сумку в нанятую карету. Если она дошла до того, что готова вопить и крушить вещи, лучше ее родным этого не видеть.

– Я решила поехать вперед и подготовить все к вашему прибытию, – объявила она.

Хелена и Милли переглянулись. В современную эпоху все, что требуется для путешествий, это приличный путеводитель и доступ к телеграфу. Не было никакой нужды посылать вперед курьера, тем более что они уже позаботились о том, чтобы зарезервировать места в одном из лучших отелей Нью-Йорка.

– Мы могли бы… – начала Хелена.

– Нет! – Венеция поморщилась, раздосадованная собственной резкостью, и сделала глубокий вздох. – Я предпочла бы поехать одна.

– Ты уверена? – с сомнением в голосе спросила Милли.

– Вполне. И не надо расстраиваться. Через два дня мы снова увидимся.

Но они выглядели расстроенными, удивленными и встревоженными. Им хотелось быть рядом с ней и оберегать ее от опасностей. Венеция вздохнула. К сожалению, есть вещи, против которых сестринская любовь бессильна. Некоторые раны лучше зализывать в одиночестве, подальше от чужих глаз.

– Мне лучше поспешить, – сказала она. – Иначе я опоздаю на поезд.

Когда-то Венеции казалось, что она примирилась с воспоминаниями о Тони. Она обманывала себя. Это был не мир, а всего лишь хрупкое перемирие между ним, навеки умолкшим, и ею, старательно избегающей этой темы.

А теперь даже перемирие нарушено. Сидя в мчавшемся на юг поезде, Венеция смотрела на скованный морозом пейзаж, а в голове ее звучал растерянный голос, повторявший один и тот же вопрос: «Зачем ты сказал это Лексингтону, Тони, зачем?».

Дурацкий вопрос. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь поверил, будто это она виновата в его смерти.

Венеция не понимала, почему это явилось для нее таким горьким открытием. Возможно, со временем она позволила бы себе романтизировать прошлое, чтобы поверить, что ее брак был не таким уж мучительным, что она была не более несчастна, чем любая другая женщина, и что Тони не был во всех отношениях низким и мелочным.

Видимо, это был его способ напомнить из могилы о ее страданиях, разочаровании и позоре.

О правде.

Когда Венеция сошла с поезда на Центральном вокзале, голова раскалывалась от боли. Венеция чуть не прошла мимо таблички, которую держал в руках шофер леди Тремейн, ее хорошей знакомой по Лондону. Леди Тремейн с мужем и двумя юными дочерьми отбыла в Англию, предоставив в ее распоряжение свой автомобиль.

Шофер, представившийся как Барнс, проводил Венецию к новомодному экипажу, припаркованному перед вокзалом. Не считая отсутствия запряженных лошадей, автомобиль выглядел в точности как открытая коляска: с высоким водительским сиденьем впереди и даже кожаным верхом, сложенным сзади.

– Леди Тремейн оставила вам шляпы для поездок, миссис Истербрук. – Барнс указал на стопку шляпных коробок на заднем сиденье.

– Как предусмотрительно с ее стороны, – промолвила Венеция.

В шляпах с вуалью обычно использовались кружева не столько скрывавшие лицо, сколько привлекавшие к нему внимание. В шляпах леди Тремейн не было ничего фривольного. Не то чтобы они были уродливыми, но их вуаль была плотной, состоящей из двух слоев тюля, обернутых вокруг широких полей.

– В городе скорость ограничена, – сообщил Барнс, надевая водительские очки, – но в сельской местности шляпа может пригодиться, мэм.

Венеция сняла свою шляпку и надела предназначенную для автомобиля. Ощущение было такое, словно ее окунули в туман – не в лондонский гороховый суп, а в стлавшуюся по земле белесую пелену, которую она наблюдала, прогуливаясь ранним утром в деревне.

Суматоха перед Центральным вокзалом улеглась. Барнс завел двигатель, забрался на водительское сиденье и нажал на газ. Улицы Манхэттена, проплывавшие за полупрозрачным коконом, скрывавшим лицо Венеции, казались подернутыми призрачной дымкой, с приглушенными красками, нечеткими контурами зданий и смазанными фигурками прохожих, как на картинах современных художников.

Ах, если бы она могла ехать так вечно, отстраненная от реальности и защищенная от жизненных невзгод и потрясений.

Они проехали примерно милю, прежде чем автомобиль остановился.

– Вот ваш отель, миссис Истербрук, со всеми его семнадцатью этажами, – гордо сказал Барнс. – Грандиозное сооружение, правда? Да еще электричество и телефон в каждой комнате.

Здание действительно было очень высоким. На его фоне соседние строения казались карликами.

– Весьма впечат…

Венеция замерла, уставившись на мужчину, шагавшего по улице по направлению к ней. Высокий, надменный и безупречно одетый, это был никто иной, как герцог Лексингтон. Он бросил беглый взгляд на автомобиль и скрылся в отеле.

В ее отеле! Что он там делает?

Ей сразу захотелось бежать. Она может поселиться в другом месте – ей не нужны семнадцать этажей и телефонная трубка в каждой комнате. Не для того она сбежала в Нью-Йорк, чтобы оказаться под одной крышей со своей Немезидой.

Но гордость и, возможно, дух противоречия не позволили Венеции приказать Барнсу ехать в другой отель. Она расправила плечи.

– Весьма впечатляюще. Уверена, мне здесь понравится.

Если кто-нибудь должен бежать в противоположном направлении, то это он, а не она. Она ни на кого не клеветала. Не занималась распространением гнусных сплетен. И не болтала, что придет в голову, не думая о последствиях.

Швейцар помог ей выбраться из машины, носильщик подхватил багаж. Отклонив предложение Барнса заказать ей комнату, Венеция расплатилась с ним и вошла внутрь.

Она уже пересекла мраморный холл отеля, когда сообразила, что ее лицо все еще скрыто под вуалью. Несмотря на приглушенное освещение, она была далека от слепоты и добралась до стойки без происшествий.