Одиссея (пер. В.В.Вересаева) - Гомер. Страница 5
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В ЛАКЕДЕМОНЕ
Прибыли в низменный Лакедемон, окруженный холмами,
К дому примчались царя Менелая, покрытого славой.
Свадьбу сына в то время он праздновал и непорочной
Дочери в доме своем, средь собравшихся родичей многих.
Сыну Пелида, фаланг разрывателя, дочь посылал он;
В Трое давно уже дал обещание он и согласье
Выдать ее, и теперь этот брак им устроили боги.
Много ей дав колесниц и коней, отправлял к мирмидонцам
Дочь он, в город их славный, где царствовал сын Ахиллеса.
Сыну ж привел он из Спарты Алектора дочь молодую.
Поздно рожден был тот сын, Мегапент многомощный, рабыней
Сыну Атрея. Елене ж детей уже не дали боги,
После того как вначале она родила Гермиону,
Схожую видом прелестным с самой золотой Афродитой.
Так пировали они под высокою кровлею дома,
Сродники все и соседи покрытого славой Атрида,
И наслаждались. Певец же божественный пел под формингу,
Сидя меж ними. И только лишь песню он петь принимался,
Два скомороха тотчас начинали вертеться по кругу.
Путники оба в дворовых воротах – и сами, и кони,
Сын Одиссеев герой и Несторов сын достославный —
Стали. Увидевши, вышел к ним из дому распорядитель,
Етеоней благородный, проворный помощник Атрида.
К пастырю войск Менелаю чрез дом он отправился с вестью,
Близко стал перед ним и слова окрыленные молвил:
"Мужи какие-то там, Менелай, о питомец Кронида,
Два чужеземца; как будто из рода великого Зевса.
Как ты прикажешь – распрячь ли у них лошадей быстроногих
Иль их отправить к другому кому, кто б их принял радушно?"
Сильно разгневавшись, молвил ему Менелай русокудрый:
"Етеоней, Боефоем рожденный! Ведь глупым ты не был
Прежде, теперь же ты вздор говоришь, словно малый ребенок!
Мало ль радушья найти нам пришлось у людей чужеземных
Раньше, чем в дом мы вернулись? Дай бог, чтобы кончились беды
Наши на этом!.. Сейчас же коней отпряги чужеземцев!
Их же дальше в наш дом проведи, чтобы нам угостить их".
Етеоней устремился из зала мужского и скликал
Слуг расторопных других, чтоб к нему собрались поскорее.
Быстро лихих отпрягли лошадей, под ярмом запотевших,
К яслям в конюшне они поводьями их привязали,
Полбу засыпали в ясли и к ней ячменю подмешали.
А колесницу приезжих к блестящей стене прислонили.
Их же самих привели в божественный дом. Увидавши
Дом вскормленного Зевсом царя, изумилися оба, —
Так был сиянием ярким подобен луне или солнцу
Дом высокий царя Менелая, покрытого славой.
После того как глазами они нагляделись досыта,
Оба пошли и в прекрасно отесанных вымылись ваннах.
Вымыв, невольницы маслом блестящим им тело натерли,
После надели на них шерстяные плащи и хитоны.
Выйдя, уселися рядом они с Менелаем Атридом.
Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою
В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой
Для умывания. После расставила стол она гладкий.
Хлеб положила пред ними почтенная ключница, много
Кушаний разных поставив, охотно их дав из запасов,
Кравчий, блюда высоко поднявши, на них преподнес им
Разного мяса и кубки поставил близ них золотые.
Кубком приветствуя их, так сказал Менелай русокудрый:
"Пищи, прошу вас, вкусите и радуйтесь! После ж того как
Голод насытите вы, мы спросим – какие вы люди?
В вас не погибла, я вижу, порода родителей ваших.
Род от царей вы, конечно, ведете, питомцев Зевеса,
Скипетр носящих: худые таких бы, как вы, не родили".
Так сказав, по куску положил он пред ними бычачьей
Жирной спины, отделив от почетной собственной доли.
Руки немедленно к пище готовой они протянули.
После того как желанье питья и еды утолили,
Проговорил Телемах, к Писистрату склонясь Несториду,
Близко к его голове, чтоб его не слыхали другие:
"Вот, посмотри, Несторид, о друг мой, любезнейший сердцу,
Как в этом гулком покое все яркою медью сверкает,
Золотом и серебром, электром и костью слоновой!
У Олимпийского Зевса, наверно, такая же зала.
Что за богатство! Как много всего! Изумляюсь я, глядя!"
То, что сказал Телемах, услыхал Менелай русокудрый
И, обратившись к гостям, слова окрыленные молвил:
"С Зевсом, дети мои, состязаться нельзя человеку,
Ибо сокровища все и жилища у Зевса нетленны,
Люди ж – иные поспорят в богатстве со мной, а иные —
Нет; протерпевши немало, немало скитавшись, добра я
Много привез в кораблях и в восьмом лишь году воротился,
В странствиях Кипр посетив, Финикию и дальний Египет.
У эфиопов, сидонцев, ерембов пришлось побывать мне,
В Ливии был, где ягнята рогатыми на свет родятся,
Где ежегодно три раза и овцы котятся и козы.
Там никогда не бывает, чтоб сам ли хозяин, пастух ли
В сладком имел молоке недостаток, иль в сыре, иль в мясе.
Доится скот в той стране непрерывно в течение года.
Но между тем как, сбирая большие богатства, скитался
В этих я странах, мне брата убил человек посторонний,
Тайно, нежданно, коварством проклятой супруги Атрида.
Так-то без радости всякой своим я владею богатством.
Впрочем, про это про все от отцов вы, наверно, слыхали,
Кто б они ни были. Много пришлось мне страдать, потерял я
Дом, для житья превосходный, богатствами многими полный.
С третьей, однако, их частью я дома бы жить согласился,
Только бы живы остались те мужи, какие в то время
В Трое широкой погибли, вдали от любимой отчизны.
Часто, их всех вспоминая, о них сокрушаясь и плача,
Время в нашем пространном дворце провожу я; порою
Сердце себе услаждаю стенаньем, порой прекращаю
Плач: насыщаемся скоро мы горем жестоким и плачем.
Всех их, однако, не так я жалею, хотя и печалюсь,
Как одного. Только вспомню о нем, и становятся сразу
Мне ненавистны и пища и сон. Ни один из ахейцев
Столько не снес, сколько снес Одиссей. Несчислимые беды
Пали на долю ему, а мне – по испытанном друге
Горькая скорбь. Уж давно его нет, и не знаем мы точно,
Умер ли он или жив. Горюют о нем безутешно
Старый родитель Лаэрт, и разумная Пенелопея,
И Телемах, им оставленный дома недавно рожденным".
Плакать о милом отце захотелось тогда Телемаху.
С век он на землю слезу уронил, об отце услыхавши,
Плащ свой багряный руками обеими поднял поспешно,
Чтобы глаза им закрыть. Менелай это сразу заметил.
Он между помыслов двух и умом колебался и духом:
Ждать ли, чтоб сам Телемах говорить об отце своем начал,
Или вопросами выведать все у него понемногу?
Но между тем как рассудком и духом об этом он думал,
Вышла из спальни высокой своей и душистой Елена,
Схожая образом всем с Артемидою золотострельной.
Кресло искусной работы подвинула сесть ей Адреста,
Вынесла под ноги мягкий ковер шерстяной ей Алкиппа,
Фило серебряный ларчик держала; Елене Алькандрой
Был он подарен, женою Полиба, в египетских Фивах
Жившего; граждан дома там богатства вмещают большие.
Две Полиб подарил Менелаю серебряных ванны,
Также треножника два и золотом десять талантов.
Кроме того, и жена одарила богато Елену:
Веретено золотое и ларчик дала на колесах
Из серебра, с золотою каемкой. Его-то служанка
Фило несла на руках и поставила возле Елены,
Пряжею полный искусно сработанной; сверху лежало
Веретено золотое с фиалково-темною шерстью.
В кресло села она, на скамейку поставила ноги
И начала обо всем по порядку расспрашивать мужа:
"Знаешь ли ты, Атреид Менелай, питомец Зевеса,
Кем похваляются быть эти мужи, пришедшие в дом наш?
Правду ль скажу, ошибусь ли? Но сердце велит говорить мне.
Кажется мне, никогда не видала настолько я схожим
Ни из мужчин никого, ни из жен, – изумляюсь я, глядя! —
Как этот гость наш походит на сына царя Одиссея,
На Телемаха, которого муж тот едва лишь рожденным
Дома оставил, когда к Илиону отплыли ахейцы,
Из-за меня, бесстыжей, поход предприняв свой отважный".
И, отвечая Елене, сказал Менелай русокудрый:
"Думаю сам я теперь, как сейчас мне, жена, ты сказала.
Ноги такие ж совсем у него и такие же руки,
Взоры такие же глаз, голова с такими ж кудрями.
Да и сейчас вот, когда в разговоре с гостями я вспомнил
Об Одиссее, как много пришлось за меня ему вынесть,
Из-под бровей у него покатилась слеза за слезою,
И, закрывая глаза, он плащ свой пурпуровый поднял".
Тут Несторид Писистрат, отвечая, сказал Менелаю:
"Богорожденный Атрид Менелай, повелитель народов!
Верно! Приходится сыном тому он, о ком говоришь ты.
Но рассудителен гость твой, и в сердце своем он стыдится
Сразу, едва лишь придя, слова рассыпать пред тобою —
Перед тобою, чей голос, как божеский голос, пленил нас.
Что ж до меня, то послал меня Нестор, наездник геренский,
Спутником быть Телемаху. С тобой он желал повидаться,
Чтоб присоветовал слово ему ты какое иль дело.
Много приходится сыну, родитель которого отбыл,
Бедствий терпеть, если нет другого заступника в доме,
Вот как теперь Телемаху: уехал отец, и в народе
Больше уж нет никого, кто его от беды защитил бы".
Так, отвечая ему, Менелай русокудрый воскликнул:
"Боги! Ужели же в доме своем принимаю я сына
Друга, так много трудов за меня перенесшего тяжких!
Я-то надеялся: буду, когда мы вернемся, дружить с ним
Больше, чем с кем из ахейцев, лишь дал бы нам дома достигнуть
По морю бурному Зевс Олимпиец, широкогремящий.
Дал бы я в Аргосе город ему для житья и построил
Дом бы ему, из Итаки привезши с богатствами всеми,
С сыном и с целым народом, какой-нибудь выселив город,
К Спарте который поближе, который под властью моею.
Часто б тогда мы встречались, любили бы жарко друг друга
И наслаждались друг другом. Не раньше бы разлучились,
Чем одного бы окутало черное облако смерти.
Верно, однако, сам бог позавидовал нашему счастью
И одного лишь того несчастливца лишил возвращенья".
Так он сказал, и у всех появилось желание плакать.
Плакала горько Елена аргивская, дочь Молневержца,
Плакали сын Одиссея и царь Менелай русокудрый.
У Писистрата глаза не бесслезными также остались:
Брат ему милый на память пришел, Антилох безупречный,
Сыном блистательным ясной Зари умерщвленный под Троей.
Вспомнил о нем Писистрат и слова окрыленные молвил:
"Разумом ты, Атреид, между всеми людьми выдаешься, —
Так говорил престарелый нам Нестор, когда вспоминали
Мы о тебе в нашем доме, ведя меж собою беседу.
Нынче послушайся, если возможно, меня. Никакой мне
Радости нет горевать после ужина. Будет еще ведь
Завтрашний день для скорбей. Ничего не имею я против,
Ежели плачут о муже, кто умер и роком настигнут.
Только и почести смертным бессчастным, что волосы срежут
В память его да слезинка-другая в глазах навернется.
Брата и я потерял. И не худшим он был средь ахейцев
Воином. Знаешь его ты, наверное. Сам я не видел,
С ним не встречался. Однако меж всех, говорят, выдавался
Брат Антилох, как бесстрашный боец и бегун быстроногий".
Так отвечая ему, сказал Менелай русокудрый:
"Все ты, мой друг дорогой, говоришь, что сказал бы и сделал
Наиразумнейший муж и даже старейший годами.
Сын ты такого отца, потому и сказал так разумно.
Род человека легко познается, которому выпрял
Счастие Зевс-промыслитель при браке его иль рожденьи.
Также и Нестору счастие дал он – все дни непрерывно
Стариться в доме своем в весельи и в полном довольстве
И сыновьями иметь копьеборных людей и разумных.
Плач похоронный, какой тут случился, давайте оставим!
Вспомним об ужине снова и руки омоем водою.
Времени ж будет довольно обоим и завтрашним утром
И Телемаху и мне – обменяться словами друг с другом".
Так он сказал. Асфалион, проворный служитель Атрида,
Быстро им подал воды, чтоб они себе руки умыли.
К пище готовой потом они руки свои протянули.
Новая мысль тут явилась у дочери Зевса Елены.
Снадобье бросила быстро в вино им, которое пили,
Тонут в нем горе и гнев и приходит забвение бедствий.
Если бы кто его выпил, с вином намешавши в кратере,
Целый день напролет со щеки не сронил бы слезинки,
Если бы даже с отцом или с матерью смерть приключилась,
Если бы прямо пред ним или брата, иль милого сына
Острою медью убили и он бы все видел глазами.
Некогда было то средство целебное с действием верным
Дочери Зевса дано Полидамной, супругою Фона,
В дальнем Египте, где множество всяческих трав порождает
Тучная почва – немало целебных, немало и вредных.
Каждый в народе там врач, превышающий знаньем обширным
Прочих людей, ибо все в той земле из Пэанова рода.
Снадобье бросив в вино и вино разнести приказавши,
Так начала говорить Елена, рожденная Зевсом:
"Царь Менелай Атреид, питомец Зевеса, и все вы,
Дети отважных мужей! По желанию Зевс посылает
Людям и зло и добро, ибо все для Кронида возможно.
Сидя тут в зале высоком, пируйте в весельи, беседой
Тешьтесь, а я рассказать подходящее вам бы хотела.
Подвигов всех Одиссея, в страданиях твердого духом,
Ни рассказать не смогу я, ни их перечислить подробно.
Но расскажу, на какое деянье дерзнул он бесстрашно
В дальнем троянском краю, где так вы, ахейцы, страдали.
Сам себе страшно позорнейшим способом тело избивши,
Рубищем жалким, подобно невольнику, плечи одевши,
В широкоуличный город враждебных мужей он пробрался.
Так себя скрывши, совсем он другому был мужу подобен —
Нищему, как никогда его возле судов не видали.
Образ принявши его, он прошел в Илион, подозрений
Не возбудивши ни в ком. Только я его сразу узнала,
Спрашивать стала, но он от ответов хитро уклонился.
Только тогда, как его я обмыла и маслом натерла,
Платьем одела и клятвой великой ему поклялася,
Что лишь тогда Одиссея троянцам я выдам, когда он
В стан уж вернется к себе, к ахейским судам быстролетным, —
Только тогда мне раскрыл он весь замысел хитрый ахейцев.
В городе много троянцев избив длиннолезвенной медью,
Он возвратился к ахейцам, принесши им знанье о многом.
Громко другие троянки рыдали. Но радостью полно
Было сердце мое: уж давно я рвалася уехать
Снова домой и скорбела о том ослепленьи, какое
Мне Афродита послала, уведши меня из отчизны,
Бросить заставив и дочку, и брачную спальню, и мужа,
Могшего духом и видом своим потягаться со всяким".
И, отвечая Елене, сказал Менелай русокудрый:
"Что говоришь ты, жена, говоришь ты вполне справедливо.
Случай имел я узнать и стремленья, и мысли, и нравы
Многих мужей благородных, и много земель посетил я,
Но никогда и нигде не случалось мне видеть глазами
Мужа такого, как царь Одиссей, в испытаниях твердый, —
Также и дела такого, какое отважился сделать
Муж тот могучий в коне деревянном, в котором засели
Все мы, храбрейшие в войске, готовя погибель троянцам.
Ты в это время к коню подошла. Побудил тебя, верно,
Бог, нам враждебный, желавший врагам нашим славу доставить.
Вместе с тобой подошел Деифоб, на бессмертных похожий.
Щупая трижды засаду, пустую внутри, обошла ты
И начала называть поименно знатнейших данайцев
(Голосу полное сходство придав с голосами супруг их).
Я, и Тидид Диомед, и царь Одиссей богоравный,
Сидя засадой в коне, услыхали, как ты закричала.
Мы с Диомедом в волненьи вскочили и тотчас хотели
Выйти наружу иль громко тебе изнутри отозваться.
Но Одиссей удержал нас, не дал проявиться порыву.
(Все остальные ахейцы сидели в глубоком молчаньи.
Только Антикл попытался тебе отозваться словами.
Быстро тогда Одиссей руками могучими крепко
Рот Антиклу зажал и от гибели тем нас избавил.
Столько держал он, покуда тебя удалила Афина.)"
Сыну Атрида в ответ Телемах рассудительный молвил:
"Зевсов питомец Атрид Менелай, повелитель народов!
Тем мне больней, что он все же не спасся от гибели грозной,
Хоть и железное сердце в груди у родителя было.
Ну, а теперь не пора ль нас в постели отправить, чтоб также
Мы получили возможность и сладостным сном насладиться".
Так он промолвил. Елена тотчас приказала рабыням
Две кровати поставить в сенях, из подушек красивых,
Пурпурных ложе устроить, а сверху покрыть их коврами,
Два одеяла пушистых постлать, чтобы сверху покрыться.
С факелом ярким в руках поспешили рабыни из дома
И постелили постели. Глашатай из зала их вывел.
Гости спать улеглися в притворе Атридова дома, —
Сын Одиссеев герой и Несторов сын достославный.
Царь же во внутренней спальне высокого дома улегся
Рядом с Еленою длинноодеждною, светом меж женщин.
Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.
Быстро с постели Атрид Менелай поднялся русокудрый,
Платьем оделся, отточенный меч чрез плечо перебросил,
К белым ногам привязал красивого вида подошвы,
Вышел из спальни своей, бессмертному богу подобный,
И к Телемаху подсел, и по имени назвал, и молвил:
"Что за нужда, Телемах благородный, тебя привела к нам,
В Лакедемон наш пресветлый, хребтами широкими моря?
Дело народное или свое? Скажи откровенно".
Сыну Атрида в ответ Телемах рассудительный молвил:
"Зевсов питомец Атрид Менелай, повелитель народов!
Прибыл сюда я, – не дашь ли каких об отце мне известий?
Дом пожирается мой, и погибло мое достоянье;
Дом мой полон врагов, которые режут без счета
Мелкий скот мой и медленноходных быков криворогих;
Матери это моей женихи, наглейшие люди!
Вот почему я сегодня к коленям твоим припадаю, —
Не пожелаешь ли ты про погибель отца рассказать мне,
Если что видел своими глазами иль слышал рассказы
Странника. Матерью был он рожден на великое горе!
И не смягчай ничего, не жалей и со мной не считайся,
Точно мне все сообщи, что видеть тебе довелося.
Если когда мой отец, Одиссей благородный, словами ль,
Делом ли что совершил, обещанье свое исполняя,
В дальнем троянском краю, где так вы, ахейцы, страдали, —
Вспомни об этом, молю, и полную правду скажи мне!"
В гневе жестоком ему отвечал Менелай русокудрый:
"Как это? Брачное ложе могучего, храброго мужа
Вдруг пожелали занять трусливые эти людишки!
Это как если бы лань для детенышей новорожденных
Выбрала логово мощного льва, их бы там уложила
И по долинам пошла бы пастись, поросшим травою,
Лев же могучий меж тем, к своему воротившися ложу,
И оленятам и ей бы позорную смерть приготовил, —
Так же и им Одиссей позорную смерть приготовит.
Если бы, Зевс, наш родитель, и ты, Аполлон, и Афина, —
В виде таком, как когда-то на Лесбосе он благозданном
На состязаньях с Филомелеидом бороться поднялся,
С силой швырнул его наземь и радость доставил ахейцам, —
Пред женихами когда бы в таком появился он виде,
Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны!
То же, что знать от меня ты желаешь, тебе сообщу я,
Не уклоняясь от правды ни в чем, не виляя нисколько.
Все, что мне старец правдивый морской сообщил, ни о чем я
Не умолчу пред тобой, ни единого слова не скрою.
Сердцем домой я рвался, но все время держали в Египте
Боги меня, потому что я им не принес гекатомбы.
Боги хотят, чтоб всегда приказанья их помнили люди.
Остров такой существует на море высокоприбойном;
Перед Египтом лежит он (название острову – Фарос)
На расстояньи, какое в течение дня проплывает
По морю, ветром попутным гонимый, корабль изогнутый.
Гавань прекрасная в нем. Отплывают из гавани этой,
Черной запасшись водой, корабли равнобокие в море.
Двадцать там дней меня боги держали. Все время ни разу
Дующих в сторону моря попутных ветров не явилось,
Что провожают суда по хребту широчайшего моря.
Все бы у нас истощилось – и силы людей и припасы, —
Если бы жалко не стало меня Эйдофее богине,
Дочери старца морского, могучего бога Протея.
Ей всего более дух взволновал я. Когда одиноко
Шел от товарищей я вдалеке, мне она повстречалась.
Все они время, близ моря слоняясь, кривыми крючками
Рыбу ловили: терзал жесточайший им голод желудки.
Близко став предо мною, она мне промолвила громко:
– Глуп ли ты так, чужеземец, иль так легкомыслен? Нарочно ль
Бросил о всем ты заботу и сердце страданьями тешишь?
Так ты на острове долго сидишь – и найти не умеешь
Выхода, тем ослабляя в сердцах у товарищей бодрость! —
Так мне сказала. И я, отвечая богине, промолвил:
– Кто б из богинь ни была ты, всю правду тебе расскажу я.
Нет, не по собственной воле я здесь задержался, но, видно,
Чем-то богов я обидел, владеющих небом просторным.
Ты хоть скажи мне, богиня, – ведь все вам, бессмертным, известно, —
Кто из богов меня держит и мне закрывает дорогу
Для возвращенья домой по обильному рыбами морю? —
Так говорил я. И светлая мне отвечала богиня:
– Я, чужеземец, тебе совершенно правдиво отвечу:
Часто бывает старик здесь морской из Египта, правдивый,
Бог бессмертный Протей, которому ведомы бездны
Моря всего и который царю Посейдону подвластен.
Он, говорят, мой отец, и я от него родилася.
Если б тебе удалось овладеть им, устроив засаду,
Все б он тебе рассказал про дорогу, и будет ли долог
Путь к возвращенью домой по обильному рыбами морю.
Если захочешь, спроси и о том его, Зевсов питомец,
Что в твоем доме плохого ль, хорошего ль было в то время,
Как ты домой возвращался далекой и трудной дорогой. —
Так говорила богиня. И я, отвечая, сказал ей:
– Нет, уж придумай сама, как поймать мне бессмертного старца,
Чтобы, заметив меня как-нибудь, от меня он не скрылся.
Трудно смертному мужу с бессмертным управиться богом. —
Так сказал я. И светлая мне отвечала богиня:
– Это тебе, чужеземец, правдиво вполне сообщу я.
Только приблизится солнце к средине широкого неба,
Вдруг средь кипения черной воды, при подувшем зефире,
Правду знающий старец морской из пучины выходит.
Выйдя из волн зашумевших, ложится он в полую яму.
Тут же тюлени, потомки прекраснейшей дочери моря,
Стаями спят вкруг него, седые покинувши волны,
Острый смрад издавая глубоко с пучинного моря.
С ранней зарею тебя проведу я туда и устрою
Ложе тебе меж тюленей. А ты на судах твоих прочных
Трех себе выбери в помощь товарищей самых надежных.
Все же уловки того старика тебе сообщу я.
Прежде всего обойдет он тюленей и всех сосчитает.
После того же как их сосчитает старик и осмотрит,
Ляжет средь них отдыхать, как пастух средь овечьего стада.
Только увидите вы, что заснул средь своих он тюленей,
Пусть вас тотчас же забота возьмет об отваге и силе!
Быстро схватите его, как бы он ни рвался и ни бился.
Виды начнет принимать всевозможных существ он, какие
Бродят у нас по земле; и водой и огнем обернется.
Вы же без страха держите его и сжимайте покрепче.
После того как он сам обратится к тебе со словами,
Образ принявши, в каком вы его уже видели спящим,
Тотчас насилье оставь, отпусти старика на свободу
И расспроси его, кем из богов ты, герой, утесняем,
Как тебе в дом свой вернуться по рыбообильному морю. —
Так сказав, погрузилась в волнами кипящее море.
Я же к стоявшим в песках кораблям моим шаг свой направил.
Сильно во время дороги мое волновалося сердце.
После того как пришел к своему кораблю я и к морю,
Ужин сготовили мы. Священная ночь наступила.
Спать мы тогда улеглись близ прибоем шумящего моря.
Рано рожденная встала из тьмы розоперстая Эос.
Двинулся в путь я, бессмертным богам горячо помолившись,
Берегом моря широкодорожного. Вместе с собою
Трех я товарищей вел, для всякого дела пригодных.
Тут погрузилась богиня в широкое лоно морское
И принесла из пучины четыре нам шкуры тюленьих,
Только что содранных: хитрость она на отца замышляла.
На берегу средь песков уже вырыла нам она яму
И в ожиданьи сидела, когда подошли мы к богине.
Каждого в яму она уложила и шкурой покрыла.
Стать ужасной для нас могла бы засада. Ужасно
Мучил нас гибельный запах питаемых морем тюленей.
С чудищем моря в соседстве легко ли лежать человеку!
Но принесла нам спасенье она и великую помощь:
Смазала каждому ноздри амвросией, пахнувшей сладко.
Запахом тем благовонным был смрад уничтожен чудовищ.
Стойко мы целое утро под шкурами там пролежали.
Стаями вышли из моря тюлени и друг возле друга
Все на песке улеглись близ прибоем шумевшего моря.
В полдень вышел старик из соленого моря; увидел
Жирных тюленей своих на песке, обошел, сосчитал их;
Первыми нас между чудищ своих сосчитал он; и мысли
Не было в духе его о засаде. Улегся и сам он.
Выскочив с криком из ям, мы кинулись к старцу, схватили
Крепко его. О коварном искусстве своем не забыл он.
Огненнооким сначала представился львом бородатым,
После того леопардом, драконом и вепрем огромным,
Деревом вдруг обернулся высоким, текучей водою.
Стойкие духом, бесстрашно его мы держать продолжали.
Это наскучило скоро в уловках искусному старцу.
Вдруг, с человеческим словом ко мне обратившись, спросил он:
– Кто из бессмертных тебя, Атреид, обучил из засады
Мной овладеть против воли моей? Чего тебе нужно? —
Так спросил он, и я, ему отвечая, промолвил:
– Знаешь ты, старец, и сам, – для чего отвлекаешь вопросом,
Как я на острове долго сижу и найти не умею
Выхода, как постепенно все более падаю духом.
Ты хоть скажи мне, о старец, – ведь все вам, бессмертным, известно,
Кто из богов меня тут задержал и закрыл мне дорогу
Для возвращенья домой по обильному рыбами морю? —
Так говорил я. Немедленно мне, отвечая, сказал он:
– Но ведь, всходя на корабль, обязательно должен был жертву
Зевсу и прочим богам ты принесть, раз хотел поскорее
По винно-чермному морю вернуться в родимую землю.
Ибо тогда лишь судьба тебе – близких увидеть, приехать
В дом твой прекрасный обратно и в милую землю родную,
Если теперь же назад ты поедешь к теченьям Египта,
Зевсом вспоенной реки, и святые свершишь гекатомбы
Вечно живущим богам, владеющим небом широким;
И подадут тебе боги дорогу, какую желаешь. —
Так говорил он. Разбилось тогда мое милое сердце:
Он мне приказывал снова по мглисто-туманному морю
Ехать обратно в Египет тяжелой и длинной дорогой!
Но, несмотря и на это, ему отвечая, сказал я:
– Все это точно, о старец, исполню я, как мне велишь ты.
Но расскажи еще вот что и будь откровенен со мною:
Все ль невредимо в судах воротились ахейцы, которых
Нестор и я за собою оставили, Трою покинув?
Или погиб кто-нибудь с кораблем своим гибелью горькой,
Или, проделав войну, на руках своих близких скончался? —
Так говорил я. И, мне отвечая, тотчас же сказал он:
– Что ты об этом, Атрид, выспрашивать вздумал? Не надо б
Знать тебе лучше об этом. Не думаю я, чтобы долго
Смог ты остаться бесслезным, когда все подробно узнаешь.
Много из них уж погибло, но много и живо осталось.
Из предводителей меднодоспешных ахейцев лишь двое
При возвращеньи погибли; кто в битвах убит, ты ведь знаешь;
Третий же где-то живой задержался на море широком.
С длинновесельными вместе судами Аякс Оилеев
В море погиб. Посейдон о гирейские острые скалы
Раньше суда лишь разбил, самого ж его спас из пучины.
Смерти б он так и избег, хоть и был ненавистен Афине,
Если б в большом ослепленьи хвастливого слова не бросил,
Что, и богам вопреки, он спасся из гибельной бездны.
Дерзкую эту его похвальбу Посейдаон услышал.
Вспыхнувши гневом, трезубец в могучие руки схватил он
И по гирейской ударил скале, и скала раскололась.
Часть на месте осталась, обломок же в море свалился,
Тот, находясь на котором, Аякс погрешил так жестоко.
Вслед за собою увлек и его он в кипящее море.
Так он там и погиб, соленой воды наглотавшись.
Брат же твой Кер избежал, от них ускользнул в изогнутых
Черных своих кораблях. Спасла владычица Гера.
Все же в то время когда уж к высокому мысу Малеи
Близок он был, подхватила его налетевшая буря
И понесла через рыбное море, стенавшего тяжко,
К крайним пределам страны, где Фиест обитал в своем доме
В прежнее время; теперь же Эгист Фиестид обитал там.
Но появился счастливый возврат для него и оттуда.
Ветер боги назад повернули, и прибыл домой он.
Вышел в восторге на землю родную Атрид Агамемнон,
К родине крепко припал, целовал ее. Жаркие слезы,
С радостью землю увидев, из глаз проливал он обильно.
С вышки, однако, тотчас его сторож заметил. Поставлен
Был он Эгистом коварным, который ему два таланта
Золотом дать обещал; сторожил он уж год, чтоб внезапно
Не появился Атрид и о буйной не вспомнил бы силе.
Быстро направился в дом к пастуху он народов с известьем.
Тотчас коварнейший план задумал Эгист. Средь народа
Выбрал надежнейших двадцать мужей, посадил их в засаду,
В доме с другой стороны обед приказал приготовить,
Сам же отправился звать Агамемнона, пастыря войска,
На колесницах с конями, замыслив недоброе дело.
Встретил его, подозрению чуждого, ввел его в дом свой
И, угостивши, зарезал, как режут быка возле яслей.
Ни одного из прибывших с Атридом в живых не осталось,
Но и Эгистовых также: все в мужеском зале погибли. —
Так он сказал. И разбилось тогда мое милое сердце.
Плакал я, сидя в песках. И совсем моему не хотелось
Сердцу ни жить, ни глядеть на сияние яркое солнца.
После того как уж всласть я наплакался, всласть навалялся,
Старец правдивый морской такое промолвил мне слово:
– Сын Атреев, не надо так долго и так неутешно
Плакать. Ведь плачем своим ничего мы не сможем достигнуть.
Лучше подумай о том, как скорее в отчизну вернуться.
Или еще ты застанешь Эгиста живым, иль Орестом
Он уже будет убит, и ты к погребеныо поспеешь. —
Так он ответил. И радость огромная вдруг охватила,
Как ни жестоко скорбел я, и дух мой отважный и сердце.
Громко я старцу морскому слова окрыленные молвил:
– Знаю теперь о двоих. Назови же мне третьего мужа,
Кто, еще будучи жив, задержан на море широком.
Или уж нет и его? Как ни горько, но слушать готов я. —
Так говорил я. И мне отвечая, тотчас же сказал он:
– Третий средь этих мужей – Лаэртов сын из Итаки.
Льющим обильные слезы его я на острове видел:
Там его нимфа Калипсо насильно в дому своем держит,
И воротиться никак он не может в родимую землю.
Нет ни товарищей там у него, ни судов многовеслых,
Чтоб он отправиться мог по хребту широчайшему моря.
Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:
В конепитательном Аргосе ты не подвергнешься смерти.
Будешь ты пос